Режиссерские уроки К. С. Станиславского - Горчаков Николай Михайлович - Страница 40

Приходит Мейкль Уорден. Все эти годы он думал о самоотверженном поступке Мэри, совершенно изменил свой образ жизни и пришел еще раз поблагодарить ее и доктора за все, что они сделали для него. Приходит и Клеменси, видит живую Мэри и убеждается в истине слов мистера Снитчея, что никогда не надо терять веры в «завтра».

Осенью 1924 года К. С. Станиславский и Вл. И. Немирович-Данченко решили возобновить «Горе от ума» А. С. Грибоедова, спектакль, впервые поставленный театром в 1906 году.

Нас, молодежь театра, это решение очень обрадовало, так как ряд ролей в этом спектакле предполагалось поручить молодым актерам труппы. Называли М. И. Прудкина, Ю. А. Завадского, Б. Н. Ливанова, А. О. Степанову, К. Н. Еланскую, О. Н. Андровскую, В. Д. Бендину, В. Я. Станицына в качестве будущих исполнителей Чацкого, Софьи, Лизы, Молчалина.

В середине октября В. В. Лужский сообщил И. Я. Судакову и мне, что К. С. Станиславский берет нас обоих себе в помощники по возобновлению «Горя от ума» и просит познакомиться подробно с пьесой, так как хочет на днях побеседовать о предстоящей нам работе.

Через неделю мы были вызваны к Константину Сергеевичу в Леонтьевский переулок. Как обычно, пришел и В. В. Лужский. Беседа происходила вечером, кабинет К. С. Станиславского освещала большая люстра. Была зажжена и настольная лампа возле дивана — обычного места К. С. Станиславского.

— Мы не случайно остановили свой выбор на вас, молодых режиссерах, — обратился к И. Я. Судакову и ко мне К. С. Станиславский, раскрывая привычным жестом один из своих больших черных блокнотов. Одни из них служили ему записной книжкой, в которую он заносил свои наметки к предстоящим беседам и репетициям, другие являлись черновиками его будущих книг.

— Нам хотелось бы не только возобновить наш прежний спектакль, но и передать вам, молодым режиссерам, и вашим молодым товарищам по труппе — актерам, те мысли, которые легли в основу нашей работы над «Горе от ума» в 1906 году.

Многое из того, что я скажу, вы, наверное, прочли в книге Владимира Ивановича, когда Василий Васильевич передал вам о назначении вас режиссерами по возобновлению «Горя от ума». Но кое-что я хотел бы еще добавить от себя. Вы читали книгу Владимира Ивановича?

Мы подтвердили, что внимательно прочли и книгу Вл. И. Немировича-Данченко «Горе от ума» в постановке Московского Художественного театра и ряд других материалов по пьесе и по грибоедовскому времени.

— Очень хорошо, — отвечал нам Константин Сергеевич. — Все это необходимо знать. История общества, идеи века, быт и нравы эпохи — это фундамент всякого реалистического произведения искусства. Многие ошибки в старых постановках «Горя от ума» происходили от нелепого убеждения актеров и режиссеров в том, что всякая пьеса, написанная стихами, является условным, сугубо «театральным» произведением. Отчасти в этом кроется корень обычных неудач при постановке пушкинского «Бориса Годунова»… В театре вообще считают, что стихи являются законным поводом к декламации. Даже хороший актер, получив роль в стихах, разрешает себе стать на ходули не пережитого чувства, в приподнятом тоне произносить не до конца понятые им мысли, прикрывая и то и другое ударениями на эффектную рифму и ритмически отчеканивая каждую строчку.

Со всеми этими штампами мы будем с вами бороться, но сейчас я хочу сказать о важнейшей стороне замечательной комедии Грибоедова.

— Василий Васильевич, вы, наверное, хорошо помните тот год и те месяцы, когда мы впервые приступили к работе над «Горе от ума», — обратился К. С. Станиславский к В. В. Лужскому.

В. В. Лужский. Как не помнить! Если я не ошибаюсь, мы решили вопрос о возобновлении репетиции «Горя от ума», находясь еще в нашей первой гастрольной поездке, в 1906 году, за границей. Может быть, стосковались по родным местам, и даже «дым отечества» нам показался «сладок и приятен…»[23].

К. С. Совершенно верно. На наше решение поставить «Горе от ума», конечно, отчасти повлияло и то, что мы были несколько месяцев оторваны от России. Теперь о самой пьесе. «Горе от ума» считается комедией; ряд сцен, разумеется, оправдывают всецело этот жанр. Но есть в этом величайшем произведении та горькая скорбь писателя за свою родину, свой народ, печатью которой отмечены «Ревизор» и «Мертвые души» Гоголя, многие комедии (подчеркнул интонацией К. С.) Островского, сатирические пьесы Сухово-Кобылина. Эти скрытые за смехом, за жанром комедии гоголевские «слезы» рождены великим чувством любви наших гениальных классиков-драматургов к своей родине.

В 1906 году мы уезжали из Москвы с горьким чувством несбывшихся надежд политического и общественного характера, и поэтому, когда на режиссерском совещании (кажется, во Франкфурте) Владимир Иванович предложил поставить по возвращении в Москву первой новой премьерой не «Бранда» и не «Драму жизни», а «Горе от ума», все с восторгом единодушно согласились.

Нам почудилось, что через бессмертный текст «Горя от ума» мы сможем донести до зрителя те мысли и чувства, которые волновали нас в те дни.

Я помню, как все наперебой стали вспоминать на этом совещании отдельные стихи комедии, кто с горечью, кто с упреком, кто страстно, кто с надеждой. На все наши мысли и чувства у Грибоедова оказались припасены замечательные выражения. Помните, Василий Васильевич?

В. В. Лужский. Как же, как же… в труппе, как только узнали, что мы будем снова работать над «Горе от ума», все без устали повторяли: «Что нового покажет нам Москва»…

К. С. Да, и как горько нам было, что не имеем мы права сказать полным голосом:

В. В. Лужский. Василий Иванович[24] и в спектакле эту фразу произносил с каким-то особенным выражением: этого, мол, сейчас нет, но так будет!

Последовала некоторая пауза. И Константин Сергеевич и Василий Васильевич задумались на несколько секунд о чем-то вместе пережитом, о том, что оставило глубокий след в их памяти. Молчание, которое мы не смели нарушить, прервал сам К. С.

— Думаю, что вам, молодым режиссерам, — сказал он, — полезно знать, чем мы жили, о чем думали в дни первых наших мечтаний и замыслов постановки «Горя от ума». Времена сейчас не те. Поистине «свет уж не таков!» И не мне вам объяснять, кто сегодня составляет «свет» нашего общества и как случилось, что «вольнее всякий дышит»! Тут вам, как говорится, карты в руки! Впрочем, по разговору, который у нас сейчас произошел с Василием Васильевичем, вы легко можете догадаться, что важнейшей чертой комедии Грибоедова я считал и считаю патриотизм, глубокую любовь автора к своему, русскому народу, к своему отечеству.

И мы вместе с автором видели возможность в «Горе от ума» жить и волноваться, с одной стороны, чувством любви к своему народу, а с другой стороны, осуждать все то, что тогда, по условиям цензуры, не могли бы осудить ни в какой другой пьесе.

В «Горе от ума» мы могли даже призывать открыто к тому, что еще

Монологи Чацкого казались нам форточкой, через которую в зрительный зал повеет свежим, бодрящим, вселяющим надежду воздухом грибоедовских мыслей о будущем России.