ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША - Sabatini Rafael - Страница 48

• Предыдущая
• 48/96
• Следующая

— Вы не представляете себе, какую радость доставляют мне ваши слова. Они дарят мне ощущение, что я не совсем бесполезен в этом мире, где сегодня, кажется, нет места таким, как я, и где я почти никому не нужен.

— Вы преувеличиваете, монсеньор… из всегдашней ко мне любезности.

— Из любезности? Как неверно это слово передаёт мои чувства к вам, Алина. Я постоянно пытаюсь придумать, чем бы услужить вам. Вот почему ваши слова принесли мне невыразимое удовольствие. Если бы только мне было дано развеять вашу печать, я стал бы самым счастливым человеком на свете.

— Вы заслуживаете этого, монсеньор, ибо вы самый благородный человек, которого я знаю. — Её нежные глаза смотрели на принца почти с удивлением. Он несколько смутился под этим ясным пристальным взглядом. Румянец на его щеках сделался гуще. — А я не заслуживаю вашей милости.

— Вы заслуживаете гораздо большего, Алина. — Пухлыми белыми пальцами он крепко сжал её локоть. — Разве есть что-то, чего вы не могли бы потребовать от меня? От моей любви к вам.

Внимательно наблюдая за нею большими глазами, которые только и привлекали внимание на неказистом лице регента, он прочёл в её встревоженном взгляде, что несколько поспешил с признанием. Изысканный плод ещё не дозрел, невзирая на весь скрытый пыл его настойчивого ухаживания. Девушка робка, словно газель, а он неуклюжим движением отпугнул её. Принц понял, что необходимо немедленно вернуть её доверие. Мягко, но решительно она высвободила локоть, что отнюдь не облегчало графу Прованскому отступления. Но отступить он должен, причём достойно, по возможности сохранив боевые порядки. Он проникновенно посмотрел ей в глаза и очень ласково улыбнулся.

— Вы, может быть, заподозрили, будто мои слова — пустое упражнение в галантности. Дорогая моя! Я по-настоящему привязан к вам самыми крепкими, самыми прочными узами. Такую же искреннюю привязанность я питал к вашему дяде Этьену, память о котором останется со мной навсегда.

Заявление это, разумеется, придавало совсем иной смысл последнему признанию, и Алина даже чуточку устыдилась возникшего у неё подозрения. Поэтому в ответ на любезность Мосье она вдруг мучительно покраснела и не сразу нашлась с ответом.

— Монсеньор, вы оказываете мне великую честь, слишком великую.

— Это невозможно. Я всего лишь принц по рождению, вы же — королева от природы. Благородство вашей души выше благородства, даваемого человеку любым титулом.

— Монсеньор, вы меня смущаете.

— Не я — ваша скромность. Вы не способны оценить себя по достоинству. Это случается с такими редкими натурами, как вы. И это единственный недостаток, который лишь подчёркивает их многочисленные достоинства.

Алина продолжала оказывать слабое сопротивление неудержному потоку лести.

— О нет, монсеньор, это ваше собственное благородство заставляет вас приписывать его другим. А во мне нет ничего особенного.

— Вы не должны принижать себя. Со мной это бесполезно. У меня слишком много доказательств вашей доброты. Только святая могла бы так сострадать моему одиночеству, так щедро дарить своё время и душевное тепло, чтобы скрасить его.

— О, не надо так говорить, монсеньор!

— Разве это неправда? Разве я не одинок? Одинок и несчастен, прозябаю в нищете, в убожестве, без семьи, почти без друзей. — Эти слова тут же пробудили сочувствие Алины, нежное сердце которой всегда откликалось на чужую беду. — В такие времена мы и познаём истинную цену дружбе. Я могу перечесть своих друзей по пальцам одной руки. Я живу здесь на скудное подаяние, принц и нищий в одном лице, оставленный всеми, за исключением горстки верных. Чем, кроме любви, могу я отплатить за бескорыстную преданность, при одной мысли о которой на глаза у меня наворачиваются слёзы?

Они снова двинулись в путь и медленно побрели по берегу реки. Алину глубоко растрогали горестные жалобы его высочества. Кроме того, ей льстило, что он выбрал её объектом своего высокого доверия и с такой искренностью поведал ей свои тайные и невесёлые мысли. Девушка сознавала, что эти откровения всё крепче привязывают их друг к другу. Мосье, который именно к этому и стремился, стал развивать благодатную тему, чтобы ещё больше углубить эту близость.

— Положение принца никогда не бывает завидным, даже в самые счастливые времена. Ему угождают, но не ради его самого, а ради милостей, которыми он может осыпать. Ему всегда угрожает опасность ошибочно принять низкопоклонство за любовь. И, если приходит время, когда принцу остаётся рассчитывать только на себя, на личные достоинства, не приукрашенные больше блеском титула, горечь — обычный его удел. Сколько людей из тех, кому я доверял, чью привязанность считал самой искренней, осталось со мной теперь? Где та, которой я верил больше, нежели самому себе, та, что по моему глубокому убеждению, должна была остаться со мной даже тогда, когда все остальные покинут меня? Где она теперь? На поверку её любовь оказалась недостаточно сильна, чтобы встретить лицом к лицу нищету.

Алина догадалась, что Мосье намекает на госпожу де Бальби, и горечь его слов разжалобила её ещё сильней.

— Но не может ли быть, монсеньор, что друзья, зная о ваших стеснённых обстоятельствах, бояться злоупотребить вашей щедростью?

— Как вы милосердны! Все ваши слова выдают несравненную красоту вашей души. Именно такими мыслями я пытался себя утешить, польстить своему тщеславию. Но всё свидетельствует о том, что я заблуждался. — Принц тяжко вздохнул и печально улыбнулся. — И всё-таки у меня остались ещё утешения. Ваша дружба, моя дорогая Алина, величайшее из них. Надеюсь, мне не суждено потерять её вместе со всем остальным.

Её глаза затуманились.

— Если вы цените мою бедную дружбу, монсеньор, можете не сомневаться — она навсегда останется с вами.

— Моя дорогая! — Мосье остановился, взял её руку и бережно поднёс к губам.

Таким образом его высочество достойно отступил с позиций, которые он преждевременно попытался захватить. Теперь он снова стоял на прочной почве дружбы, и опыт подсказывал ему, что благоприятная возможность для новой атаки должна подвернуться не в таком уж отдалённом будущем. А тем временем можно воспользоваться сочувствием девушки, чтобы подорвать её оборону.

Но в шале Мосье поджидал д'Антраг, сообщивший ему о другом препятствии, препятствии, которое принц считал окончательно устранённым.

— Он жив! — вскричал Мосье в отчаяньи, и этим восклицанием полностью выдал себя проницательному министру.

— И не только жив, но и благополучно продолжает действовать.

— Боже мой! — Регент рухнул на стул и обхватил голову руками. В комнате повисло тяжёлое молчание.

— У меня тут его письмо к мадемуазель де Керкадью, — вкрадчиво сообщил ему д'Антраг. Мосье ничего не ответил. Он по-прежнему сидел в прострации, как человек, которого огрели по голове. Д'Антраг молча наблюдал за хозяином и ждал. В уголках его плотно сжатых губ притаилась улыбка. — Ваше высочество желает, чтобы его вручили? — Спросил он после паузы.

Что-то в его тоне заставило регента поднять голову и пристально посмотреть на своего помощника. Круглое лицо принца выглядело изумлённым, почти испуганным.

— Чтобы его вручили? — переспросил он хрипло. — Но как же иначе, д'Антраг? Как иначе?

Д'Антраг выдохнул, шумно и протяжно.

— Я тут поразмыслил, монсеньор…

— И что же?

Д'Антраг зажал письмо между указательными пальцами и несколько раз крутанул его в воздухе.

— Вручение этого письма адресату представляется мне утончённой жестокостью, монсеньор. — Тут он сделал паузу, а затем, отвечая на безмолвный вопрос, застывший в выпученных глазах Мосье, продолжал: — Этот безрассудный молодой человек вместе с фанфороном де Бацем продолжают подрывную работу в Париже, самым вероятным итогом которой будет гильотина для них обоих.

— И что дальше? Что у вас на уме?

Д'Антраг приподнял бровь, словно выражая недоумение по поводу медлительности, с которой работали мозги его господина.

• Предыдущая
• 48/96
• Следующая