О героях и могилах - Сабато Эрнесто - Страница 21

• Предыдущая
• 21/108
• Следующая

Он стал размышлять не торопясь: идти на Монтес-де-Ока и сесть в автобус показалось ему сейчас невозможным. Лучше уж пойти пешком по улице Исабель-ла-Католика до Мартин-Гарсиа; на этой старинной улице он понемногу соберется с мыслями, что-нибудь себе уяснит.

Больше всего его удивляло и тревожило исчезновение Алехандры. Где она провела ночь? Может, она повела его к дедушке, чтобы от него отделаться? Да нет, тогда бы она попросту отпустила его, когда он после рассказа о Маркосе Молине и о миссиях на Амазонке, после всех этих пляжных историй хотел уйти. Почему ж она его не отпустила в тот момент?

Да, все было непредсказуемо – возможно, и для нее самой. Быть может, ей вздумалось уйти именно тогда, когда он был с доном Панчо. Но в таком случае, почему она его об этом не предупредила? Впрочем, подробности не так уж важны. Важно, что Алехандра провела ночь не в своем бельведере. Стало быть, можно предположить, что у нее есть другое место для ночлега. И, видимо, место привычное, ведь не было никаких оснований думать, что в эту ночь произошло что-то из ряду вон выходящее.

Или она просто отправилась побродить по улицам?

Да, да, подумал он с внезапным облегчением, почти с радостью: конечно, она вышла побродить, подумать, проветриться. Такая уж она: непредсказуемая и беспокойная, странная, может бродить ночью по пустынным улицам пригорода. А почему бы нет? Разве не в парке они познакомились? Разве не любила она сидеть на этих скамьях, где они встретились в первый раз?

Да, все было возможно.

Почувствовав облегчение, он прошел несколько кварталов. Как вдруг вспомнил то, что уже и прежде казалось ему странным, а теперь вновь вызвало тревогу: смущение Алехандры, когда она всего однажды произнесла имя Фернандо и сразу же словно раскаялась; и еще ее реакция, когда он упомянул о слепых. Что для нее это значило? Без сомнения, что-то важное, она тогда остановилась как вкопанная. Может, загадочный Фернандо он-то и есть слепой? И во всяком случае, кто он, этот Фернандо, которого она явно не хотела упоминать, как бы одержимая страхом, запрещающим иным народам произносить имя божества?

И снова Мартин подумал с грустью, что их разделяют темные бездны и, вероятно, всегда будут разделять.

Но тут его вновь озарила надежда – почему ж она подошла к нему в парке? И разве не сказала, что он ей нужен, что их объединяет нечто очень важное?

Нерешительно пройдя несколько шагов, он остановился и вперил взор в мостовую, словно спрашивая себя: но для чего ж я могу быть ей нужен?

Им владела безумная любовь к Алехандре и печалило то, что она-то, видимо, не пылает взаимностью. И если он, Мартин, ей нужен, это все же совсем не то чувство, которое он испытывает к ней.

От этих мыслей голова шла кругом.

Много дней прошло, а вестей от нее не было. Мартин кружил возле дома в Барракас и несколько раз посматривал издали на ржавую калитку в ограде.

Из-за апатии, охватившей его, он лишился места в типографии: там сказали, что в ближайшее время работы не будет. Но он-то знал – причина совсем иная.

Несколько дней Мартин прождал напрасно. Наконец Чичин, улыбаясь, помахал ему и вручил конверт. Дрожа, Мартин развернул письмо. Крупными неровными буквами – такой у нее был почерк – Алехандра кратко извещала, что будет его ждать в шесть часов.

Он пришел к скамье в парке чуть раньше шести, взволнованный и счастливый, думая о том, что теперь у него есть кому рассказать о своих злоключениях, причем такой девушке, как Алехандра, – все равно как если бы нищий вдруг получил богатство Моргана.

Как мальчишка, побежал он ей навстречу, рассказал про типографию.

– Ты мне говорила о каком-то Молинари, – сказал Мартин. – Кажется, говорила, что у него большое издательство.

Алехандра взглянула на юношу, удивленно приподняв брови.

– Молинари? Я тебе говорила о Молинари?

– Говорила, здесь же, когда застала меня спящим, – помнишь? Ты сказала: я уверена, что ты работаешь не у Молинари, – помнишь?

– Возможно.

– Это твой друг?

Алехандра посмотрела на него с иронической улыбкой.

– Я тебе говорила, что он мой друг?

Но Мартин в эту минуту был слишком полон надежд, чтобы вникнуть в потаенный смысл ее слов.

– Как ты считаешь, – спросил он, – этот Молинари мог бы мне дать работу?

Она оглядела его, как врачи оглядывают новобранцев, явившихся на призывной пункт.

– Я умею печатать на машинке, писать деловые письма, править корректуру…

– Мечтаешь стать победителем, да?

Мартин покраснел.

– Да имеешь ли ты представление о том, что значит работать в большом учреждении? Отмечаться по часам и тому подобное?

Мартин, понурясь, достал из кармана перочинный ножик, открыл маленькое лезвие, потом опять сложил.

– У меня нет особых требований. Если я не смогу работать в конторе, я готов пойти в цех или чернорабочим.

Алехандра смотрела на его поношенный костюм и рваные туфли.

Когда Мартин наконец решился поднять глаза, он увидел, что лицо ее очень серьезно, брови нахмурены.

– Что, это очень трудно?

Она отрицательно покачала головой, потом сказала:

– Ладно, не беспокойся, найдем какой-нибудь выход. – И поднялась. – Пойдем походим, у меня ужасно болит желудок.

– Желудок?

– Да, часто болит. Наверно, язва.

Они пошли в бар на углу улиц Брасиль и Балькарсе. Алехандра у стойки попросила стакан воды, достала из сумки пузырек и накапала несколько капель.

– Что это?

– Лауданум.

Они снова вернулись в парк.

– Сходим ненадолго к Дарсене, – предложила Алехандра.

Пройдя по Альмиранте-Браун, они спустились по Арсобиспо-Эспиноса и по Педро-де-Мендоса дошли до места, где стоял под погрузкой шведский пароход.

Алехандра села на один из больших ящиков с надписью «Швеция» и стала смотреть на реку, Мартин уселся на ящик пониже, словно чувствуя себя вассалом этой принцессы. Оба смотрели на широкую реку цвета львиной гривы.

– Теперь ты понял, что у нас с тобой много общего? – спросила она.

А Мартин думал: «Неужели это возможно?», и, хотя был убежден, что им обоим нравится смотреть на речную даль, ему казалось, что это такая мелочь сравнительно с другими важными вещами, разделявшими их, мелочь, которую никто не примет всерьез, и прежде всего сама Алехандра, недаром она сказала эту фразу, улыбаясь – вроде того как важные особы иногда совершенно демократично, со снисходительной улыбкой фотографируются на улице рядом с рабочим или какой-нибудь нянюшкой. Хотя возможно, эта фраза была ключом к некой истине, и тот факт, что им обоим нравится смотреть на речные дали, таит в себе формулу единения, символизирующую нечто гораздо более существенное. Как узнать, о чем она на самом деле размышляет? И он смотрел на нее снизу вверх, как смотрят с тревогой на любимого канатоходца, когда он под куполом цирка и никто не может ему помочь. Смотрел на нее, загадочную, волнующую, смотрел, как бриз треплет ее темные прямые волосы и обрисовывает маленькие, острые, далеко расставленные груди. Она курила, думала о чем-то. От речной глади, по которой гуляли ветры, исходила тихая печаль, словно ветры эти здесь обретали успокоение и гасли в густом тумане.

– Как хорошо было бы уехать далеко, – вдруг сказала она. – Я с радостью уехала бы из этого гнусного города. Мартина покоробило, что она говорит только о себе.

– Ты уехала бы? – спросил он хрипло. Не глядя на него, погруженная в свои мысли, она ответила:

– Да, уехала бы с радостью. Куда-нибудь подальше, в такое место, где бы не было никого знакомых. На какой-нибудь остров, такие острова, наверно, еще где-то остались.

Мартин, опустив голову, принялся перочинным ножиком царапать ящик, уставившись на надпись «This side up» [36]. Алехандра, повернув к нему лицо, понаблюдала за ним, потом спросила, что с, ним, на что Мартин, продолжая царапать ящик и глядя на «This side up», ответил, что ничего с ним такого не происходит, однако Алехандра все смотрела на него и о чем-то размышляла. И довольно долго оба они молчали, а тем временем спускались сумерки, мол затихал: подъемные краны прекратили работу, крановщики и грузчики расходились по домам или по барам в Боке.

• Предыдущая
• 21/108
• Следующая