С мешком за смертью - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 25

• Предыдущая
• 25/33
• Следующая

Подумав, Граев сказал:

— Что же, что разбойники, и мы не «тинь-тилю-ля». С фронтовиками мы сговоримся. Только вот что, братцы, — не расползаться далеко от поезда и с винтовкой не расставаться. Утро вечера мудренее…

В околодке, около кровати Марка, кроме этих новостей, есаулы «банды смерти» сообщили еще кой-какие, быть может, не менее важные. Сашка Волчок с Ленькой Култаевым после купанья захотели посмотреть, как солнце садится, и побежали по тропинке к закату — они думали, что скоро бору и конец; бежали, бежали, закружились от сосновой духоты, пошли шагом и вышли на дорогу, а впереди все темные на свет сосны, и где-то за ними прячется огненное солнце, и уже в глазах зарябило — будто это и не лес, а повесил кто-то с неба до земли занавес из материи — черной полоской по апельсинному цвету.

На дороге услыхали скрип телеги и голоса. Прислушались — бежать иль нет, а из-за куста голос:

— Эй вы! Стой! Убью!

Смотрят — остановилась телега. Лошадь буланая прядет ушами. В телеге на коленках стоит солдат и приложился из винтовки. А телегой правит старый мужик. Сашка Волчок родился и вырос в Петербурге — мужика всамделешного он только на картинках в букваре видел; правил лошадью «всамделешный» мужик точь-в-точь: в высокой черной валеной шляпе с узкими полями, перевязанной тонкой ленточкой с блестящей пряжкой. Рубаха на мужике была белая с красной оторочкой на рукавах и подоле, а когда он поднял руки, то и под мышками у него увидали красные ластовки[78]; штаны у мужика синие в полосочку, на ногах лапти, а онучи хитро переплетены веревочкой…

Солдат опустил ружье, видя, что мальчишки не думают бежать, нимало не пугаясь, таращатся на старика и тянут носом запах дегтя и суховатой липы от телеги.

— Что за люди? — спросил солдат.

— Надо бы соврать, я потом догадался, а я всю правду и сказал: кто мы и что…

— Правда лучше всегда, — наставительно, вспоминая институтские уроки, вставила Аня.

— Ну, положим, в Москве не всякому правду надо говорить, — возразил ей Марк.

— А солдат спрашивает: «зачем приехали».

Я ему:

— За хлебом.

— А с чем вы приехали за хлебом?

— С товаром.

— С каким?

— Мануфактура. Сахар. Гвозди. Топоры.

— А пилы есть?

— И пилы есть, никак.

— А мыло есть?

— Есть.

— А нет ли гасу?[79]

— Не понял я чего, и говорю: нету гасу.

— А сколько вас…

— Больших тут, — уж я правды ему, вижу, говорить нельзя — двести, говорю, человек да нас сто!

— Эк хватил!

— Он мне поверил, да, пра[80]. И все, говорю, со свечками…[81]

— Кобылки[82] есть?

— Чего это?

— Ну пулеметы…

— Два.

— А паровоз один?

— Нет, тоже два…

Солдат и говорит:

— Вы вот что, мальцы, идите да там у себя никому не говорите, что видели меня. Поняли? — А то убью, мать вашу не замать, отца не трогать!..

Тут солдат повалился в телегу, а старик ударил лошадь хлобыстинкой[83], она побежала и пропала в соснах. А солнце село и стало темно. Страсть какая в лесу ночью…

— А я шла и не боялась ни чуточки, — сказала Аня, потирая одну босую ногу о другую: кусают комары.

— Уж ты! А тебе повстрелся солдат с мужиком?

— Нет. Я только птичку видела…

— Вот то и есть птичку. Сама ты канарейка! — сурово говорил Волчок… — Теперь вопрос — говорить или нет?

— Ага! — поддразнила его Аня, — напугал тебя солдат. Он тебя из ружья — бах!

— Чудак, — сказал Марк, — как же не говорить, — иди сейчас к отцу, чтобы знали, а то беда…

Выслушав рассказ Волчка, Граев велел погасить костры и выставить вокруг поезда еще дозорных.

Ночь прошла тихо и, несмотря на тревогу, в лесной тиши мирно и крепко спалось мурманскому маршруту. Сладко дремали в лесной прохладе и оба декапода, только изредка впросонках чихали вестингаузы… И долго бы проспали — если бы не выстрел на заре… Другой и третий — и снова тишина.

Три выстрела — было условлено, что на лесной колесной дороге, где стоял пикет мурманцев, что-то случилось важное, и требуется немедленная помощь. Часовые стуком в стенки вагонов подняли на ноги весь поезд. С винтовками в руках рабочие вываливались из вагонов. На обоих паровозах кочегары зашуровали[84], чтобы поднять в котлах пар. Мурманцы решили, что в случае нападения у них будет преимущество — подвижность. Конница тут не могла работать, а обстрел в бору возможен только на близком расстоянии.

Отдав приказ, что делать и кого слушаться в случае боя, Граев с десятком рабочих, бывших на фронте, бегом направились в ту сторону, откуда раздались выстрелы. Больше пальбы не было слышно, — и это успокаивало Граева, — вероятно, встретились с дозором фронтовиков.

Так оно и оказалось; когда мурманцы добежали до своего пикета, то увидели на дороге несколько запряженных крепкими лошаденками телег. В каждой телеге за кучера — ветхие старики, все такие, как описывал Сашка Волчок, только не у всех на головах были шляпы — иные в картузах, а один и совсем простоволосый и лысина его розовела в свете утра. У телег кучкой стояли мурманцы и десятка два солдат — одни в шинелях, другие в непромокалах цвета хаки — все с винтовками у ноги.

— Вот наш главный, — сказал старший в пикете, когда Граев подошел и поздоровался:

— Здорово, товарищи!

Из кучки мужиков в солдатском выдвинулся вперед и протянул Граеву руку высокий рыжий мужик в вязенковой пехотной папахе, борода у него росла клочьями прямо из-под серых хитро прищуренных глаз…

— Что грабить, что-ли, приехали? — спросил мужик, задерживая в своей шершавой, мозолистой руке крепкую, узловатую руку рабочего.

— Нет, варяжить[85].

— А свечку какому святому привез? — сказал мужик, указывая головой на винтовку.

— Без свечки ты меня ограбишь…

— Правильно.

Глаза мужика совсем спрятались в рыжих бровях и бороде, и он рассмеялся…

Так они и стояли все время, пока говорили меж собой, крепко взявшись правыми руками, а левой держа винтовку у ноги…

— Правда, что казачишки Москву взяли? — спросил мужик.

— Вранье. И в Туле их еще не видели.

— Верно. Где им! Они, было, сунулись к нам — да мы их попотчевали у Обловки; ну они взялись в обход на Жердевку, — значит, на Грязи. А верно, что Ленин умер, быдто отравили?

— Жив и здоров.

— Ну, да он мужик крепкий! А верно, что в Тамбове иностранный поезд из пушек палил и на Ртищево пошел Пензу брать?

— Это, должно быть, верно, — сказал Граев, догадываясь, что речь идет о чехо-словацком эшелоне, — должно быть, они силой добыли паровоз и прошли через Кирсанов на восток… А у вас разведка хорошо поставлена, товарищ, — прибавил Граев.

— Ничего, — сказал мужик. — Мы об вас еще вчерась утром прослыхали. Каб не работа, мы бы вас еще в Платоновке встрели, чем надо. Не до того, — с внезапной вялостью в голосе прибавил он, — пшеница осыпается и рук нет. А как ты думаешь — кто: вы или они?

— Ну, ясно, мы!

— Видать, что так…

Мужик выпустил руку Граева из своей и, уставя бороду на дуло винтовки, сказал:

— Ну, вот что, товарищ, живите. Мир! Ладно. Ох, не до того! Скоро ли конец-то? Счастье твое — о сю пору прибыл. Кто косить или снопы вязать, платим новиной. Начнем молотить, тогда и на товар разговор пойдет. Беда, у нас мельницу спортили. Смотри — твои шалить не будут? У нас суд простой: спиной к оврагу!

— Ладно, — коротко ответил Граев…

— Так. Вижу, что ты не оратор. Покурим, что ли?.. Угощу махоркой своего вывода…

• Предыдущая
• 25/33
• Следующая