Морской ястреб - Sabatini Rafael - Страница 9
- Предыдущая
- 9/78
- Следующая
Когда сэр Оливер подъезжал к Пенарроу, он уже окончательно утвердился в своём решении. От этого, равно как и от уверенности в том, что подобные действия послужат надёжной гарантией будущего счастья, настроение его значительно улучшилось.
Сэр Оливер сам отвёл коня в стойло. У него было два конюха, но одного он отпустил на Рождество к родителям в Девон, второму же приказал лечь в постель. Малый простудился, а сэр Оливер всегда заботился о своих слугах.
Войдя в столовую, сэр Оливер увидел, что стол уже накрыт к ужину, а в огромном камине ярко горит огонь, наполняя просторную комнату приятным теплом и отбрасывая красноватые отсветы на трофейное оружие, гобелены и портреты усопших Тресиллианов, украшавшие стены. Услышав шаги хозяина, в комнату вошёл старый Николас и поставил на стол высокий канделябр.
— Вы задержались, сэр Оливер, — сказал слуга, — да и мастера Лайонела нет дома.
Что-то ворча и хмурясь, сэр Оливер пытался разбить ногой полено в камине, и оно шипело под его влажным каблуком. Вспомнив Малпас и про себя проклиная легкомыслие Лайонела, он молча снял плащ и кинул его на дубовый сундук у стены, на котором уже лежала шляпа. Затем он сел на стул, и Николас принялся стягивать с него сапоги. Когда с этим делом было покончено, сэр Оливер приказал подавать ужин.
— Мастер Лайонел скоро вернётся, — сказал он, — принесите мне что-нибудь выпить. Сейчас мне это нужнее всего.
— Я сварил глинтвейн из канарского, — объявил Николас, — в такой морозный вечер, как сегодня, сэр Оливер, для ужина лучшего и пожелать нельзя.
Слуга удалился и вскоре вернулся, неся кружку из просмолённой кожи, над которой клубился ароматный пар. Хозяин сидел в той же позе и хмуро смотрел в огонь. Всё ещё думая о брате и Малпасе, он был настолько поглощён этими мыслями, что на какое-то время забыл о своих собственных делах. Кому, как не ему, следовало бы вмешаться и постараться вразумить брата, размышлял он, это его долг. Наконец он встал и направился к столу. Здесь он вспомнил о заболевшем конюхе и спросил о нём Николаса. Узнав, что больному не лучше, он взял чашку и налил в неё дымящегося глинтвейна.
— Отнесите ему, — сказал он. — Это лучшее лекарство при его болезни.
Со двора донёсся стук копыт.
— Вот наконец и мастер Лайонел, — сказал слуга.
— Да, это, без сомнения, он, — согласился сэр Оливер. — Вы можете идти. Здесь есть всё, что ему понадобится.
Сэр Оливер хотел удалить Николаса из столовой до того, как появится Лайонел, поскольку был твёрдо намерен отчитать брата за его глупые выходки. По зрелом размышлении сэр Оливер пришёл к заключению о необходимости такого выговора, тем более настоятельной в связи с его скорым отъездом из Пенарроу. Старший брат решил не щадить младшего для его же блага.
Сэр Оливер залпом выпил глинтвейн, и, когда он ставил кружку на стол, снаружи послышались шаги Лайонела. Затем дверь распахнулась, и Лайонел остановился на пороге, в смятении глядя на брата.
— Итак… — начал сэр Оливер, оборачиваясь к брату, и тут же замолк. Картина, представшая его взору, остановила готовые сорваться с его губ упрёки; более того — он мгновенно забыл о них.
— Лайонел! — задыхаясь, крикнул сэр Оливер, вскакивая. Лайонел, шатаясь, вошёл в комнату, закрыл за собой дверь и задвинул один из болтов. Потом, прислонясь к двери спиной, обратил к брату лицо. Он был смертельно бледен, и под глазами у него расплылись большие тёмные круги. Правую руку без перчатки он прижимал к боку; рука была залита кровью, которая просачивалась между пальцами, капала на пол. На правой стороне жёлтого колета расползлось тёмное пятно, происхождение которого не представляло загадки для сэра Оливера.
— Боже мой! — воскликнул он, подбегая к брату. — Что случилось, Лал? Кто это сделал?
— Питер Годолфин, — со странной усмешкой ответил Лайонел.
Ни слова не произнёс на это сэр Оливер, лишь заскрежетал зубами и с такой силой сжал кулаки, что ногти вонзились в ладони. Затем, обняв юношу, который после Розамунды был самым дорогим для него существом, помог ему подойти к огню. Лайонел упал на стул, где только что сидел сэр Оливер.
— Какая у вас рана, мой мальчик? Клинок вошёл глубоко? — почти с ужасом спросил он.
— Пустяки, рана поверхностная. Но я потерял очень много крови. Думал, что истеку кровью, прежде чем доберусь до дому.
С поспешностью, выдававшей его страх, Оливер выхватил кинжал, разрезал колет и рубашку и обнажил белое тело юноши. Быстро осмотрев его, сэр Оливер вздохнул свободней.
— Вы — сущий ребёнок, Лал, — с облегчением сказал он. — Разве можно продолжать путь, даже не подумав остановить кровь, и из-за пустячной раны так много её потерять — даром что это испорченная кровь Тресиллианов. — И после пережитого ужаса облегчение его было столь велико, что он рассмеялся. — Посидите здесь, пока я позову Николаса помочь мне перевязать вашу рану.
— Нет! Нет! — с испугом воскликнул юноша и схватил брата за рукав. — Ник не должен ничего знать. Никто не должен знать, иначе я погиб.
Сэр Оливер с изумлением посмотрел на брата. На губах Лайонела вновь появилась странная судорожная усмешка, и на этот раз в ней читался явный испуг.
— Я с лихвой отплатил за то, что получил. К этому часу мастер Годолфин стал таким же холодным, как снег, на котором я его оставил.
Увидев внезапно застывший взгляд и на глазах бледнеющее лицо брата, Лайонел почувствовал, что ему становится не по себе. Почти бессознательно разглядывал он тёмно-розовый шрам, разгоравшийся тем ярче, чем бледнее становилось лицо сэра Оливера. Но, будучи слишком занят собой, он даже не подумал выяснить, откуда взялся этот шрам.
— Что вы хотите сказать? — наконец глухо спросил сэр Оливер.
Взгляд сэра Оливера становился всё страшнее; и Лайонел, не в состоянии более выдержать его, опустил глаза.
— Он это заслужил, — почти огрызнулся Лайонел в ответ на упрёк, читавшийся в каждом мускуле статной фигуры сэра Оливера. — Я предупреждал его не попадаться мне на дороге. Но нынче вечером… Мне кажется, им овладело безумие. Он оскорбил меня, Нол. Он говорил такое, что не в человеческих силах было стерпеть, и… — Он пожал плечами и замолчал.
— Ну, полно, — тихо сказал сэр Оливер. — Прежде всего займёмся вашей раной.
— Не зовите Ника, — быстро проговорил Лайонел с мольбой в голосе. — Как вы не понимаете, Нол? — И в ответ на вопросительный взгляд брата объяснил: — Неужели вы не поняли, что мы дрались почти в полной темноте и без свидетелей? Это… — он глотнул воздуха, — это назовут убийством, хотя у нас был поединок. Если узнают, что именно я… — Он задрожал, в его глазах, обращённых на брата, появилось что-то дикое, рот подёргивался.
— Понимаю, — произнёс сэр Оливер, которому наконец всё стало ясно, и горько добавил: — Вы безумец!
— У меня не было выбора, — с жаром возразил Лайонел. — Он пошёл на меня с обнажённой шпагой. Право, мне кажется, он был пьян. Я предупредил его, что ждёт того из нас, кто останется в живых, но он заявил, чтобы я не утруждал себя опасениями на его счёт. Он наговорил столько гнусностей обо мне, о вас и обо всех, кто когда-либо носил наше имя… Он ударил меня шпагой плашмя и пригрозил заколоть на месте, если я не стану защищаться. Разве у меня был какой-нибудь выбор? Я не хотел убивать его! Бог мне свидетель, не хотел, Нол!
Не говоря ни слова, сэр Оливер подошёл к столику, на котором стоял таз с кувшином, налил воды и так же молча вернулся к брату, чтобы перевязать ему рану.
После истории, рассказанной Лайонелом, никто не мог бы обвинить его в случившемся, тем более сэр Оливер. Чтобы понять это, ему достаточно было воскресить в памяти своё собственное состояние во время погони за Питером, вспомнить, что только ради Розамунды — точнее, ради своего будущего счастья — он обуздал тогда свой яростный порыв.
Промыв рану брата, сэр Оливер достал из шкафа чистую скатерть и кинжалом разрезал её на несколько полос. Он расщипал одну из них и, чтобы остановить кровотечение, крестом наложил корпию на рану — шпага прошла через грудные мускулы, едва задев рёбра. Затем он приступил к перевязке, проявляя в этом деле ловкость и искусство, приобретённые в морских походах.
- Предыдущая
- 9/78
- Следующая
