Всё меняется даже в Англии - Изаков Борис Романович - Страница 35

В разговоре мы коснулись старых зданий Лондона, и мне бы хотелось поговорить побольше о старых зданиях, о новых стилях и о тех, которые принесет будущее. Меня не особенно привлекают старые здания сами по себе, хоть иногда может увлечь связанная с иным из них история. Я люблю здания современные, в частности те, которые создал великий Корбюзье, архитектор, мечтавший о том, что ему предложат представить проект и построить Дворец Советов. Такой возможности он не получил, а жаль; я уверен, это было бы великолепным сооружением. Я не поклонник древнегреческого и древнеримского стиля и, подобно Уитмену, возлагаю все надежды на новые стили, приспособленные к новой жизни — в век космоса, автомобиля, самолета и новых жилищ с их последними усовершенствованиями. Впрочем, я не понимаю и не люблю новой манеры в живописи или в музыке, хоть мы и не можем вечно подражать Гайдну и Моцарту.

Всякого успеха твоей комедии! Нам всем не мешает иногда посмеяться, и я опасаюсь, что советские писатели склонны относиться к себе самим и к своим писаниям чертовски серьезно. В жизни столько же комедии, сколько и трагедии. Комическое зерно есть почти во всем; порой комического больше всего в самых серьезных вещах, — я убеждался в этом очень часто. Вот почему в моих серьезных пьесах столько комедийного и почему даже почти каждая статья должна давать возможность посмеяться хоть разок.

Да, снова повидать тебя было большим удовольствием.

Благословляю тебя!

Как и всегда,

твой Шон.

Тысячи таких писем Шона О'Кейси разошлись по всему миру. Тысячи! И каждое из них написал человек, для которого самый процесс изложения мыслей на бумаге был мучительно трудным…

Я уезжаю из Торки, поезд идет вдоль пляжа, то и дело ныряя в туннели. Купальный сезон еще не начался, на пляже — ни души. Только высятся красные скалы, — они сторожат пустующие купальные кабинки и свежевыкрашенные яркими красками лодки. Но вот поезд вырывается на простор, перед нами раскинулась долина реки Тейн. С резким и мятежным криком проносится над нами ворон. Его иссиня-черное оперение мелькает в вечернем небе, и на миг мне чудится, что он зеленый… Сияет солнце, сверкает морская даль.

Прощай, зеленый ворон, храбрая жизнелюбивая птица!

В старом Олбэни

и брови у него ползут вверх, придавая лицу немного удивленное выражение.

Живет он в самом центре Лондона, на улице Пиккадилли, в трех минутах ходьбы от площади Пиккадилли, в старинном и очень английском доме. Собственно говоря, это даже не дом, а целый переулок, и, как всякий переулок, он имеет свое название: Олбэни. Вы поднимаетесь по ступенькам в переднюю, пересекаете холл, проходите мимо мраморного бюста Байрона в длинную-предлинную открытую галерею, по обе стороны которой тянется четырехэтажное здание ХVIII века, разделенное на секторы. Здесь жили многие знаменитости, в их числе — Байрон. В то время квартиры в этом доме сдавались только холостякам; женщинам доступ сюда был строго запрещен. Знатная дама, любившая Байрона, приходила сюда, переодетая мальчишкой-посыльным. С тех пор этот дом не раз подвергался коренной перестройке, он отвечает всем требованиям комфорта наших дней. Изменились и порядки: секретарша Грина безбоязненно приходит работать к нему на квартиру, и я подозреваю, что, когда у него бывают гости, дамам не надо устраивать комедий с переодеваниями.

Найти этот необыкновенный дом не так-то просто: в Лондоне целых три улицы Олбэни, они обозначены на всех картах британской столицы, тогда как дома-переулка, выходящего на Пиккадилли, на картах нет (англичане любят такую разновидность игры в прятки). Кругом гудит шумный город, но здесь царит удивительная тишина: «словно дом занесло снегом», — писал Грин в «Нашем человеке в Гаване» (в романе он поселил в Олбэни шефа британской разведки — того самого, чьей бурной фантазии мог бы позавидовать любой писатель).

Мы сидим в просторной комнате, стены которой заставлены полками с книгами и увешаны картинами. Это — кабинет; впрочем, Грин в кабинете не работает: он пишет в соседней спальне, половину которой занимает квадратная кровать необъятных размеров и где против окна, выходящего на галерею, стоит простои стол без ящиков. Как и во многих английских домах, в этой квартире два этажа; комната, где работает секретарша, наверху. Взрослый сын Грина живет отдельно от отца.

Работать в Лондоне Грэму Грину нелегко в силу тех же причин, которые норой гонят московского литератора куда-нибудь в Тарусу или в дом творчества; в последние годы Грин предпочитает работать в Париже, где и проводит значительную часть своего времени. Вот и сейчас он только что вернулся оттуда.

— Главная моя черта — любопытство, — говорит Грин. — У меня огромное любопытство ко всему. Абсолютно ко всему на свете.

Но скорее всего это — не простое любопытство, а жадный интерес к жизни, к бурным событиям нашего времени, интерес, который заставляет его так много путешествовать, который потянул его в охваченный войной за независимость Индокитай и в неспокойную Гавану накануне ее освобождения. Помимо больших тем, он увидел там множество острых сюжетных линий — находок для писателя его толка, умеющего так мастерски развивать сюжет. Часть этих находок уже попала в его романы, другие он держит «про запас».

Вот, например, история его знакомства с кубинским революционером Армандо Хартом. Они познакомились на частной квартире в мрачные дни диктатуры кровавого Батисты, сразу после того, как Харт совершил смелый побег из здания суда, куда его привели из тюрьмы под конвоем, чтобы судить и осудить. Юрист по профессии, Харт знал в здании суда все ходы и выходы; он бежал через окно уборной, выходившее в проходной двор. Когда его знакомили с Грином, Харт красил волосы, чтобы улизнуть от вездесущих шпиков Батисты. А недавно Грин получил официальное приглашение — посетить Остров Свободы; пригласил его министр просвещения Республики Кубы Армандо Харт!

Ну чем не сюжет для нового интересного рассказа? Сидя в старом Олбэни, таких сюжетов не придумаешь.

Я вспоминаю, с чего началось мое знакомство с Грэмом Грином, точнее — с его творчеством. Лет десять назад я беседовал в Лондоне с лордом Листоуэлом, лейбористским политическим деятелем, ученым и литератором. Я попросил его назвать современную английскую пьесу и роман, которые, по его мнению, заслуживали бы перевода на русский язык. Лорд Листоуэл задумался, сказал, что поговорит с друзьями и ответит письмом. «Я посоветовался с несколькими друзьями насчет пьесы и романа, которые подошли бы для перевода на русский, — написал он мне через несколько дней. — Общее мнение сводится к тому, что у нас нет ни одного живущего драматурга, чьи пьесы стоило бы переводить; а самый значительный и широко читаемый роман — это «Суть дела» Грэма Грина».

Должен сознаться: имя Грэма Грина мне тогда мало что говорило. Я знал только, что он считается католическим писателем; два или три его ранних романа, прочитанных перед войной, не дали мне о нем ясного представления.

Мне сказали, что в «Сути дела» поставлены вопросы морали. Вопросы морали, поднимаемые писателем-католиком? С некоторым недоверием взял я в руки роман, но уже через несколько страниц увлекся этой хватающей за сердце, горькой книгой. Писатель делится в ней мучительными раздумьями о жизни; по существу, он спорит в ней с католической религией и ее догматами. И может быть, главное: писатель говорит об ответственности каждого человека за все, что творится кругом.