Вернейские грачи - Кальма Н. - Страница 35
- Предыдущая
- 35/86
- Следующая
Лисси Бойм оказалась крепким орешком! Кассиньоль бесилась, но должна была сознаться самой себе, что потерпела с этой девчонкой полное поражение.
Ни публичные выговоры, ни состояние в «пикете», ни другие наказания не могли вытравить из девочки дух лукавой предприимчивости и насмешливости. «Неисправимое злонравие», — говорила начальница, но это была простая шаловливость, избыток молодых сил, богатство одаренной натуры, которая протестовала, не желала прозябать в скучных рамках пансиона и громко заявляла о себе. В конце концов несправедливые придирки начальницы возмутили некоторых пансионерок, а мужественное поведение Лисси, остроумные эпиграммы, которые она сочиняла на старшую Кассиньоль, сделали ее любимицей и вожаком большинства девочек. Правда, пансионерки из богатых и аристократических семей сторонились Лисси: она была явно из другого «общества» и отпугивала их своей резвостью и мальчишескими манерами. Эти льнули к Алисе Мэйсон — первой красавице пансиона, богачке и к тому же любимице начальницы. С каким жаром госпожа Кассиньоль обычно нашептывала посетителям пансиона: «Обратите внимание вон на ту, высокую… Хороша, как майский день, наследница американского миллиардера… Черные слуги, бриллианты, плантации… И при этом самых лучших правил и поведения».
О междоусобице, которая бушует в недрах пансиона, госпожа Кассиньоль, разумеется, не рассказывала. Она не рассказывала о том, что каждая прогулка, каждое занятие заканчивалось стычкой: классная, приемная, улица немедленно превращались в плацдарм для боевых действий обеих партий. Вот и сегодня в пансионе произошел, как выразилась госпожа Кассиньоль, «прискорбный случай».
Дело в том, что оставшиеся на лето девочки готовили ко дню рождения начальницы торжественный вечер. На этом вечере должны были выступать с пением, декламацией и разными отрывками из прозаических произведений лучшие воспитанницы. Все это готовилось якобы втайне от госпожи Кассиньоль, но было ей отлично известно, так как всеми приготовлениями руководила ее собственная сестра Ивонн. Начальница ничего не имела против: она пригласит на вечер самых именитых жителей города, еще раз продемонстрирует им своих воспитанниц — это будет отличной рекламой пансиона. К тому же и девчонки будут заняты работой, у них не останется времени на шалости и зловредные выдумки.
— И займи непременно эту Бойм, — наказывала она сестре. — Пусть и она работает. Дай ей выучить какой-нибудь длинный отрывок…
— Но, мне кажется, она не выражала желания выступать на этом вечере, — робко заикнулась Засуха.
— Ага, она не желает праздновать мой день рождения, эта дерзкая девчонка! — вспыхнула начальница. — Все равно заставь ее готовить что-нибудь потруднее. Мне дела нет до ее настроений!
И вот в великолепный летний день пансионерки сидели за изрезанными предыдущими поколениями навощенными партами из темного дуба, зевали, лениво перешептывались. Кое-кто рисовал на листках бумаги карикатуры, кое-кто читал под партой запрещенный роман.
Засуха вызвала первой Катрин Ульм, неуклюжую и робкую девочку, круглую сироту. Алиса и ее подруги давно облюбовали Катрин Ульм для своих насмешек и проделок. Катрин пугали привидениями, бросали ей за ворот лягушек, выскакивали из темных углов навстречу. Робкая от природы, девочка стала пугаться каждого пустяка, легко теряла нить мыслей, и память у нее становилась все хуже. Теперь, подойдя к Засухе, она оглядывалась на девочек, как затравленный зверек.
— Дитя мое, прочтите оду Виктора Гюго «Лира и Арфа», ту самую, которую мы сообща с вами выбрали для вашего выступления, — прошелестела Засуха, приглаживая сухой рукой свои сухие волосики.
Катрин молчала, испуганно озираясь по сторонам.
— Да она, мадемуазель, не знает даже, кто такой Виктор Гюго! — сказала, скорчив гримасу, Алиса Мэйсон. — Вы попробуйте ее спросить.
Девочки из «партии» Алисы засмеялись. Катрин опустила голову.
— Разумеется, вы знаете, дитя, нашего великого национального поэта Виктора Гюго? — спросила Засуха.
Катрин молчала.
— Не знает! Не знает! — запели на все голоса Алиса и ее подружки. — Не знает, кто такой Гюго!
— Замолчи! Сейчас же замолчи! — раздался повелительный голос Лисси Бойм. — Не смей приставать к Катрин!
Чтобы предотвратить ссору, Засуха вызвала Алису. Скорее, скорее занять чем-нибудь класс! Задать какой-нибудь каверзный вопрос, отвлечь их внимание. Иначе будет стычка, и ей, Ивонн, опять нагорит от сестры!
Бедная Засуха пробормотала через силу:
— Мадемуазель Мэйсон, вы ведь, кажется, тоже готовите балладу Виктора Гюго?
— Да, мадемуазель.
— Так вот не объясните ли вы мадемуазель Ульм, что отличает романтическую поэзию Виктора Гюго от поэзии классической?
— Да, мадемуазель, — опять сказала Алиса. — Прежде всего лирическая печаль.
— Отлично! Совершенно верно, — закивала Засуха. — А еще что? Вспомните, что говорила вам весной на уроках литературы моя сестра. Основное отличие поэзии романтической…
— Вожвеличение твоего я. Вожвеличение швоего я, — подсказала со своего места Мари — вечный суфлер Алисы.
— Вожвеличение швоего я, — машинально повторила Алиса.
Пансионерки дружно захохотали.
— Павлин-романтик всегда возвеличивает свое я и вдобавок романтически обожает Херувима! — явственным шепотом бросила Лисси Бойм.
Хохот усилился. Даже сторонники Алисы, «голубокровки», смеялись, глядя на растерянную и сердитую физиономию своей предводительницы. Прозвище было на редкость меткое: во внешности красивой девочки, в ее манере держать себя что-то неуловимо напоминало надутого, поглощенного собственной особой павлина. А намек на увлечение Алисы учеником иезуитской коллегии привел всех в особенный восторг.
Алиса возвращалась на свое место вне себя от злости. Ее авторитет среди «голубокровок» был явно подорван. Что может быть хуже смеха, убивающего почтение! И во всем виновата эта ухмыляющаяся дерзкая девчонка Лисси Бойм.
Алиса на миг забыла свою аристократическую сдержанность и, проходя мимо Лисси, изо всей силы цапнула дерзкую за плечо.
— Вот тебе, будешь меня помнить!
Но тут же самое Алису сильно ущипнули: это Мадлэн Корбье, соседка Лисси, смешливая, розовощекая девочка, вступилась за свою любимицу. А там пошло и пошло… Кого-то награждали тычками, кто-то визжал и отбивался, кому-то трепали пышную прическу. Алиса царапалсь и шипела, как настоящая кошка. Наконец она не выдержала и заревела. Это был вульгарный рев самой обыкновенной уличной девчонки, а не наследницы великолепного имения и плантаций Мэйсонов.
Засуха, давно уже дрожавшая и лепетавшая что-то в углу класса, умоляюще протянула к девочкам сухонькие ручки: что она скажет сестре? Как объяснит ей неслыханный скандал при подготовке торжественного вечера, которая поручена ей, Ивонн — старой, слабой, беспомощной!
Кажется, Лисси первая заметила, что Засуха почти в обмороке. Во всяком случае, именно Лисси влезла на парту и закричала:
— Стоп! Довольно! По местам! Репетиция продолжается!
И от этого решительного и хладнокровного голоса все, даже Алиса Мэйсон, вспомнили, что они благовоспитанные молодые девицы из почтенных семей, и стали расходиться по своим местам, хмуро и сконфуженно поглядывая друг на друга.
— Боже, что я скажу сестре! Как быть, если до нее это дойдет! — простонала Засуха, все еще стоя в углу, как наказанная старая девочка.
— Вы скажете ей, мадемуазель, что мы просто повздорили — я и мадемуазель Мэйсон — и что вы считаете нужным наказать нас, — подсказала Лисси Бойм. — Незачем расстраивать госпожу Кассиньоль, — добавила она, подмигивая остальным.
— Но сестра сама захочет назначить вам наказание, — снова простонала несчастная дева.
— Пускай! — тряхнула головой Лисси. — Пускай назначает. Незачем выдавать Засуху, ей и так несладко приходится, — шепнула она Мадлэн Корбье.
Алиса Мэйсон и ее сторонницы молчали. Декламация закончилась в полном порядке. Алиса вышла к кафедре и прочитала оду Гюго, и только ее сбитая набок прическа напоминала о том, что произошло в классе. Зато у Лисси Бойм всюду краснели «боевые ранения».
- Предыдущая
- 35/86
- Следующая
