Мужчины двенадцати лет - Юнке Альваро - Страница 11

• Предыдущая
• 11/35
• Следующая

— Ты, конечно, скажешь Хосе, что я тебе суп не разогрела?

— Я? — откликнулся Дамиан. — Я скажу? Вы меня не знаете!

Он проговорил это с такой уверенностью, что женщина остолбенела и еще несколько раз потом с недоумением украдкой взглядывала на него. Никак она не могла понять этого мужчину в коротких штанишках, который мог только что так обстоятельно рассказывать вам о греках и римлянах, а пять минут спустя уже прыгать на одной ножке по двору, играя с малышами в классы.

Три дня не могла она забыть сцену за обедом. Три дня подряд она относилась к Дамиану по-матерински ласково. И однажды вылила ему в тарелку яйцо, так же как своему сыну. Дамиан обрадовался этой перемене. Он ничего не сказал, но был очень доволен, потому что, несмотря на угрюмую внешность, был в душе ласковым и добрым, нуждался в любви и сам хотел любить. Он съел суп вместе с яйцом, позабыв, что когда-то говорил, что не любит яйца в супе. Этот знак внимания растрогал его… Но передышка длилась недолго: вскоре тетка опять вернулась к своей мелочной войне и как-то раз за обедом снова дала ему тарелку супа без яйца. Впрочем, она сочла нужным объяснить свой поступок:

— Надо экономить, поэтому я не вылила в твою тарелку яйца. А так как он слабее… — Она указала на сына. Потом, немного помолчав, добавила более тихим голосом — Надо экономить — твое ученье обходится очень дорого.

Дамиан перестал есть и поднял голову. Она отвернулась, избегая его взгляда.

Внезапно на семью обрушилось несчастье.

Однажды вечером, возвращаясь из школы, Дамиан нашел двери дома открытыми. Женщины, дети, несколько мужчин столпились у дверей и словно ждали чего-то. Когда Дамиан приблизился, ему рассказали печальную новость: Хосе, его дядя, упал с лесов и разбился. Только что его привезли в «скорой помощи», мертвого. Дамиан побежал в комнату. Тетка громко выла. Сиксто увидел его, подбежал и крепко обнял. Дамиан молча замер на месте, глядя на неподвижное тело дяди на постели, повернутое лицом к стене. Ему казалось, что тяжелый камень внезапно свалился ему на плечи. Но он не склонил голову и не заплакал. Он стоял в немом молчании, с потемневшим лицом и только все крепче прижимал к себе жалобно всхлипывающего братишку. Да, теперь они стали настоящими братьями!

На рассвете Дамиан остался возле покойника вдвоем с теткой. Соседи и знакомые уже ушли. Сиксто спал. Дамиан не захотел ложиться. Он считал, что его долг всю ночь оставаться подле дяди. Тетка плакала и причитала;

— Теперь, чтобы нам на улице не остаться, я должна буду опять пойти на фабрику. Сиксто тоже придется работать… А ты… Я не знаю, что с тобой делать!..

Дамиан подошел к ней. Он сказал:

— Сиксто должен по-прежнему ходить в школу. Я пойду работать. Я уже говорил с хозяином строительства, где работал дядя. Он принял меня чернорабочим. Но скоро я выучусь. Через месяц я стану помощником мастера. Я уверен! Сиксто не должен идти на фабрику.

Вы получите трудовое пособие, ведь дядя умер от несчастного случая. А там увидим…

Тетка встала с места и, обняв его, горячо, порывисто поцеловала в обе щеки и заговорила, вернее, закричала:

— Сынок, сынок ты мой дорогой! Хочу, чтоб ты был моим сыном!..

— Что вы делаете, тетя? — спросил Дамиан, изумленный, потому что тетка упала на колени и, обнимая его ноги, кричала:

— Прости меня, сынок, прости меня! Я плохо с тобой обращалась, прости меня!

Дамиан, взволнованный до того, что, казалось, сейчас задохнется, попытался улыбнуться. Он сказал:

— Да что вы, тетя, встаньте, не вспоминайте про эти глупости! Ну стоит ли про такие глупости вспоминать, что вы! Встаньте!

Он поднял тетку и поцеловал ее в лоб.

На следующий день после похорон дяди Дамиан пошел на работу. Он вернулся вечером, усталый и голодный, как когда-то возвращались его отец и дядя.

Женщина поставила перед мальчиками по тарелке супа. Потом взяла яйцо, разбила скорлупу и вылила яйцо в тарелку Дамиану. Он поставил Сиксто свою тарелку, а себе взял его и объяснил тетке:

— Он слабый. Ему нужно больше, чем мне.

Год начался неудачно. Во-первых, новый учитель, молодой и, по-видимому, веселый, пробыл только две недели и ушел. Во-вторых, старый учитель Кристобаль Феррьёр через два месяца после начала занятий тяжело заболел. И вот как раз сегодня детям сообщили печальную новость: в этом году старик совсем не вернется в школу. По совести сказать, эта весть не так опечалила учеников, как уход молодого учителя. Феррьер, хилый старикашка с желтым лицом, отличался ворчливым нравом и изводил всех своими криками, угрозами, наказаниями. И потом очень уж он был нудный. Своим голосом старого астматика он снова и снова повторял всё те же старые, давно знакомые истины, и все пятнадцать учеников, один за другим, должны были тоже повторять:

— Провинция Буэнос-Айрес граничит: на севере с Уругваем, отделенным от нее расширенным устьем реки Ла-Плата…

И мальчики один за другим бормотали:

— На севере с Уругваем, отделенным от нее расширенным устьем реки Ла-Плата…

И так пятнадцать раз. Мучение.

…Однажды Хустино Саратёги, самому прилежному и примерному ученику в классе, пришла в голову блестящая мысль, которую он тут же и высказал:

— Давайте навестим учителя.

Выбрали представителей от класса: первый — сам Саратеги; второй — Гервасио Лафико, плохой ученик, шалун; третий — Сауль Каньяс, белобрысый, веснушчатый мальчик с довольно равнодушным характером; и последний — Хоакин Ланди.

Мать Хоакина, узнав, что представители от класса идут навестить учителя, купила конфет: неудобно идти к больному с пустыми руками.

Утром представители собрались в школе. Жена директора прочла им маленькое наставление:

— Если даже вы найдете, что у него очень плохой вид, не говорите ему этого. Напротив, скажите, что выглядит он прекрасно, гораздо лучше, чем в последнее время в школе. Подбодрите его. И скажите, что вы все очень без него скучаете… Саратеги, ты самый серьезный — говори ты. Потому что, если станет говорить Лафико, он все перепутает.

Посланцы отправились в путь. Не успели они свернуть за угол, как Сауль спросил Хоакина:

— А с чем конфеты?

— Разные.

— Как много, верно?

— А ну-ка, сколько здесь? — сказал Гервасио и, взяв у товарища кулечек с конфетами, взвесил его на руке. — Тяжелый!

— Полкило.

Они продолжали свой путь в молчании, глубоком молчании, необычном молчании. Они не решались говорить. Все поняли идею Сауля, и эта идея всех взбудоражила.

Наконец Сауль остановился и сказал:

— Ребята, если из полкило взять четыре конфеты, то будет незаметно. Как вы думаете: что, если нам съесть по одной?

— Правильно! Это можно! — поддержал его Гервасио и захлопал в ладоши.

Хоакин посмотрел на Хустино и нашел, что лицо товарища совершенно ничего не выражает. Он спросил:

— А ты что ж молчишь?

— Я? А что мне говорить? Конфеты твои — делай что хочешь.

Это был ловкий маневр, но все поняли: первый ученик, которого всегда ставят всем в пример, одобряет идею Сауля.

Хоакин попробовал возразить:

— Но ведь мама купила их для учителя…

— Так ничего же не будет заметно! Давай я развяжу кулечек, — сказал Сауль.

Пальцы Хоакина, державшие кулечек, разжались медленно и словно нехотя. Сауль ловко развязал ленточку.

— Мне дай вон ту, с орешком наверху, — выбрал Гервасио.

— А ты какую хочешь? — спросил Сауль у Хустино.

— Вот эту.

— А ты?

Хоакин расстроенным голосом сказал:

— Все равно!

— А мне нравятся с марципановой начинкой.

И пока все дружно жевали, Сауль очень аккуратно перевязал кулечек лентой и завязал красивый бант. Потом он отдал кулечек Хоакину и сказал:

• Предыдущая
• 11/35
• Следующая