Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 11

• Предыдущая
• 11/127
• Следующая

— Что случилось, Турсуной? — спросила она шепотом. — Тебя ругали? За что?

— Отец все знает… что я говорила о Ташкенте, — прерывающимся от рыданий голосом ответила Турсуной. Он все ишану рассказал, — и девушка заплакала еще горше.

— А что ишан, ругался? — скорее удивленная, чем испуганная словами Турсуной, спросила Ахрос.

— Нет… — сквозь слезы ответила Турсуной. — Он грозил… Он спросил меня… Знаю ли я, что бывает с отступниками, что с ними будет после смерти и… — вдруг сразу перестав плакать, Турсуной поднялась и села на постели. — Слушай, Ахрос. Как ты думаешь, от кого отец мог все узнать? Ты никому не говорила?

— Что ты?! — возмутилась Ахрос. — Кому же я могла сказать?!

— А от кого отец узнал? — не сдавалась Турсуной.

— Подожди, давай подумаем, — возбужденно заговорила Ахрос. — Хозяина не было дома, Джура был в поле, другие работники тоже. Во дворе шлялся только Баймурад. Но ведь он был на том дворе… Значит, он нарочно подкрался, чтобы подслушать.

— Правильно, — пристукнула кулачком по колену Турсуной. — Кроме Баймурада, некому. Ах, он грязная собака. Надо сказать Тимуру. Пусть Тимур с ним разделается.

Вскочив с постели, Турсуной крепко заперла двери в комнату, вернулась обратно на постель и заставила Ахрос улечься рядом с собою.

Подруги проговорили всю ночь.

Когда Тургунбай постучался в двери, девушки притихли, замирая от страха и крепко прижавшись друг к другу. Но Тургунбай, не решившись стучать громко, ушел. Подруги снова принялись горячо обсуждать взволновавшее их событие. Незаметно разговор зашел о Тимуре.

— Знаешь, Ахрос, — шепнула в самое ухо подруги Турсуной, — мы в детстве часто с Тимуром играли. Я его царапала и даже, кажется, била, а он все терпел. А ведь он тоже мог бы побить меня. Он вон какой сильный. Когда еще мама жива была, Розия-биби иногда к ней приходила. Они с мамой подругами были. Розия-биби и Тимура с собой приводила. Только они всегда приходили, когда отца дома не было. Я думала, что Тимур все забыл, пока я в Ташкенте была. А приехала — оказалось, помнит. Он еще сильнее стал и… лучше!

— Ты его после Ташкента много раз видела?

Турсуной вздохнула.

— Нет, только три раза. Один раз, когда от тети из гостей ехала, он откуда-то шел. Джура меня вез. Тимур почти до самого дома рядом с нашей повозкой шел. Потом я несколько раз к Розии-биби ходила. Отца дома не было, и я ходила. Только Тимур всего два раза дома был, а то всегда с дядюшкой Саттаром в кузнице. Ты знаешь, о чем он меня в первый раз спросил?

— О чем?

— Он спросил, можно ли в Ташкенте поступить на тот завод, где мой дядя работает. Я сказала: «Конечно, можно. У моего дяди на заводе много знакомых».

— А потом? — заинтересовалась Ахрос. — Потом еще что спрашивал?

— А мы первый раз мало говорили. Только смотрели друг на друга. Он еще сказал, что помнит, как я его колотила и царапала, когда мы маленькими были. Только он сказал, что это было совсем не больно и что теперь я стала совсем не такая.

— А ты поколоти его, он и увидит, что ты совсем не изменилась, — лукаво посоветовала Ахрос.

Турсуной негромко рассмеялась.

— Нет, он совсем про другое сказал. Он сказал, что я лучше, чем Ширин из сказки. А знаешь что, Ахрос. Завтра пятница. Ты днем сходи к кузнице, позови Тимура и попроси его что-нибудь сделать для нас, ну, хоть ножи поточить, а сама скажи, что вечером, когда отец в мечеть уйдет, я к Розии-биби зайду.

После минутного раздумья Ахрос согласилась:

— Ладно, схожу. У нас старый кувшин совсем прохудился. Пусть его Тимур починит.

— А если я в Ташкент поеду, ты мне поможешь уехать? — почти касаясь губами уха подруги, спросила Турсуной.

Ахрос без колебания ответила:

— Конечно, помогу.

Подруги замолкли. Каждая обдумывала только что высказанную мысль. Затем Ахрос печальным шепотом добавила:

— Только какая от меня помощь? Вот если бы я была зрячая…

Сходить в кузницу со старым медным кувшином Ахрос смогла только перед самым вечером. С утра Тургунбай разогнал всех батраков на работу и приказал Ахрос пищу для них приготовить пораньше.

— Бог простит нас за то, что мы сегодня, в пятницу, работаем, — обратился Тургунбай к своим батракам. — Время горячее. Хлопок ждать не может. Но, потрудившись днем, вечер надо отдать богу. Я вместе с вами в мечеть пойду.

Батраки переглянулись. В голове каждого пронеслась мысль: «Что сталось с хозяином? Раньше, бывало, не отпросишься, а сейчас сам в мечеть вести хочет?» Но никто не решился высказать свои мысли вслух. Только Джура, угрюмо потупившись, проговорил:

— Я не могу, хозяин. Я вечером должен дома работать.

Все ожидали, что Тургунбай обругает строптивого батрака, а может быть, и прибьет его. Но произошло небывалое. Тургунбай, даже не повысив голоса, ответил:

— Нельзя за земными делами забывать о душе. Для домашних забот найдем время. Я тебя завтра пораньше с поля отпущу.

Работники были поражены добротой хозяина.

А Тургунбай, глядя на выходивших в калитку батраков, думал, что если действительно начнется священная война, то простой народ, конечно, будет основной силой войска. Он глядел на костлявые жилистые тела батраков и соображал: «Воины из них будут хорошие, ко всяким невзгодам привычные. И на одной сухой лепешке воевать смогут, если захотят». Однако, окинув взглядом ладную фигуру Джуры, Тургунбай поморщился:

«Этот воевать за веру не захочет. Еще мешать будет. А ведь из него получился бы хороший сотник».

Проводив в поле всех, кроме Баймурада, Тургунбай хотел отправиться к дочери. Но в этот момент растворились двери комнаты, и ишан медленно, важной походкой спустился по ступенькам веранды. Тургунбай со всех ног бросился прислуживать знатному гостю.

Совершив омовение и помолившись, Исмаил Сеидхан после легкого завтрака уехал вместе со своими спутниками. Он очень торопился. Тургунбай догадался, что у ишана было назначено еще несколько свиданий с мюридами.

Внешне отношения между Исмаилом Сеидханом и Тургунбаем ни капельки не изменились. По-прежнему это были веками установленные отношения ишана, еще при жизни окруженного ореолом святости, и его покорного ученика. Лишь уезжая, ишан придержал коня в воротах, услужливо распахнутых самим хозяином, и, чуть склонясь к Тургунбаю, пробормотал:

— Через три дня жду вместе с дочерью.

Затем, выпрямившись в седле, он простер руку и своим громким, далеко слышным голосом произнес:

— Во имя бога милостивого, милосердного! Да будет мир и благодать над домом и всеми делами правоверного мусульманина.

Заперев за уехавшим гостем ворота, Тургунбай направился в женскую половину дома.

Однако, войдя в комнату дочери, Тургунбай не нашел там Турсуной. Недовольно поморщившись, он обошел помещение, придирчивым взглядом окидывая находящиеся вокруг предметы. Что искал Тургунбай? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Но с отъездом ишана старые сомнения ожили в его душе. Он чувствовал, что дочь живет какой-то особой, неизвестной ему жизнью, и сейчас искал что-либо, подтверждающее его подозрения. Но в комнате ничего подозрительного не было. Необычным было только то, что новая, недавно купленная Тургунбаем за большие деньги паранджа из голубого бархата лежала не в сундуке. Она раздражающе ярким пятном расплылась на кипе толстых ватных одеял, уложенных в нише стены. «К ишану в парандже идти хотела, глупая девчонка», — усмехнулся Тургунбай. Подойдя к нише, он провел рукою по тугому ворсу дорогого бархата и в этот момент вспомнил, что вчера, когда он приказал Турсуной идти к ишану, новая паранджа была спрятана. Вчера он ее не видел в этой нише. Значит, дочь только сегодня достала ее из сундука?! Значит, она хочет куда-то идти!.. Брови Тургунбая недовольно сдвинулись, и рука, лежавшая на парандже, сжалась в кулак.

— Турсуной! — рявкнул он.

— Что, отец? — донесся со двора голос дочери.

— Иди сюда! Я хочу с тобой говорить, — крикнул в ответ Тургунбай, с трудом подавляя поднимавшийся в груди гнев.

• Предыдущая
• 11/127
• Следующая