Эверест, юго-западная стена - Замятин Л. М. - Страница 36

Евгений Игоревич в который раз настоятельно напомнил мне: “Идти только в связке. Постоянно следи за самочувствием Эдика”. Его беспокоило то, что на предыдущих выходах Мысловский, как правило, делал переходы на два-три часа дольше других участников. Выходя из “хижины дяди Тамма”, я заверил хозяина, что на пути к вершине, где отсутствуют перила, ни о каком разрыве, конечно, не может быть и речи.

27 апреля. Взвесили рюкзаки: у меня семнадцать килограммов — продукты, рация, фотоаппарат, личное снаряжение.

Нас торжественно проводили Тамм, Овчинников, Воскобойников. Дима всё это зафиксировал на киноплёнку.

Покинули базу в 6.00. Ледопад, покрытый свежевыпавшим снегом; в этот рассветный час представлял собой необычное и величественное зрелище. Без резких теней и ярких бликов, в мягких оттенках сплошного белого цвета. Снежный бархат перепутал привычные ощущения глубины и перспективы, покрыл протоптанные тропы, сделал неузнаваемыми хорошо знакомые участки. К тому же в последнее время происходило интенсивное таяние льда, особенно в нижней части. За время нашего почти двухнедельного отсутствия на леднике появились новые ручьи и озера, которые теперь замёрзли и тоже покрылись равномерным пушистым ковром.

Через двести метров провалился в ледниковую лужу по колено обеими ногами. Вместо того чтобы сразу отжать носки, шёл до того места, где надевают кошки. За это время воду из носков перекачало во внутренний и наружный ботинки. Эдик дал запасные носки, но они, конечно, тут же намокли. До лагеря-1 дошёл без проблем, хотя ноги мёрзли.

На прошлом выходе свой ледоруб оставил на 7800, а лыжные палки — на 6500. Решил, что дорога через ледопад настолько комфортабельна, что обойдусь без дополнительных точек опоры. И вот теперь по свежему снегу с не очень лёгким рюкзаком идти оказалось тяжеловато. До 6100 шли пять часов — это очень долго.

В промежуточном лагере полтора часика посидели, попили чайку. В лагерь-1 пришли к 16 часам.

Там было несколько шерпов. Они накормили нас рисом с добавкой цзампы. Это традиционная непальская еда — болтушка из поджаренной ячменной муки. Поговорили с Навангом, который был прикомандирован к нам в помощь до 7800. Намекнули, что в случае его хорошего самочувствия он может попасть вместе с нами и на вершину. Он весь загорелся от этой перспективы.

Ещё раз посчитали кислород. Получилось, что в принципе хватает на троих. Мне хотелось поднять как минимум по две верёвки вдобавок к тем восьми, которые уже имелись на 8250. Иначе их могло не хватить для обработки участка 4—5 и обеспечения самого восхождения.

Правда, Валя Иванов утверждал, что до 8500 хватит десяти верёвок, но я настаивал на двенадцати, чтобы иметь запас. Никто не знает, что нас ждёт, и лучше занести лишнюю сороковку, чем остановиться в сорока метрах от хорошей площадки из-за отсутствия верёвок.

Около 18 часов к нам в лагерь спустился Шопин, который делал с шерпами ходки на переходе 2—3. Занесли они не очень много: шерпов пугают крутые заснеженные скалы. Володя чувствовал себя отлично, готов был идти и до лагеря-4, но не с кем, и ему было ведено спускаться.

Володя был уверен, что при теперешней акклиматизации без труда дойдёт и до вершины. Поэтому с лёгким сердцем он отправился на отдых. Я испытывал что-то вроде угрызений совести оттого, что вот мы идём на вершину, а Володя встаёт в конец длинной очереди на восхождение. Под влиянием этого чувства я даже пообещал ему составить компанию, если у него не окажется партнёра. Я чувствовал себя отлично, надеялся, что этот выход всех сил не отнимет и для повторного подъёма мне достаточно будет короткого отдыха на 6500. Как здорово было бы зайти наверх ленинградской связкой! Реальны или нереальны были эти планы, судить трудно: слишком неправильно всё сложилось в нашем с Эдиком восхождении.

В бодром настроении 28 апреля в 10.00 мы втроём вышли наверх. К сожалению, рюкзаки были тяжеловаты. Я нёс слишком много продуктов, без которых, как потом оказалось, вполне могли обойтись. А усталость уже начала накапливаться.

Но тогда мы этого ещё не замечали, казалось, что сил навалом, и даже не было мысли попросить у базы ещё одного-двух шерпов в помощь хотя бы до лагеря-2. Мы даже прихватывали лишнюю пару фирновых крючьев, мешок с рационами да ещё снимали на маршруте свободные карабины. В итоге нагрузились гораздо больше расчётного веса.

Сложилось впечатление, что до самого конца экспедиции мы так и не смогли перестроить свою психологию по отношению к нашим друзьям — высотным носильщикам. На протяжении всей жизни в альпинизме мы воспитывались на принципах полного самообеспечения, привыкли всегда рассчитывать только на собственные силы. Поэтому стеснялись попросить шерпов поднести что-нибудь из личных вещей или группового снаряжения, даже когда это было необходимо. И если на предыдущих выходах тяжёлая работа оправдывала себя, давая полноценную акклиматизацию, то на последнем подъёме всё-таки следовало экономить силы.

По связи в 14.00, где-то на двадцать пятой верёвке, передали телеграмму от Пахомовой — Гурьяна. Я был удивлён и растроган. Значит, ленинградский “Спартак” помнит и переживает.

В лагере-2 вечером мы, как могли, поговорили с Навангом о прошлых экспедициях (поляки, баски, болгары, японцы), сравнили их с нашей. Мы явно выигрывали в физической и спортивной подготовке, не говоря уже о сложности маршрута. Наванг дал каждому из нас священный шнурок на шею и несколько каких-то зёрен, предназначенных к немедленному съедению. Потом он ещё час молился своим богам, прося погоды и здоровья.

Поужинали втроём, но спальных мест было только два, да и то не очень удобных. С сожалением покинул я эту палатку, согретую примусами и нашим дыханием. Чтобы дойти до второй, мне пришлось полностью одеться, так как ночью на таком ветру и морозе даже к этой дороге в пятнадцать метров по узкой полочке надо относиться серьёзно.

Уже уходя из лагеря-2, мы имели груза больше запланированного: пришлось взять верёвки и кислород, который шерпы так и не занесли в лагерь-3, а впереди предстояла самая тяжёлая работа на участке 3—4. Там даже по плану должно было быть приблизительно по восемнадцать килограммов груза.

В 18.00 слушали большую передачу из базового лагеря — записи голосов родных и знакомых. Эдик попал в тёплую домашнюю обстановку, в окружение своих трёх женщин. Я вспомнил эту чудесную семью и не мог не позавидовать ему. Сколько нежности было в словах и сколько старания в песнях под пианино его жены и дочерей. Приятно было и мне услышать голоса друзей-ленинградцев.

Утром собирались медленно, но в лагерь-3 пришли засветло. Вначале путь проходил так, что случайно сброшенный камень мог упасть на товарища, идущего в двух-трёх верёвках ниже, поэтому приходилось особенно тщательно рассчитывать каждый шаг, пытаясь угадать “живые” камни под свежевыпавшим снегом. Громко проклинал я косые траверсы через кулуары, когда верезка закреплена концами, а середина провисает над обледеневшим жёлобом. Если здесь поскользнуться и зависнуть на зажиме, то долго будешь барахтаться с таким грузом.

Наванг, к моему удивлению, устал больше меня, хотя нёс меньше.

Позднее я узнал, что Наванг к этому времени отработал наверху больше недели, не спускаясь в базовый лагерь. К тому же на днях, идя без очков по заснеженным скалам, получил снежную слепоту, и теперь резь в глазах отнимала дополнительные физические и моральные силы. Становилось ясно, что даже с его железным здоровьем вряд ли удастся долго пробыть здесь. Но я всё-таки надеялся, что он придёт хотя бы в лагерь-4.

Опять пересчитали груз. Мы и раньше знали, что переход 3—4 будет самым тяжёлым, но не предполагали, что завтра случится такое.

30 апреля. Долго не могли понять, как же нам всё ухватить. Наконец нагрузились приблизительно так: я — 27—29 килограммов, Эдик — 25—27, Наванг — 25—26 килограммов.

Помня адский холод (впрочем, в аду, кажется, жарко), который мы испытали, выходя из лагеря-3 три недели назад, я надел всё, что было с собой. На этот раз мороз оказался слабее, но ни одна одёжка лишней не была.