Товарищи - Меттер Израиль Моисеевич - Страница 21

• Предыдущая
• 21/30
• Следующая

Лес, речка, луна не годятся. Надо нарисовать человека. Это правильно. От человека всё зависит. Долго выбирая, каков же должен быть этот человек, Костя решил, что самое правильное, если он будет ремесленник в парадной форме. И поскольку ремесленники бывают и девочки, он нарисует справа крупно мальчика, а слева — девочку.

Он нарисовал черновик. Костя не знал, что у художников это называется эскизом. Лицом ремесленник получился похожим на Петю Фунтикова; Костя несколько раз переделывал черновик, но получался то Сеня Ворончук, то Сережа Бойков. Девочка не была похожа ни на кого. Девочка как девочка.

Расположив на огромном листе на полу все заметки, стихи и статьи, Костя придумал к ним рисунки.

Труднее всего было с тем отделом, который назывался в стенгазете: «Колючки». Здесь были собраны пять-шесть коротеньких критических заметок. Нужно было нарисовать к заметкам смешные рисунки.

Перед Костей Назаровым лежала заметка о Косте Назарове. Он отложил ее в сторону и посмотрел, как выглядит газета без нее. Ничего, прилично. Он даже прикрыл эту заметку толстым куском картона, чтобы она всё время не попадалась ему под руку. Но то, что там было написано, стояло перед его глазами.

Мать пришла поздно и застала сына ползающим по полу, вымазанным красками и конторским клеем. Она настолько не привыкла видеть его за каким-нибудь делом, что стала говорить топотом:

— Ужинал?

— Не хочу.

Чтобы она не начала расспрашивать, Костя сердито буркнул:

— Ложись спать. Я поздно лягу.

Тихонько поев на краю стола, мать, двигаясь на цыпочках, начала приготавливать постель. Ей казалось, что если она сделает неосторожное, громкое движение, то вдруг всё исчезнет: лист, разложенный на полу, и сын, занятый работой. Когда она уже легла. Костя спросил:

— Где моя фотография?

— Какая, Костенька?

— Ну, та, что от училища осталась, когда я поступал.

Он взял у матери в сумочке свою фотографию. Она была темноватой, но всё-таки лицо можно было узнать.

Приложил снимок к той заметке, где было написано, что Косте Назарову позор за то, что он получил двойку.

Мать перегнулась с постели, увидев, что Костя собирается наклеивать карточку на огромную и очень красивую стенгазету.

— Костенька, — сказала мать радостным голосом. — Поздравляю тебя, сынок.

Он проглотил слюну и смолчал. Потом взял большие тупые ножницы и со злостью начал отрезать свою голову от фотографии. К этой голове он пририсовал нелепое туловище в неаккуратно заправленной гимнастерке без подворотничка. Внизу самым своим лучшим почерком он написал:

Утром, когда мать поднялась на работу, она увидела сына спящим на полу, рядом с готовой, ярко разрисованной стенгазетой. Он спал, прикрыв рукой отдел «Колючки».

Он спал, как человек, совершивший подвиг, — один из самых трудных подвигов, на которые способен человек в мирное время: Костя победил самого себя.

Ему казалось только, что он вел эту трудную и кровопролитную борьбу один на один. Он не догадывался, что все ребята, замполит, директор, мастера — всё училище с надеждой и трепетом ждало исхода этой битвы за человека.

Костя не знал, что в тот же день, когда он сорвал со стены «молнию», комсорг группы Сеня Ворончук созвал внеочередное комсомольское собрание. На собрание пришли замполит и секретарь комитета.

Василий Яковлевич вначале молчал, слушая, что говорят комсомольцы. Поднимались один за другим ребята и честили Костю Назарова.

— Уберите его от нас, — говорил Сеня Ворончук. — Он нам всю группу портит.

— Куда убрать? — спросил Василий Яковлевич.

— Ну, куда-нибудь в другую группу.

— А там он что, украшением будет?

— Так мы же с ним, Василий Яковлевич, сколько возимся! На каждом групповом собрании прорабатываем.

— А может, на каждом и не нужно? — сказал замполит.

— Ему наши слова — что слону дробина, — заметил староста Петя Фунтиков. — Хорошо еще, что работает ничего себе. С ним поговорить, так главнее его на свете нет.

— А много ты с ним разговаривал? — спросила секретарь комитета.

— Мы его раз даже к себе в общежитие вызывали. Вот хоть у ребят спросите.

— Сколько раз вызывали?

— Один.

— Ого! Много, — серьезно сказал замполит.

— Вот, пожалуйста, давайте его хоть сейчас позовем, он в коридоре ходит, — предложил Сеня Ворончук. — Посмотрите, какой это тип. Ему всё нипочем.

— Таких ребят не бывает, которым всё нипочем.

— Ну, вот вызовем, Василий Яковлевич, — сами увидите.

— А о чем ты с ним собираешься разговаривать? — спросил замполит.

— Как о чем? Он «молнию» сорвал.

— Значит, опять ругать будем?

— А как же! Пусть пишет объяснительную директору.

— Да он десять штук напишет, — сказал Петя Фунтиков.

— Вот, вот, — подхватил замполит. — Конечно, напишет. А вы его оставьте в покое. Не трогайте его сейчас.

— Значит, он будет нарушать, а мы должны на него смотреть?

— Ему сейчас плохо, — сказал Василий Яковлевич. — Очень плохо.

— Жалеть его надо, что ли? — спросил Сеня.

— Нет, не жалеть, а сделать, чтобы ему еще хуже было. Оставьте его дня на два в покое. Пусть помучается. Он думает, что мы его сейчас опять ругать начнем, а мы помолчим. Вот скажите, пожалуйста, товарищ комсорг, что он любит, Костя Назаров?

— Ничего.

— Так не бывает. Петь умеет?

Все ребята удивленно посмотрели на замполита.

— Я серьезно спрашиваю. Вас двадцать человек комсомольцев, лучшая часть группы; неужели никто из вас не знает, чем увлекается, к какому делу лежит сердце вашего товарища? Танцевать, петь, заниматься спортом, играть в драмкружке, — что он любит, Костя Назаров?

Митя Власов вспомнил, что Костя часто перед уроками рисует на доске карикатуры на учителей.

— Хорошо рисует? — спросил Василий Яковлевич. — Смешно? Похоже?

— Иногда похоже, — смущенно ответил Митя.

— Ему за это тоже надо как следует всыпать, — сказал Сеня Ворончук.

— А ты, брат, строгий, — заметил Василий Яковлевич.

Договорились, что пока никто не будет разговаривать с Костей о его проступке. Больше всех был огорчен этим решением Сеня Ворончук. Он любил, чтобы протокол собрания был ясен: постановили то-то и то-то. А тут даже записать нечего было…

Прошел день, прошел еще один день, а в ночь на третьи сутки Костя Назаров заснул под утро у себя в комнате на полу, прикрыв рукой «Колючки», где изобразил себя самого в очень смешном и неприглядном виде.

К концу экзаменов время вдруг помчалось с необыкновенной быстротой. Не успеешь проснуться в понедельник утром, как уже снова воскресенье. И каждый день должно произойти событие, которого ждешь с нетерпением и страхом. Не всегда даже это событие касается тебя, но ты уже разучился понимать, где кончаются твои интересы и где начинаются интересы группы.

Например, пересдает двойку Костя Назаров. Как будто это и не касается Мити Власова — во всяком случае после конца занятий можно уйти домой, — но почему-то вся группа остается в училище. В классе сидят только трое: преподаватель спецтехнологии, мастер Ильин и Костя.

А в коридоре у дверей стоит Митя. Он заглядывает в замочную скважину, прикладывает к ней ухо и даже пытается тихо, без скрипа, слегка приоткрыть дверь. Как в эстафете, метрах в десяти от Мити нетерпеливо переминается другой ученик; дальше на таком же расстоянии дежурит Ворончук; и вся эта цепочка стекает вниз по лестнице к раздевалке, где скопились остальные ребята.

Послушав мгновенье у замочной скважины, поглядев в нее, Митя шепчет свистящим шопотом Сереже:

— Встал. Пошел к доске.

Эти четыре слова бегут по цепочке в раздевалку.

— Взял в руки гайку и шгангель, — шепчет Митя.

И в раздевалке у кого-то из ребят руки непроизвольно принимают такое положение, как будто они держат гайку и штангенциркуль.

• Предыдущая
• 21/30
• Следующая