Наследники Тимура - Валевский Александр Александрович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/45
• Следующая

В годы ранней молодости Афанасий Дмитриевич подавал большие надежды. Он занимался тогда в мастерской знаменитого художника Архипа Ивановича Куинджи. Старый учитель относился к даровитому юноше дружески-любовно, как отец к сыну, и проявлял трогательное, заботливое участие в жизни своего ученика.

Когда Афанасию Дмитриевичу исполнилось двадцать пять лет, полюбил он красивую девушку — дочь довольно состоятельных родителей. Она ответила на его признание не так горячо, но, быть может, ее нежные чувства были смягчены застенчивостью и смущением.

С кем же поделиться влюбленному своими крылатыми юношескими мечтами, как не с учителем и другом?! Конечно, Архип Иванович Куинджи знал об этой любви. Увидев однажды, в каком блаженно-бестолковом состоянии находится его юный друг, старый художник невольно рассмеялся:

— Ну, Афонюшка, я вижу: ты на седьмом небе от счастья!

— Ох, Архип Иваныч! Архип Иваныч! — только и повторял, захлебываясь от восторга, влюбленный. — Ни когда не забуду нынешней встречи! Ах, если бы я был великим художником, — написал бы этот сиреневый вечер у Зимней канавки.

— Ну, уж будто сиреневый? — усомнился Куинджи.

— Честное, благородное слово, — совершенно сиреневый. Хотите, перекрещусь?

— Так напиши, раз душа просится. Удача, мой дружок, никому не заказана.

— Что вы, Архип Иваныч, дорогой! Где мне! Это только ваша рука-волшебница может сотворить такое…

Через неделю после этого разговора, в день рождения Афанасия Дмитриевича, посыльный от художника Куинджи принес поздравительный листок и пакет, перевязанный шелковой тесьмой. Когда Афанасий Дмитриевич развернул бумагу, в его руках оказалась миниатюра, обрамленная тонкой реечной рамкой. Горбатый мостик через Зимнюю канавку, легкое течение воды, арка Эрмитажа — все окутано поразительно мягкой, глубокого тона сиреневой дымкой. В перспективе — гранит Невы, темно-сиреневые контуры ее далекого берега. На нем угасают последние отсветы поздней вечерней зари. В глубине два силуэта: юноша и девушка. Они в движении — идут вдоль чугунной ограды Зимней канавки, взявшись за руки.

— Господи, боже мой! — прошептал Афанасий Дмитриевич.

Он был так потрясен и взволнован, что у него подкосились ноги и он сел на свой убогий диванчик. Час или два держал он перед глазами чудесный этюд Куинджи. На миниатюре была запечатлена самая счастливая страница жизни Афанасия Дмитриевича.

Через два года Куинджи умер. А еще раньше — вышла замуж за богатого фабриканта любимая девушка Афанасия Дмитриевича. Но память о прекрасном художнике и друге, память о счастливых днях любви осталась.

Афанасий Дмитриевич не расставался с картиной. Он даже заказал столяру сделать из палисандрового дерева специальный этюдник с двойным дном и всюду носил «Зимнюю канавку» с собой. Она лежала там, завернутая в фольгу, под легким шерстяным одеяльцем, перевязанная шелковой тесьмой. Не проходило дня, чтобы он не любовался ею. Она волновала воспоминаниями о днях юности, прекрасных мечтах, долгих надеждах, о счастье, которое не состоялось.

Во время войны Афанасий Дмитриевич отказался эвакуироваться из города и остался один в квартире. Его соседка по комнате проводила мужа в армию, а сама выехала с ребятами на Урал. С ней уехала и Авдотья Семеновна — пожилая женщина, которая вела немудреное хозяйство художника. Перед отъездом они долго уговаривали Афанасия Дмитриевича отправиться вместе с ними, но он сказал так:

— Бросьте, тетеньки, агитировать! Я тут родился на невских берегах, тут и помру. А немцам в Ленинграде все равно не бывать!

Он умер на рассвете вьюжного и темного февральского дня. Может быть, он последний раз захотел посмотреть на свою «Зимнюю канавку». Миниатюра лежала теперь всегда рядом с ним, около подушки. Но его ослабевшая рука не удержала картину, и она упала за диван. Афанасий Дмитриевич еще думал о том, как бы ее достать, не подозревая, что осталось всего несколько мгновений жизни.

Близких родственников у художника не было, а с дальними уже давно прекратились всякие связи. Чужие, незнакомые люди завернули его маленькое, невесомое тело в чистую простыню и увезли на салазках.

Имуществом старика никто не интересовался, да и ценности оно никакой не представляло.

Вскоре прогнила, обвалилась на окнах фанера. Ветер пошел гулять по беспризорному, осиротевшему жилищу, радуясь его запустению, завалил снегом, залил дождевой водой, все покоробил, покрыл плесенью и грязью.

Поздней весной тысяча девятьсот сорок второго года управдом и дворник обходили опустевшие квартиры своего дома. Они пустили на топку ветхую, трухлявую мебель Афанасия Дмитриевича, а всякую мелочь свалили в корзину, и управдом приказал дворнику снести эту корзину в жактовский сарай.

В июне сорок четвертого года вернулась из эвакуации Авдотья Семеновна. Поплакала в комнате у Афанасия Дмитриевича, нашла забытые на антресолях альбомы с эскизами да этюдник и взяла их на память о старике. А много позже довелось ей подружиться с семьей Барановых. Увидела она, как хорошо рисует Аня, взяла да и подарила ей и альбомы и этюдник из палисандрового дерева, на крышке которого был выгравирован олень. Только заветную картину художника Куинджи они в потайном отделении не нашли. Картина пропала.

Знал об этом секрете, помимо Авдотьи Семеновны, еще один человек — нынешняя мачеха Котьки — маникюрша Рита — пустая, взбалмошная женщина. Была она в молодости очень красива, и Афанасий Дмитриевич писал с нее заказной портрет. Но позировать она не умела, вертелась, зевала от тоски и скуки. Афанасий Дмитриевич, пытаясь привлечь ее внимание, рассказывал ей во время сеанса разные интересные случаи из жизни художников. Между прочим, рассказал как-то и всю биографию своего этюдника.

Хотя Рита ничего не понимала в живописи, но «Зимняя канавка» ей очень понравилась. Вероятно, этому способствовала и сама история создания картины. Рита даже хотела купить ее, но Афанасий Дмитриевич замахал руками:

— Ой, нет, моя красавица! Это часть моей души! Разве можно продавать!

Рита полюбовалась этюдником из золотисто-желтого палисандрового дерева с изящно выгравированным на нем оленем, заглянула и в секретное отделение, куда прятал художник свою реликвию. Все это настолько развлекло натурщицу, что Афанасий Дмитриевич в тот же вечер закончил работу.

Впоследствии Рита, которую стали уже называть Маргаритой Аркадьевной, вышла замуж за Котькиного отца — механика с завода. Но каждый раз, когда ей приходилось встречаться случайно с Афанасием Дмитриевичем, спрашивала, постукивая наманикюренными пунцовыми ноготками по его этюднику:

— Ну, как, часть вашей души все еще не продается? И вдруг спустя одиннадцать лет после смерти старика она снова увидела палисандровый этюдник с гравюрой оленя на крышке в руках у дочки капитана дальнего плавания Баранова.

Как-то, за ужином, она рассказала мужу, в присутствии Котьки, всю эту историю. Муж отнесся к ней скептически, сказав, что старик во время блокады, наверно, променял свою картину на сто граммов хлеба. Но на Котьку таинственный и романтический случай произвел такое сильное впечатление, что на другой же день он рассказал все своим приятелям — Миньке и Боцману. И друзья решили завладеть заветным этюдником.

Они вначале привлекли было к заговору еще одного человека — Виктора Гуляева. Когда-то он водил с ними компанию, вместе безобразничал. А потом вдруг, ни с того ни с сего, бросил курить, начал хорошо учиться и отошел от своих бывших друзей. Конечно, о тайне этюдника они решили ему пока ничего не говорить. Вот согласится помочь — тогда другое дело.

— Понимаешь, какая петрушка… — сказал Боцман. — Ты с девчонкой немного знаком. Заведи с ней на лестнице случайный разговор. Шкатулочку у нее посмотри, а мы у тебя ее из рук цапнем и фью… — присвистнул он. — Но ты, вроде, не виноват…

— Я кражами не занимаюсь! — сказал обиженно Гуляев.

• Предыдущая
• 15/45
• Следующая