Всё меняется даже в Англии - Изаков Борис Романович - Страница 7

Английские архитекторы решили дать обитателям многоквартирных домов иллюзию, будто ничто не изменилось: появились дома, состоящие сплошь из двухэтажных квартир. На юго-западе Лондона я видел огромные десятиэтажные здания, где каждая квартира имеет два этажа; в десятиэтажном корпусе размещены одна над другой не десять, а всего пять квартир. Это хитроумное решение позволяет тем, кто не любит новшеств, сохранять и в новом доме привычные, милые сердцу неудобства и подниматься из столовой в спальню или в рабочий кабинет по собственной внутренней лестнице. «Мезонетт» — так называют двухэтажные квартиры.

Когда Джордж Стефенсон изобрел паровоз и страна стала покрываться сетью железных дорог, для традиционной обособленности англичан возникла весьма реальная угроза. Неужели несколько десятков человек будут вынуждены сидеть в одном помещении, то есть вагоне? — с ужасом вопрошали они. Выход был найден: железнодорожный вагон превратили в длинный ряд клетушек: дверца каждого купе выходит прямо на платформу.

Английский пассажир — человек изумительной, несравненной выдержки. Никогда не забуду своего первого железнодорожного путешествия в Англии. Войдя в купе и обнаружив там трех или четырех человек, я учтиво пожелал им доброго утра. Ответа не последовало. Кто сидел уткнувшись в газету, кто уставился глазами в пространство, а дама, расположившаяся в углу, бросила на меня такой уничтожающий взгляд, что мне сразу стало ясно: я совершил очередной промах. Поездка длилась пять или шесть часов, но пассажиры просидели всю дорогу с каменными лицами, всем своим видом начисто отрицая самое существование друг друга. За это время в Америке случайный попутчик удосужился бы рассказать всю свою подноготную и подноготную своих родственников; во Франции завязалась бы дискуссия о политическом положении и росте дороговизны, а дама в углу затеяла бы флирт со своим соседом; дома, в Советском Союзе, разгорелся бы горячий спор о крупноблочном строительстве, о стихах Светлова или последнем фильме Чухрая, а может быть, стихийно возникший хор спел бы «Подмосковные вечера».

Англичане в поезде целиком поглощены одной-единственной задачей: игнорировать попутчиков, доказать, что могут обойтись без постороннего общества. Недаром журнал «Панч» опубликовал однажды такую карикатуру: в купе сидит господин свирепого вида, занявший все места такими вещами, как зонтик, шляпа, перчатки, трубка с кисетом; с мрачным торжеством поглядывает он в сторону двери. «Британский характер», — было написано под карикатурой; можно было бы написать и так: «Мое купе — моя крепость».

Во всех областях жизни и быта наталкиваешься в Англии на социальные и классовые перегородки. Возьмите широко распространенный среди англичан спорт, — есть спорт для богатых и спорт для бедных.

Традиционный английский спорт для богатых — охота — культивируется в поместьях земельной аристократии. Для охоты нужны луга и леса, ружья и собаки, а часто еще и лошади — все то, что доступно лишь богачам. Особенно большие охотничьи угодья раскинулись на поросших вереском просторах горной Шотландии: там охотятся на оленей, на куропаток. Перед войной целая армия сторожей была занята охраной этих угодьев и так называемых «охотничьих домиков», часто походивших скорее на дворцы и обставленных со всей мыслимой роскошью. Накануне 12 августа — в этот день начинается охота на куропаток — из Лондона отправлялись на север вереницы специальных поездов, состоявших сплошь из спальных вагонов первого класса.

С не меньшей помпой обставлена охота на лис: она имеет свои правила, свой ритуал, даже свой условный язык, доступный только посвященным. Кто не видел репродукций с английских охотничьих картин? В центре — свора нетерпеливых гончих, которых держат на поводке псари в ярко-красных ливреях; подальше — верховые охотники в красных и черных костюмах и, наконец, сам «хозяин лисьей охоты» с непременным черным цилиндром на голове, в алом кителе и белых бриджах из оленьей кожи. Быть «хозяином лисьей охоты» — большая честь для джентльмена, ради этого он пойдет на любые хлопоты и расходы, а на его визитной карточке под фамилией обязательно будут красоваться три начальные буквы этого своеобразного титула.

Казалось бы, с рыболовным спортом дело обстоит проще. Но лондонский рабочий сидит с удочкой где-нибудь на Темзе, тогда как состоятельный рыболов отправляется к берегам Твида, где играет и плещется лосось, или к горным речкам севера, кишащим форелью.

Спортом для богатых является и парусный спорт: записаться в яхт-клуб накладно, обзавестись собственной яхтой — и того дороже. То же самое можно сказать о конном поло. Гольф — игра, распространенная в Шотландии еще в XV веке, — требует больших и ровных площадок, поросших дерном и хорошо ухоженных. Немалые затраты и хороший уход нужны для устройства и поддержания теннисных кортов. Зато «боулинг» — метание шаров — излюбленный спорт рабочего люда.

Скачки в Англии, на мой взгляд, давно утратили черты спорта: это — великосветское развлечение в сочетании с азартной игрой. Ежегодные скачки в Аскоте или дерби (они происходят вовсе не в Дерби, а в Эпсоме, неподалеку от Лондона) — повод, чтобы продемонстрировать модные туалеты и просадить шальные деньги. Впрочем, чтобы просадить деньги в тотализаторе, вовсе не обязательно отправиться к месту скачек: многие относят свою ставку в лавчонку за углом, а потом ждут с затаенным дыханием, пока телевидение, радио и печать не сообщат результатов скачек. Таким людям важны, конечно, не кони, а выигрыши.

Те, кто победнее, заменяют скачки собачьими бегами — это зрелище чисто английское, какого не увидишь больше нигде. В рабочих кварталах английских городов витрины табачных лавок пестрят большими афишами — программами собачьих бегов. Возле них собираются болельщики, взволнованно обсуждая, на какого пса поставить свои пенсы и шиллинги. Надежда на выигрыш манит и дразнит. С каким трепетом люди набрасываются на специальные выпуски вечерних газет, чтобы узнать результаты этих ни на что не похожих бегов — «собачьи результаты», как называет их печать.

Самые завзятые игроки отправляются к месту действия. Под вечер толпы людей обступают газон ипподрома; кто может израсходовать несколько липших пенсов, покупает билет на трибуну. Букмекеры, принимающие ставки, стоят на невысоких подмостках и вопят во все горло, потрясая афишками с расписаниями бегов: они свое дело знают и без передышки запихивают медяки, серебро и ассигнации в большие кожаные сумки, висящие у них на животе. Как тут устоять азартному человеку? Порой в эти вместительные сумки перекочевывает вся получка.

Но вот псари в спецовках выводят собак, совершая традиционный обход ипподрома. На привязи борзые всех мастей: серые, черные, рыжие, реже — белые; белый цвет почему-то считается тут несчастливым, и болельщики не так охотно ставят на белых псов. Собака, не кормленная со вчерашнего дня — чтобы злее была, — нервно поводит узкой мордой, подрагивает всем своим мускулистым телом, покрытым цветной попонкой. Зрители возбужденно показывают друг другу знаменитостей собачьего мира: «Рыжий дьявол!»… «Адмирал!»… «А вот Дездемона! Ставьте на Дездемону, не прогадаете!» Собак — в каждом забеге их участвует пять или шесть — загоняют на линии старта в клетку с изолированным отделением для каждой. Из клетки слышится тревожный лай, протяжное завывание, нетерпеливое повизгивание.

Наконец делает пробный круг по железному рельсу механический заяц, движимый электричеством. Публика замирает. Заяц набирает скорость. Вот он промелькнул на белой черте старта. Передняя стенка клетки взвилась вверх. Как пущенная из лука стрела, бросается вдогонку борзая. Глаз видит несущуюся свору, но не может уследить за отдельными перипетиями стремительного бега. Публика беснуется. Двадцать… тридцать секунд, — не успеешь и опомниться, как все уже кончилось. На большой доске появляется кличка победителя, букмекеры выплачивают выигрыши, сохраняя в кожаных сумках куда более значительные проигрыши. Но букмекеры — только пешки. По-настоящему наживаются анонимные дельцы, остающиеся за сценой.