Срочно требуется лох - Рыжков Владимир Васильевич - Страница 44

• Предыдущая
• 44/99
• Следующая

Терентич хмыкнул и недоуменно посмотрел на Илью, одним своим взглядом обвиняя его во всем: в том, что затащил сюда, в том, что мать не узнала его, и вообще в том, что привез в город, оторвав от важных дел в огороде.

— Все, я пошел, — хрипло сказал он и повернулся уходить.

— Да погоди ты! — Илья схватил его за руку.

— Ой, Господи! — спохватилась мать. — Коля!

Илья подтолкнул отца в прихожую, хотя тот упирался, как мог и хватался за косяк. С трудом закрыл входную дверь и прислонился к ней спиной, чтобы в случае чего предотвратить неожиданный побег. От отца можно было ожидать всего, чего угодно. Но, кажется, обошлось — его родители стояли неподвижно и удивленно смотрели друг на друга, пытаясь уловить знакомые черты.

— Как ты постарел, Коля, — наконец, сказала мать. — Я тебя даже не узнала.

— Ну, Маша, — замялся отец, — я тебя тоже с трудом…

— Сколько же лет прошло?

Терентич пожал плечами.

— Жизнь.

Илья посмотрел на часы. Радостная встреча родителей состоялась, ему здесь делать больше нечего. Не знакомить же их, в самом деле. Хотя, можно сказать, что они стали совершенно чужими людьми, и годы взяли свое. Прошли бы мимо друг друга на улице — не узнали бы. Значит, выходит, он их сейчас познакомил.

— Ну все, я побежал, — сказал он и повернулся к двери, чтобы уйти. — У меня дела. Вы уж тут сами как-нибудь…

— Ты что, уходишь? — обернулся отец. — Успеешь свои дела. Никуда не денутся.

Илья замялся. Но только на мгновение. Его звали великие дела, и не стоило их откладывать на потом. Все остальное — мелочи жизни. Не надо заостряться на мелочах, и дело пойдет как по маслу.

— Мне очень нужно. Человек ждет. Я вечером обязательно забегу.

— Неуважительно, — хмуро сказал отец. — Мы тебе кто? Знакомые, что ли! Останься…

— Ну, говорю же, вечером обязательно заскочу, — уверенно сказал Илья. — И вообще, не буду вам мешать. Посидите вдвоем, вспомните, как и что. Вам есть, о чем поговорить.

И он ушел. Конечно, хотелось остаться и поприсутствовать при встрече родителей, которые не виделись два десятка лет. Когда ещё такое произойдет? Но дело прежде всего, решил для себя Илья, и с этого решения его уже ничем не свернуть. Если он не провернет эту сделку, он перестанет себя уважать, он потеряет всякую надежду выбраться на поверхность из того гнилого болота, в котором он жил. Как он сам считал. А родители? Ну что ж, им будет проще объясниться между собой с глазу на глаз. Без лишних свидетелей. Даже если этот свидетель — сын. Может быть, это и к лучшему, что он ушел. Они побеседуют друг с другом спокойно, без ненужной суеты и расшаркивания. К тому же он не любил душещипательных сцен.

Терентич молча снял потертую в некоторых местах куртку, повесил её на вешалку, посмотрел на себя в зеркало, висящее в прихожей, пригладил волосы, давно не знающие расчески. Поправил мятый пиджачок непонятного цвета, заправил воротничок рубашки.

— Ну что, Маша, будем есть блины? — сказал, наконец.

— Да я как-то не готовила… — замялась мать, проскользнула в комнату, выключила бразильского мужа вместе с его любовницей. — Ты проходи, садись.

— Это я так, шучу… — сказал Терентич и прошел в комнату. Остановился на пороге, критически оглядел обстановочку, она ему, видно, понравилась, и он, удовлетворенный, присел в кресло.

— Я сейчас чаю поставлю, — сказала мать и ушла на кухню. Вскоре вернулась, принесла чашки, поставила на маленький столик, положила вазочки с вареньем, сахар.

— Ну, как ты тут живешь? — осторожно спросил Терентич. — Не скучаешь?

— Нет. — Мать помотала головой и заметила с сарказмом. — В молодости с тобой так навеселилась, что никак отдохнуть не могу.

Она опять ушла на кухню, там закипал пластмассовый чайник. Терентич приуныл, уселся поглубже в кресло, откинул голову. Представил, наверное, как если бы он был тут хозяин и вот так вот рассиживался в кресле. Вместо того чтобы работать в своем саду. Нет, ей-богу, городская жизнь не для него. Со скуки помрешь.

— Чем же я так тебя утомил? — спросил обиженно.

— Ах, Коля, давай не будем об этом! — вздохнула она, заваривая свежий чай — Чего теперь вспоминать?

— А чего нам ещё делать, как не вспоминать? — недовольно буркнул он. — Нам теперь, мать, только воспоминаниями заниматься и остается. Вон, Илья, бизнесом энтим занялся, крутиться, как угорелый, все хочет удачу за хвост ухватить. А нам что, сиди себе, чай пей, да про жизть вспоминай.

Она принесла заварочный чайник, налила заварки в чашки, положила какие-то конфетки. Он исподволь следил за её действиями. Постарела заметно. Конечно, она уже не проворная молодая женщина, которую он оставил двадцать пять лет назад. Теперь она седая, полная женщина, слишком суетливая, слишком старая и ногами шаркает. Не уживется он с ней. Ни за что не уживется.

Она ещё раз сходила на кухню за чайником, принесла кипяток, налила чаю. Подставила стул поближе к столу, села рядом с ним, сказала:

— Ну, вот и расскажи, как ты жил все это время.

Он пожал плечами и хлебнул чаю из чашки. Даже и не знает, о чем рассказывать. Про другую женщину рассказывать, что ли? Вряд ли это будет столь интересно.

— Нормально жил. Как все живут. С женой ругался.

— Что, злая попалась? — усмехнулась мать.

— Да уж, не сахар!

— Так ведь и ты тоже не это самое…

Он отставил чашку, сел в кресле ровно, как на приеме у начальства.

— Я-то? Да я как раз самый обыкновенный. Мужчине положено таким быть. Строгим и справедливым. Мужчина должен быть главой в доме. И женщина не должна ему перечить. Если женщина будет перечить, мужчина становится тряпкой. Впрочем, это мое личное мнение. Можете не соглашаться.

Она мягко улыбнулась.

— И сколько же она тебя терпела?

— Двенадцать лет. Потом ушла.

— Я больше, — вздохнула мать.

Терентич возмущенно вздохнул.

— Да ты тоже, Маша, откровенно говоря…

— Что тоже? — насторожилась мать.

Старик махнул рукой.

— В общем, раз уж такой откровенный разговор пошел! Я тебе всю правду скажу, как есть. Только ты не обижайся, ладно?

— Ладно, не буду обижаться, — мать пожала плечами. — Чего теперь обижаться…

Терентич ещё раз хлебнул чаю и откашлялся. Словом, приготовился рубануть с плеча правду матку без всяких церемоний. Вот сейчас скажет, как есть, а там хоть трава не расти.

— Ну, так вот! Ты, Маша, знаешь, замечательная женщина. Понятно! Просто золотая женщина! Нет, ей-богу! Как сейчас помню. Такая заботливая всегда, веселая, мягкая. Не то, что эта тварь! Как свое хайло откроет! А ты в сто раз лучше её. Я себя потом ругал, что тебя на эту кикимору променял. Ох, как ругал! От тебя я ведь и слова злого не слышал никогда. Разве только обижалась по любому поводу. Чуть что не так, ты сразу обидишься и на весь день.

Мать удивленно заморгала, на её глазах проступили слезы.

— Когда это я обижалась? Да ты мне что только не устраивал! И я никогда не обижалась. Никогда. То напьется, то разорется, то меня кулаком раз… Все от тебя терпела.

— Когда это я тебя кулаком? — искренне изумился отец. — Да ты что? Разве я мог кулаком? Сейчас наговоришь… Чтобы я — руку на женщину?

Мать решила припомнить ему все. Раз уж случай представился. Такое не забывается. Это радости никто не помнит, а горести запоминаются надолго. И тянут потом до конца жизни.

— Еще какую руку… Помнишь, как пришел со своими приятелями и с этой мымрой. Вы сидите, гуляете, а Илюшка спит. Ему лет десять было. Ну, я вам и говорю, мол, заканчивайте и выметайтесь. А ты на меня накинулся! Как по лицу меня хрясь!

Терентич вскочил с кресла, как ужаленный, заходил по комнате из угла в угол, раздраженный, обиженный, энергичный. Раз уж воспоминаниями начали делиться, то и он может кое-что вспомнить. И совсем нелицеприятное вспомнить.

— И правильно ударил. Это же мои сослуживцы были! Женька Потанин и Васька Коломейцев. Я с ними двадцать лет не виделся. Хотели посидеть, повспоминать, а тут ты…

• Предыдущая
• 44/99
• Следующая