Сон в начале тумана - Рытхэу Юрий Сергеевич - Страница 6
- Предыдущая
- 6/132
- Следующая
Орво показал на свой рот, потом на рот Джона и пожевал губами.
Джон не чувствовал голода, но было время ленча, и поэтому он в знак согласия кивнул головой. Орво пошел к нарте, где лежали личные припасы Джона, а другие каюры тем временем опрокинули нарты вверх полозьями и принялись наводить на них лед, водя по ним мокрыми шкурами. Воду они выпускали изо рта, предварительно забрав ее из плоских бутылочек из-под шотландского виски, которые они держали на голом животе под меховой одеждой. Израсходовав воду, каюры набили снегом бутылки и опустили их в широкий ворот.
Представив, как ледяное стекло касается голого тела, Джон вздрогнул и зябко передернул плечами.
Тем временем Орво принес заботливо упакованный капитаном Гровером мешок с припасами, раскрыл его и знаками стал спрашивать Джона, чего тот хочет. Джон выбрал бутерброд с солониной и кусок сахару.
Армоль и Токо, закончив свое дело, подошли ближе и с интересом принялись наблюдать за кормлением белого человека.
— Зубы-то у него какие! — восхищенно произнес Армоль. — Белые, острые, как у горностая.
— Да, — отозвался Токо. — Такой вцепится, не оторвешься.
— Железо разгрызет, не то что кость, — добавил Армоль.
Джон перестал жевать. От бессилия, унижения и обиды у него пропал аппетит.
Орво почувствовал его состояние и тихо сказал товарищам:
— Отошли бы в сторону. Не видели, что ли, как ест человек? Он нас стесняется!
— И то! — сказал Токо и позвал товарища: — Пошли, пусть белый ест.
Джон одарил Орво благодарным взглядом и, проглотив последний кусок, хрипло произнес:
— Сэнк ю!
— Йес! Йес! — закивал Орво и продолжал на чукотском языке: — Теперь можно и дальше ехать. К ночи надо добраться до хребта. Там у Ильмоча и переночуем в теплом пологе, и оленьего мяса наедимся.
Джон вдруг почувствовал, как ему нестерпимо хочется пить. Сухая, холодная еда не оставила ни капли слюны, и во рту было шершаво от иссохшего языка.
— Пить, — попросил Джон у Орво и показал движениями рта, словно он глотает некую жидкость, запрокинув голову.
Орво сразу же догадался и полез за пазуху. Он извлек оттуда в точности такую же бутылочку, что и у его товарищей, выдернул собственными зубами грязную тряпицу, заменяющую пробку, и с готовностью протянул Джону.
Джон не смог сдержать гримасы отвращения, и ему пришлось крепко зажмуриться, прежде чем прикоснуться губами к горлышку бутылки. Он пил теплую воду жадными глотками, торопясь, задыхаясь, невероятным усилием воли отгоняя мысль о том, что эта теплота от тела старого каюра. Когда он отнял от губ горлышко, то увидел перед собой улыбающееся плоское лицо Орво, удивительно похожее на стилизованное изображение эскимоса в Национальном университетском музее в Торонто.
Джон улыбнулся. Он хотел сделать это в знак благодарности, но что-то иное родилось в глубине души, и улыбка вышла искренняя, а не вымученная.
Каюры заняли свои места, и собаки потянули упряжки навстречу горному хребту, который неумолимо надвигался на путников, занимая все большую и большую часть горизонта и изламывая линию соприкосновения неба и земли.
Воздух все больше голубел, словно, кто-то невидимый и огромный сгущал синеву. Синели снега, протянувшиеся вдаль, и бугры, пригорки, сугробы, синело небо, высвечивая яркие звезды, синева наливалась в следы от полозьев нарт, синели собаки, и ременной потяг, и лицо Токо, обрамленное мехом из росомахи.
Ночная пора спускалась на тундру.
Сгущающийся мрак приглушил звуки и скрип полозьев по снегу, убаюкивал. Под мерное покачивание нарты и уютное поскрипывание ременных креплений Джон подремывал, вспоминал последнюю осень на родине, огненные костры облетающих кленов. Забытые мелочи обретали значение символов, и воскрешение их в памяти было сладостным и неожиданно приятным.
Тропинка, почти незаметная в траве, вела в тенистый уголок, гордо именуемый городским парком. В нем можно было по пальцам пересчитать все деревья. На зеленой лужайке стояли ярко раскрашенные качели, и Джон с Джинни любили забираться на них и раскачивать друг друга под неодобрительные замечания гуляющих в парке мамаш. А когда качели все же приходилось уступать детям, часами лежали на траве и наблюдали, как резвятся на ветках белки.
Трубный звук возвращал их к действительности: это отец дул в морскую раковину, созывая домочадцев к позднему обеду…
Дорога заметно пошла в гору. Собакам было тяжело, и каюры, щадя их силы, сошли с нарт. Теперь был черед Токо замыкать караван. Он шагал рядом с нартой, держась за баран. На склоне лежал глубокий снег, ноги проваливались, и все время хотелось присесть на нарту или хотя бы встать ногой на полоз и немного проехать, остужая глубоким дыханием разгоряченное сердце.
Токо смотрел на дремлющего белого человека, уютно пристроившегося на нарте, и чувствовал у себя в душе глухое раздражение. Теперь он не боролся против этого чувства, не уговаривал себя, что на нарте сидит несчастный и больной человек, жизнь которого находится в их руках. Усталью, голодный и раздраженный ум видел в этом белом человеке лишь причину всех невзгод. Токо вспоминал крепкие белые зубы, с хрустом разгрызающие твердые галеты, белое горло, по которому перекатывалась жадно глотаемая вода, льдистые голубые глаза и подобие улыбки… Но за всем этим маячил новый винчестер, оружие, которое сделает его жизнь достойной настоящего мужчины. Тогда ни один зверь не уйдет от него, и он больше не будет чувствовать себя униженным перед самим собой, когда добыча ускользает из-под самого носа. Хорошим винчестером можно бить песца в тундре. Вот в такой белизне снега острый взгляд поймает иной оттенок — значит, песец крадется, ищет мышиный след в снегу. К весне винчестером десятка три песцов можно добыть. Хорошенько выделать и вывесить на сухой студеный ветер, который еще больше отбелит и распушит нежный мех.
А когда лед разойдется и вдали покажется парус корабля белых, можно не торопясь спускаться к берегу, чувствуя у себя за спиной развевающиеся белые хаосты. И вспыхнет алчный блеск в глазах у торговца, и вцепится он в песцовые шкурки. Тогда можно будет попросить вдоволь табаку, хорошую трубку, купить нож и большие стеклянные бусы жене.
А можно корабль и не ждать. Сесть на нарту и пуститься в далекий путь на Ирвытгыр, в большое старинное селение Уэлен, где живет торговец Карпентер, ставший почти сбоим человеком на берегу, потому что взял в жены эскимоску и прижил с ней детей. Торгует он хорошо, справедливо и никогда не пытается всучить тундровому человеку ненужную вещь.
Хорошая вещь винчестер, и не жаль за такое оружие везти белого человека в дальнюю даль — в Анадырь.
Джон уже почта не видел измученного, разгоряченного лица Токо. Сгущающаяся тьма заполнила тенью круг, очерченный густым росомашьим мехом малахая. Идущий впереди Армоль громко покрикивал на собак, щелкал бичом. Невидимый Джону старый Орзо тяжело и шумно дышал, то и дело присоединяясь к громким понуканиям Армоля.
Вдруг собаки рванули, хотя нарты продолжали карабкаться по пологому подъему. Джон почувствовал, как под тяжестью подпрыгнувшего Орво застонали ременные крепления, но скорость нарастала. В вихре снега, поднятого воткнутым между копыльями остолом, промчался Армоль. Он тормозил изо всей мочи, но собаки неслись так, словно и не было долгого дневного перехода по глубоким тундровым снегам.
Послышались человеческие голоса, и на помощь к Орво кинулся незнакомец в длинном балахоне из оленьей замши. Он вцепился в баран, и нарта замедлила бег, пока не остановилась перед неведомо откуда возникшей ярангой.
Превозмогая боль, Джон высунулся из своего укрытия и с любопытством огляделся. Яранга резко отличалась от береговой. Она была меньше, без деревянных стен. Крыша, сшитая из множества коротко остриженных оленьих шкур, переходила в стены и была прижата к земле большими камнями, а для крепости еще и плотно утоптана снегом. Над крышей торчал частокол деревянных жердей и вился уютный теплый дымок.
- Предыдущая
- 6/132
- Следующая
