Берлин, май 1945 - Ржевская Елена Моисеевна - Страница 52
- Предыдущая
- 52/82
- Следующая
В вагонах деятельной надземки Карлсхорст рекламирует забеги на ипподроме, торговые фирмы — модные силуэты, а сидящий напротив меня паренек начертал на крышке своего чемоданчика: «Ich liebe Monika» — «Я люблю Монику». Вот так-то. Просто и без затей.
У дома, где я живу, на Унтер ден Линден, дяденька в клетчатом ворсистом пиджаке и черном цилиндре, вокруг тульи которого за ленту заправлены стомарковые купюры, звонит в колокольчик, сзывая к своему лотку-лотерее и неугомонно, с затейливыми прибаутками обещая денежную удачу. Он срезает длинными ножницами край вытянутого вами конвертика и, прикусив крупными вставными зубами хитрый кончик языка, благожелательно вручает билет, который вы чаще бросаете в корзину, реже возвращаете ему в обмен на выигрыш, но в любом случае втягиваетесь снова в игру.
Тут у лотка застревают женщина с покупками в цветастой кошелке, студент со стопкой книг под мышкой, мечтательная старушка, мужчина с большим портфелем… Мимо движется деятельный людской поток, а рядом юная парочка стоит, безучастно обнявшись, не захваченная лотерейным промыслом, и нейлоновый шарфик девушки, гоняемый ветром, ластится к лицу паренька.
Так вот и вьется пестрая канитель на улицах в рабочие будни.
В воскресные дни уличная жизнь замирает. Гаснут светофоры, исчезают регулировщики. Подъемные краны не снуют над котлованами, над каркасами возводимых домов, над всей разрушенной Александерплац, названной так в честь русского царя Александра I.
Здесь, в центре, недалеко от рейхстага, на Кенигс-плац, как возвестил Гиммлер, нацисты намеревались после победоносной войны с Советским Союзом соорудить невиданных размеров здание, призванное своим великолепием посрамить тщеславные потуги всех прежних фараонов, возводивших себе при жизни гробницы.
Загодя планировались феерические почести, которыми будет обставлена смерть фюрера. Его посмертное величие должно было пока что укреплять здравствующую фашистскую диктатуру, олицетворенную в нем. Сулить такие могучие плоды военных побед, что принесут повсеместное господство немцев на обширных пространствах нашей планеты «от Урала до Северного моря, от Ледовитого океана до Средиземного моря».
Сколь иными были и церемониал кончины «величайшего немца всех времен», и итоги жесточайших кровопролитий.
На площади Академии, известной издавна под прежним своим названием Жандарменмаркт (здесь в старое время были казармы жандармов), еще отчетливы увечья войны. Но колдуют подъемные краны, восстанавливая центральное тут здание — театр. Еще немного, и трагический лик войны скроет деятельная повседневность.
По сторонам площади, друг против друга, стоят две церкви — архитектурные близнецы. Та, что справа, воздвигнута в 1700 году потомками бежавших от резни Варфоломеевской ночи гугенотов, искавших в Берлине прибежище. Ее немецкое повторение появилось спустя пять лет на противоположном краю площади.
Потом, уже в другом столетии, знаменитый архитектор Шинкель возвел в классических формах театр, объединившийся со стоящими по сторонам от него церквами в единый ансамбль.
Потом, еще через сто лет, была война, изувечившая и церкви и театр.
Есть строки скорбного гнева у Брехта, перевожу их:
Среди руин французской церкви есть действующий живой кусочек — тут помещаются маленький музей гугенотов и консистория. Копошится что-то деловое. И тут же развалины живут по-своему, неслышно прорастают травой, кустами, деревцами. Поскрипывают обнаженными балками.
Шорохи, тучно вспархивает ворона, семенящий говорок малых птах.
У основания купола, над развороченной стеной, — скульптура: некто Наставляющий склонился к юному Взыскующему. Сквозь крест ржавых балок эти двое смотрятся как чудо, пластичные, медлительные, бог знает как удерживающиеся здесь столько лет.
Возле немецкого близнеца этой церкви, что на противоположном краю площади, присыпанной ранним снежком, следы: тут резво прошла собака с хозяином — подростком или с женщиной, — по слабому снегу цепкие лапы зверя, как листья с контуром перепонок, и нечеткая печать торопливых маленьких подошв хозяина. И все. Расставлены столбики с дощечками: «Gefahrenstelle! Betreten verboten!» («Опасное место! Входить запрещается!») Вхожу в мрачный хаос войны. Безмолвно. Издалека доносится воскресный благовест.
Вы один на один со всем, что перед вами.
Черные обгоревшие решетки. Черные от огня, рваные стены. Перекрутившиеся жгутом балки. Сизое небо, вписанное в скелет рухнувшего свода. Чайка, качающаяся, как на волнах, на провисшей балке и отлетевшая отсюда назад к воде.
И опять непонятным образом уцелевшие фигуры на фасаде церкви. Их было больше, но и эти — как они выстояли? Без головы, или с вырванной вместе с плечом рукой, с пострадавшим лицом, ободранной туникой, или скошенным бедром — они стоят с невыразимой экспрессией, эти инвалиды войны, герои священных легенд и догматов.
Обойдите церковь вокруг, ступая по остреньким травинкам, торчащим из снега, и над входами в боковые притворы, заложенными кирпичом, вы прочтете, мысленно подставляя сбитые, недостающие лепные буквы:
«Selig sind die reinen Herzen sind» — «Блаженны чистые сердцем».
«Selig sind die Sanftmutigen» — «Блаженны кроткие».
«Selig sind die Friedfertigen» — «Блаженны миролюбивые».
А поправшие?
Будь они прокляты.
«Немецкий солдат, чего ты хотел под Москвой?»
Этот вопрос задается манекену, одетому в знакомую зеленоватую двубортную шинель с суконным темным воротником, прихваченную поясом с серебристой пряжкой, на которой орел, расправив крылья, опирается когтями о фашистскую свастику. А над орлом полукружьем слова: «Gott mit uns» — «С нами бог».
Над шинелью нет головы, каска, приподнятая в воздухе, довершает манекен солдата. Разрыв между воротником шинели и парящей каской, эта пустота, безликость обобщают образ. «Немецкий солдат, чего ты хотел в Сталинграде?»
К этой экспозиции идешь по музею немецкой истории, мимо сменяющихся образцов оружия и амуниции. Времена Бисмарка. Времена Вильгельма. Подлинная каска генерала Людендорфа и штандарт с черно-желтым драконом. Плакат из дней первой мировой войны с портретом Гинденбурга, командовавшего армиями Восточного фронта, с надписью под ним: «Спаситель».
Форма «Стального шлема». Инфляция, безработица, кризис… Борьба «Рот-фронта». Шаги фашизма.
Автомат системы «Шмайсер» и автомат «Эрма», изготовленные во времена Веймарской республики и взятые на вооружение фашистским рейхсвером. Времена Гитлера… Новая униформа. Ствол зенитной пушки. Модель «Юнкерса Ф-13» — первого в мире цельнометаллического самолета…
Сменой форменного мундира, каски, орудия движется история от железного всадника в латах, с железной маской, защищающей лицо, к этой знакомой зеленоватой шинели.
«Немецкий солдат, чего ты хотел под Москвой?»
«Город должен быть окружен так, чтобы ни один житель — будь то мужчина или ребенок — не мог его покинуть, — предписал Гитлер. — Всякую попытку выхода подавлять силой. Произвести необходимые приготовления, чтобы Москва и ее окрестности с помощью огромных сооружений были затоплены водой.
Там, где стоит сегодня Москва, должно возникнуть море, которое навсегда скроет от цивилизованного мира столицу русского народа».
- Предыдущая
- 52/82
- Следующая
