Колумб - Sabatini Rafael - Страница 14

• Предыдущая
• 14/74
• Следующая

— Дону Рамону? — Он поднял голову, в его глазах блеснула надежда. — Дону Рамону! Клянусь Богом, удачная мысль. Из него ты сможешь выжать многое. Я видел, как он смотрел на тебя. — Он сжал руки Беатрис. — Что он сказал?

— Он предложил мне сделку. — Голос её упал. — Постыдную сделку.

— Постыдную? — И он ещё сильнее сжал её руки. В его голосе послышалась тревога: — Какую же? Какую? Что может быть постыднее того, что твой брат сидит в этом аду? Святая дева Мария! До каких же пор ты будешь разыгрывать из себя недотрогу? — Чувствуя, как сжимается она от каждой его фразы, Пабло возвысил голос: — Только потому, что ты так разборчива, меня могут вздёргивать на дыбу, ломать мне кости, бить кнутом? Имей совесть, сестра. Ты завлекла меня в эту передрягу. Так неужели ты оставишь меня здесь только потому, что не хочешь поступиться такой малостью?

— Малостью?

— А чем же? В конце концов, от тебя не убудет. И если я действительно дорог тебе…

Она прервала Пабло.

— Конечно, дорог. О Господи! Но что я могу сделать?

— Что? Ты знаешь. Ты же не бросишь меня в беде, — в голосе его появилась теплота, он похлопал сестру по плечу. — Бог вознаградит тебя, Беатрис, и я тоже. Вот увидишь, выйдя отсюда, я стану совсем другим. Я буду жить ради тебя. Клянусь. В случае чего я отдам за тебя жизнь. Ещё раз обратись к дону Рамону. Не теряй времени. Ни в чём не отказывай ему, лишь бы он вызволил меня.

Тюремщик, открыв дверь, положил конец мольбам Пабло.

— Время, госпожа. Вам пора уходить.

На прощание Пабло успел добавить несколько фраз. О том, что такой сестры, как у него, ни у кого нет. О том, как он надеется на неё, как верит, что лишь ей по силам вернуть ему свободу.

С трудом волоча ноги, Беатрис поднялась по каменным ступеням. Тяжёлая дверь захлопнулась за её спиной, заскрежетал ключ в замке. Ей казалось, что её душу вываляли в грязи. Жалость к Пабло, укоренившаяся привычка защищать его от превратностей жизни боролись с отвращением к нему, вызванным бессердечностью, с которой он требовал от неё пожертвовать своей добродетелью. Оправдание она искала в слабостях его души и тела, многократно усиленных ужасом пребывания в зловонном подземелье.

На верхней ступеньке тюремщик удивил Беатрис, объявив, что его светлость ожидает её.

Галерея, парадная лестница с украшенными фресками стенами, ещё одна галерея, залитая солнцем, резные, с позолотой двери. Короткая задержка в приёмной, и её ввели в сверкающий золотом тронный зал дожа, из готических окон которого открывался прекрасный вид на бухту святого Марка и стоящие в ней на якоре корабли.

Там встретил её Барбариго, не в золотом парадном наряде, но разодетый в алое, чёрное, серебристое.

В благоговении взирала она и на дожа, и на тронный зал.

Барбариго галантно подвинул ей стул.

— Пожалуйста, присядьте. — От него не укрылись ни запавшие глаза, полные ужаса, ни вымазанные грязью туфли и подол платья.

— Как будет угодно вашей светлости. — Ла Хитанилья села и застыла со сложенными на коленях руками.

Дож остался на ногах.

— Вы виделись с братом?

— Да.

Он вздохнул.

— Сожалею, что визит этот причинил вам боль. Такое зрелище не предназначено для женских глаз. Тяжёлое испытание выпало на вашу долю. И поверьте мне, я хотел бы снять это бремя с ваших хрупких плеч.

— Благодарю вас за участие, ваша светлость, — с усилием произнесла Ла Хитанилья. Этот человек пугал её. Под внешней элегантностью, лёгкостью движений, бархатным голосом она улавливала злобу и коварство.

— Как агент миланского…

— Это ложь, — взвилась Беатрис, — Беспочвенное подозрение. Оно ни на чём не основано. Пустые слова.

— Вы мне это гарантируете?

— Клянусь вам.

— Я-то вам верю. Но, к сожалению, убедить государственных инквизиторов гораздо сложнее. Они могут подвергнуть его пытке. Если он выдержит её, останется кража. Ему могут отсечь руку. Правда, сейчас на галерах республики ощущается нехватка рабов-гребцов, поэтому руку ему скорее всего сохранят и до конца дней он будет махать веслом.

Она вскочила, побелев от гнева.

— Как я понимаю, ваша светлость насмехается надо мной.

— Я? — изумился дож. — Святой Марк! Мне-то казалось, что я на такое не способен. Нет, нет, — рука его надавила ей на плечо, предлагая снова сесть, — наоборот. — Он отошёл на несколько шагов, повернулся к ней. — Я послал за вами, чтобы предложить вам свободу вашего брата… — Она промолчала, но впилась в него взглядом. А дож, выдержав паузу, продолжил: — …Не задаваясь вопросом, виновен он или нет.

Беатрис молча сверлила его взглядом, но в душу её уже закралось подозрение. Дож вернулся к ней, чуть улыбнулся.

— Тем самым я могу рассчитывать на вашу благодарность.

— Разумеется, мой господин, — прошептала она.

— И докажете вы мне её не на словах, а на деле?

По её телу пробежала дрожь, на мгновение она закрыла глаза. В голосе дожа ей слышались интонации дона Рамона. Её передёрнуло от отвращения.

— Ну почему, почему я всегда слышу одно и то же? Да, жизнь заставила меня петь и танцевать на радость людям, но это не означает, что от меня можно требовать чего угодно. Ну почему мне отказывают в добродетельности?

Дож продолжал улыбаться.

— Вы слишком торопитесь. Если б не ваша добродетельность, я бы не обратился с этим предложением. Вы, естественно, осознаёте, что очень красивы. Однако красота ещё не всё. Только в сочетании с умом и аристократической внешностью, охраняющей вашу добродетель и позволяющей вам оставаться чистой среди всей этой грязи, ваша красота становится неотразимой для любого мужчины, на котором вы остановите свой выбор.

Беатрис смутилась.

— Я вас не понимаю.

— Ещё поймёте. Я прошу вас послужить не мне. Государству. Слушайте. При Испанском королевском дворе, в Кордове, или в Севилье, или где-то ещё, отирается один авантюрист, обладающий картой, на которую у него нет никаких прав. С помощью этой карты и прилагаемого к ней письма авантюрист, о котором я веду речь, может причинить немалый вред Венеции. Достаньте мне карту и письмо, а взамен вы получите жизнь и свободу брата.

Её глаза широко раскрылись, лицо побледнело.

— Взамен? Но каким образом я их достану?

— От вас требуется лишь желание. Всё остальное уже есть. Такая красота, как ваша, открывает путь к сердцу любого мужчины, а тот человек, насколько мне известно, далеко не отшельник.

Отвращение вновь охватило её. В конце концов, в своём предложении дож ничем не отличался от дона Рамона. Цена, которую ей предлагали заплатить, оставалась неизменной. А в её ушах стояла мольба Пабло.

— Но как я найду этого человека? Как попаду к Испанскому двору? — ухватилась Беатрис за последнюю соломинку.

— Это наша забота. Вам помогут, вы получите в своё распоряжение значительные средства. Что вы на это скажете?

Она заломила руки. Губы её дрожали. Она-то думала, что цена останется той же, но теперь поняла, что к ней добавляется ещё и предательство.

Пристально наблюдая за Ла Хитанильей, дож повторил:

— Так что вы на это скажете?

— Нет! — она вскочила. — Не стоило и просить меня об этом. Стать приманкой! Это позор.

Барбариго раскинул руки.

— Не буду настаивать. Если я оскорбил вас, извините меня. Я лишь хотел принять участие в этом деле, облегчить участь вашего брата.

— Милосердный Боже! — простонала она. — Неужели в вас нет ни капли жалости ко мне?

— Если бы я мог даровать жизнь и свободу вашему брату, он уже был бы с вами. Но даже дож не может преступить закон, если только не докажет, что делает это ради укрепления государства. А без этого, боюсь, ваш брат станет галерником, если, конечно, трибунал не сократит время его мучений, приговорив к удушению.

Крик невыносимой боли вырвался из её груди.

— Матерь небесная, помоги мне! Скажите мне, что я должна сделать, мой господин. Скажите мне больше, скажите мне всё.

• Предыдущая
• 14/74
• Следующая