Каролинец - Sabatini Rafael - Страница 46
- Предыдущая
- 46/85
- Следующая
— Что ты подразумеваешь под «моими убеждениями»?
— Твое верноподданничество, вот что. Если бы ты была последовательна, то сохранила бы отцовскую любовь, вышла бы замуж за своего дражайшего родственничка Роберта Мендвилла и стала бы в один прекрасный день миледи.
Ее большие глаза наполнились обидой и гневом.
— Почему ты издеваешься над Робертом? Видно, он в самом деле лучше тебя.
Лэтимер был уязвлен в самое сердце, и у него, в свою очередь, вырвались слова, о которых он сразу же пожалел:
— Прими мои соболезнования по поводу упущенной возможности стать его женой.
Миртль повернулась и выбежала вон, более чем когда либо убежденная в том, что ее муж совершенно распустился, да и Лэтимер разозлился сильней обычного за то, что она вызвала его на грубость.
Наступали, разумеется, и пылкие примирения, быстротечные просветы в пасмурной действительности, во время которых прошлые сцены казались им дурным сном. Но маятник совершал новое колебание между взаимной любовью и взаимной обидой, и — нужно смотреть печальной правде в глаза — любовь их с каждым разом словно тускнела, а сердца сжимало предчувствие новой ссоры.
Ранней весной дела несколько поправились. Этим улучшением они они были отчасти обязаны тому, что служебные обязанности стали чаще уводить Лэтимера из дому. Относительная праздность зимой, когда известия с Севера приходили неопределенные, угнетала Гарри и только усиливала его хандру, вызванную семейными неурядицами. Супруги слишком много времени проводили вместе. Но, вот, в конце февраля поступили достоверные сведения об идущих в Нью-Йорке приготовлениях к морской экспедиции против Чарлстона. Полковнику Молтри было предписано отправиться на остров Салливэн и принять на себя командование гарнизоном, и Гарри Лэтимер поехал вместе с ним.
На острове они приступили к возведению форта, способного вместить тысячу человек. Поскольку форт должен был запереть гавань, полученные сведения заставили их трудиться в поте лица вместе со всеми, кого удалось набрать — белыми мастеровыми и целой армией чернокожих рабов, свезенных со всего штата, чтобы успеть завершить строительство до подхода британского флота.
Гарри теперь надолго отлучался из дому, чем был весьма доволен, потому что разлуки ослабили трения в семье. Кроме того, с некоторых пор Лэтимер начал подавлять в себе всякие обиды, и если Миртль принималась снова его бранить, подставлял вторую щеку. Теперь он делал это даже с готовностью и не унывал, ибо обнаружил зримое оправдание ее раздражительности…
Приблизительно за два месяца до рождения сына их отношения — благодаря, главным образом, его образцовой снисходительности — улучшились настолько, что будущее виделось Гарри в радужных тонах. Он целиком положился на время, а после рождения сына ему даже показалось, что смятенное состояние Миртль уже прошло.
В эти дни, когда, выкроив часок, он приходил полюбоваться свертком в руках верной кормилицы Дайдо, их с Миртль переполняла такая нежность, какой они не испытывали друг к другу даже в медовый месяц. Они снова были возлюбленными, их накрепко связало драгоценное, беспомощное, туго перепеленутое существо; мир словно вновь заиграл красками, и потому они стали уступчивыми, великодушными и стремились предупреждать желания друг друга.
Однажды в мае, когда младенцу исполнился месяц от роду, а Миртль пошла на поправку, они заговорили об имени ребенка.
Полулежа на кушетке, поставленной в саду в тени магнолий, Миртль сияющими глазами смотрела на сына, бессмысленно пускающего пузыри на руках чернокожей няньки. Гарри, в синем континентальном мундире, притулился у изголовья, глупо улыбался и предавался влюбленному созерцанию жены, с удивлением замечая появившийся в ее чертах оттенок святости. Он видел вроде бы тот же, только заострившийся, носик, и те же щеки, и лоб, но все лицо ее будто озарялось таинственной внутренней гордостью. Лэтимер рассеянно играл длинным каштановым локоном, упавшим на белую гибкую шейку Миртль, когда она взглянула на него с такою улыбкой, что жизнь благодаря одной только этой улыбке могла показаться великолепной.
— Гарри, ты не забыл, что скоро пора крестить нашего маленького язычника? — напомнила она.
— Конечно, нет. А как мы его назовем?
На этот счет у самого Гарри имелось вполне определенное мнение. Поскольку родоначальником местной ветви Лэтимеров был приехавший в Южную Каролину Чарлз Фицрой Лэтимер, которого назвал своего сына Гарри, их потомки всегда давали первенцам одно из этих двух имен — Чарлз или Гарри. Лэтимер хотел сохранить традицию, и про себя уже думал, что сын будет Чарлзом Лэтимером. Но после пережитых бурь он особенно ценил восстановленное взаимопонимание и дружбу с Миртль, и не хотел высказываться до тех пор, пока она не выразит своего пожелания.
— Я подумала… — начала она, но остановилась. — Нет. Разве у тебя нет своего мнения? Ведь он твой сын.
— Не больше, чем твой. Следовательно, я желаю всего, чего желаешь ты.
— Это так мило с твоей стороны. — Она поймала его руку и сжала в своей.
— Я подумала… — Миртль снова не договорила и посмотрела на него с робостью. — Если тебе не понравится, Гарри, ты скажи, и мы больше не будем об этом, ладно? Но, знаешь, мне кажется, что если бы я назвала его Эндрю, это послужило бы моему отцу доказательством того, что, несмотря на все, что произошло, я все-таки чувствую себя перед ним в долгу. — Она опять неуверенно взглянула на мужа. — Боюсь, ты думаешь по-другому…
— Ну, как я могу? — Ее готовность подчиниться любому его решению сломила бы всякое сопротивление, но он о нем и не помышлял. Он все понимал и сочувствовал ей. Сейчас он, наверное, уступил бы, даже если бы она просила назвать сына Робертом.
Поэтому он легко подавил свои сожаления по поводу нарушенной традиции и радовался, что может дать Миртль это новое доказательство своей любви.
Обряд крещения был совершен в ближайшее воскресенье в соборе святого Михаила; мальчика окрестили Эндрю. В крестные отцы Гарри пригласил мятежного полковника Молтри, а в крестные матери — по выбору Миртль — лоялистку Полли Раупелл.
В снизошедших на них добром мире и согласии Гарри и его жена пребывали до того дня в начале июня, когда капитан Лэтимер, находившийся дома в отпуске, получил приказ срочно вернуться к своим обязанностям в более или менее завершенный форт на острове Салливэн. За островом Дьюи появилась британская эскадра, и стало ясно, что вскоре, наконец, начнутся бои, к которым провинциальные силы тщательно готовились последние недели.
Когда Гарри сообщил новость Миртль, ее внезапно охватил страх — и за мужа, и за малыша, который мог так скоро и неожиданно лишиться отца.
— О, Гарри! Зачем, зачем ты только ввязался в эту гадкую свару?
Лэтимер был поражен: такой реакции он не ожидал. Он знал Миртль с детства, знал ее отзывчивое сердце; Миртль не может быть законченной эгоисткой, способной при расставании причинить дополнительную боль близкому человеку, и, тем более, желать, чтобы муж пренебрег своим долгом ради семьи.
Такою он ее себе представлял, и такою она была. Но Лэтимеру трудно было уразуметь, что это — неприятие ею характера самого долга. Если бы Гарри уезжал сражаться за близкие ей идеалы, она скрыла бы свое горе, она благословила бы его и молилась за него до возвращения. Но он уходил, чтобы сражаться на стороне противника, и она не смогла сдержать упреков и причитаний.
— Дорогая, — сказал он мягко, — это мой святой долг.
— Долг! — Взгляд Миртль стал злым и капризным. — Неужели ради этого, спасая твою жизнь, я выходила за тебя замуж? Чтобы ты погиб в неправедном бою?
Лэтимер побледнел и произнес с расстановкой:
— Вот, значит, почему ты за меня вышла.
Она отвернулась к окну, не отвечая. Он принял ее молчание за согласие; губы его дрогнули, с них готовы были сорваться слова обвинения и даже угрозы. Но Гарри их так и не высказал. Нет, он не хотел, чтобы она впоследствии мучалась раскаянием. И без того он принес ей громадное горе — давно следовало это понять. Как же он был слеп, не видя ее жертвы и напоминая об этой жертве только из желания уязвить.
- Предыдущая
- 46/85
- Следующая
