Повести и рассказы - Мильчаков Владимир Андреевич - Страница 39
- Предыдущая
- 39/127
- Следующая
Кадыров соскочил с помоста. Неожиданно среди женщин поднялась закутанная в паранджу фигура. Рука поднявшейся сделала движение, чтобы откинуть сетку с лица, но, видимо, вспомнив, где она находится, женщина спрятала руку в складах одежды.
— Так нельзя! Это несправедливо! Кара-Сакал не должен уйти с нами, — прозвучал робкий, но протестующий голос этой женщины. — Он должен остаться здесь вместе с командирами, и пусть они уведут его на суд Советской власти.
— Мукаррам-апа это! — заметил Саттар на ухо Кольчугину. — Жена моего брата Тохтасына. Она из Коканда в гости приехала, брат там на заводе работает. Мукаррам-апа в городе совсем без паранджи ходит.
— Мы должны помочь Советской власти, — говорила между тем женщина. — Я призываю вас, сестры, поднять чачваны и с открытыми лицами выйти из чайханы. Я прошу вас, сестры, сделать так! Мы должны помочь Советской власти!
Женское собрание всполошилось, как курятник, в который неожиданно забежала собака. Негодующие восклицания выделялись среди общего шума, однако Кольчугин сразу же заметил, что большинство женщин поддерживает Мукаррам-апа.
Только небольшая группа человек в десять, сидевших в самой середине, набросилась с яростной бранью на выступившую. Оскорбления посыпались, как крупные грецкие орехи из порвавшегося мешка.
— Распутница!
— Да как у ней язык повернулся сказать такое!
— Мужу не на что купить паранджу, а она и рада голое лицо показывать!
— Собака неверная!
— Нет, она хуже собаки!
— Ну! Завопили! Одна Саодат-ханум за пять минут наорет столько, что никакому ослу за всю жизнь не накричать, — покрыл поднявшийся шум пронзительный женский голос.
— Ой! Розия-биби начала! Ну, теперь будет… — радостно и в то же время с какой-то робостью в голосе проговорил Саттар.
— А кто она? — поинтересовались Кольчугин и Кадыров.
— Моя жена! Сейчас такое скажет…
Между тем начавшая говорить женщина медленно поднялась и степенно прошла на тот край помоста, откуда говорили мужчины. Насколько позволяла рассмотреть паранджа, это была крепкая, сильная женщина. На ее парандже почти не осталось материала, из которого она была сшита первоначально. Вместо него паранджу покрывали многочисленные заплаты всех цветов и оттенков. И все же женщина не казалась оборванной. Заботливая рука рачительной хозяйки чувствовалась в ее одежде. Заплаты, хотя и из грубого материала, были положены прочно и умело.
— Я вот говорю, — продолжала Розия-биби, встав на облюбованное ею место, — что одна Саодат-ханум, жена Абдусалямбека, переорет любого осла. Ей, конечно, паранджу снимать нельзя. Вон на ней паранджа парчовая, дорогая, красивая. А лицо? Я ведь ее еще в девушках знала. Тогда она все же покрасивей была. Немного, правда, похуже, чем вон Пулат-ака, — указала Розия-биби на зобатого чайханщика.
Женщины захохотали. Одобрительные возгласы показывали, что толпа разделяет ненависть Розии-биби к богатой ханже. А Розия-биби продолжала:
— Я хочу вам сказать, сестры, что Мукаррам-апа говорила правильно. Она сказала нам, что надо сделать, чтобы помочь Красной Армии. Сейчас русский красный командир сам говорил с нами. Он говорил правильно. За ним выступил узбекский красный командир. И он тоже говорил правильно. Почему два красных командира, двое уважаемых мужчин, говорят с нами с уважением и как с равными? Потому, что через них с нами говорила Советская власть. Я так думаю, сестры. Закон запрещает нам открывать лицо перед посторонними мужчинами. Это плохой закон, но он пока еще жив. Но к нам обратилась Советская власть, и я думаю, что, когда мы откроем свои лица перед русским красным командиром, это значит, что мы их откроем перед Советской властью и перед Красной Армией. А об этом в старом законе ничего не сказано. Я так думаю, сестры. Пусть сейчас все мужчины выйдут из чайханы. Пусть останется один красный командир. Мы все отойдем вон туда, в дальний конец чайханы, а русский командир пусть станет у дверей. Мы по одной будем выходить из чайханы и против русского командира поднимем чачван. Так все женщины уйдут, и в чайхане останется один Кара-Сакал, потому что ему перед Советской властью нельзя открыть лица. Я сказала все. Сделаем так, сестры!
Женщины, среди которых находилась Саодат-ханум, снова закричали, пытаясь осмеять предложение Розии-биби, по, увидев, что их никто не поддерживает, растерянно умолкли. А все остальные почти одновременно поднялись с мест и стали сходиться в самый отдаленный от входа конец чайханы.
Так молча, но согласно и энергично женщины своими действиями проголосовали за предложение Розии-биби.
Командиры и Саттар направились к дверям. Но у выхода Кадыров вдруг забеспокоился.
— Как же ты один останешься здесь? — негромко сказал он Кольчугину. В глазах этого всегда спокойного и хладнокровного человека отразилась такая тревога, что Кольчугину захотелось обнять своего молчаливого помощника. А Кадыров продолжал взволнованно шептать на ухо:
— Лучше ты иди, а я останусь. Ведь когда Кара-Сакал почувствует, что действительно попал в ловушку, он драться будет. А ты командир полка, тебе нельзя рисковать.
— Ничего, ничего, Нияз, — успокоил друга Кольчугин. — Остаться должен я. Так захотели женщины. А ты иди, предупреди бойцов, чтобы в случае чего… Ну, да ты сам знаешь. В общем, иди, все будет хорошо.
Остальное произошло почти с молниеносной быстротой. Едва лишь Кадыров и Саттар вышли из чайханы, как Розия-биби, все еще стоявшая на помосте, соскочила на пол, подошла к сгрудившимся в углу женщинам, пошепталась о чем-то с двумя-тремя из них, а затем, обращаясь ко всем, крикнула:
— Ну, сестры! Я пойду первая, а вы за мною. Не будет Кара-Сакал смеяться над женщинами Ширин-Таша, и не будут жены и дети бедняков гибнуть под ножами его басмачей. Я пошла! Делайте, как я! Смелее, сестры!
Круто повернувшись, Розия-биби пересекла помещение чайханы по направлению к двери, у которой стоял Кольчугин. Поравнявшись с командиром, она резким движением откинула с лица чачван. На Кольчугина строго и в то же время ласково взглянули глаза пожилой женщины, прожившей нелегкую жизнь.
В тот же момент по чайхане гулко раскатился выстрел. Розия-биби, без крика, схватившись за грудь, повалилась на пол. Кольчугин едва успел подхватить ее.
«Из-под паранджи, сволочь, стреляет, — пронеслось в голове комполка. — Вон из-под той зеленой, обшитой тесьмой! Но почему не по мне? Женщин терроризировать думает».
Многоголосым воплем ответили женщины на неожиданный выстрел. Через раскрытые окна вскочили в чайхану красноармейцы с карабинами наперевес, но, остановленные окриком Кольчугина: «Назад!», замерли у стен. К лежавшей на полу Розии-биби подбежал Саттар, не говоря ни слова, поднял ее на руки и вынес из чайханы. По худому лицу старого кузнеца катились крупные слезы.
«Нельзя сейчас брать. Отстреливаться будет. Женщин переранит, — быстро пронеслось в голове Кольчугина. — Пусть все по очереди выходят, не поднимая чачванов. Я с ним здесь у дверей схвачусь!»
Кольчугин окинул взглядом заметавшихся в ужасе женщин. «Перехитрил нас, гадина! — подумал он. — Какую женщину успел застрелить».
— Сестры! — заговорил он и вдруг почувствовал, что и у него на глаза навернулись слезы. — Вы видите, что змея перед самой смертью становится особенно злой, Розия-биби кровью, а может быть, и жизнью заплатила за свой благородный поступок. — Кольчугин широко распахнул дверь чайханы. — Идите, сестры! Ваши жизни дороже, чем жизнь бандита Кара-Сакала! Поэтому идите спокойно по домам. Пусть вместе с вами уйдет и Кара-Сакал. Он далеко не убежит. Не сегодня, так завтра его найдет наша пуля. Идите, сестры, по домам, не открывая лиц. Сегодня Кара-Сакал последний раз уйдет не пойманным.
Но женщины не тронулись с места. Сотни глаз из-под сетки чачванов смотрели на красное пятно крови, оставшееся на том месте, где упала Розия-биби.
Вдруг в напряженной тишине раздался высокий, звенящий от слез голос Мукаррам-апы.
— Что же это такое, сестры? Этот шакал хочет нас напугать! Хочет оторвать нас от Советской власти! Не выйдет! Снимайте, сестры, паранджи! Все снимайте! Всех нас не перестреляет! Красная Армия здесь, она за нас заступится. Снимайте, сестры! Хватит быть рабынями!
- Предыдущая
- 39/127
- Следующая
