На семи ветрах - Мусатов Алексей Иванович - Страница 35

• Предыдущая
• 35/40
• Следующая

— Чего уж там, Клепиков, признавайся!.. — потребовал Парамон. — Ты ведь хорошо знаешь, куда вы с отцом удобрения сваливали. А не то я скажу…

— Ничего я не знаю! Отвяжитесь вы! Весь рукав оторвали… — плаксиво закричал Димка и бросился к Звягинцеву. — Алексей Маркович, уймите вы их!

— Да будь ты хоть раз человеком! — не унимался Федя.

— Это непостижимо! Опять Стрешнев за старое! Когда же этому конец будет?! — всплеснул руками директор.

Нахмурившись, учительница покачала головой:

— Успокойтесь, ребята! Возьмите себя в руки. Скоро всё прояснится. Идите-ка вы по домам!

Ничего не понимая, Федя и Парамон неловко потоптались на месте, хотели ещё что-то сказать, но потом вышли из кабинета.

Помедлив немного, выскользнул и Димка.

Звягинцев тяжело опустился на стул.

— Не школа, а содом какой-то! — пожаловался он.

— А это и хорошо, что ребята такими становятся, — сказала учительница. — Когда-то весь мир умещался для них в классной комнате. А мы, учителя, порой ещё окошки зашторивали, чтобы сквозняки не гуляли. А нынче школа словно в широком поле разместилась, на семи ветрах. И учат ребят думать, действовать не только учителя да книги, а вся жизнь кругом. И школьники хотят размышлять, вмешиваться во всё, быть убеждёнными, жить по справедливости…

— Ну это всё далёкая философия, а в школе порядок должен быть, — отмахнулся Звягинцев и спросил, когда Варвара Степановна думает сдавать дела и переезжать в Бережково.

— Боюсь, что не скоро…

— То есть как? — удивился Звягинцев. — У вас же предписание на руках. Да вы и сами понимаете, не могу я приказа роно не выполнить.

— Понимаю, — кивнула учительница. — Ну что же, отчисляйте меня из школы. Но только из Родников я никуда пока не поеду. У меня тут ещё дел…

Она не успела договорить, как в кабинет поспешно вошёл Григорий Иванович.

— Извините, что так, не постучавшись… — сказал он. — Разговоры идут по деревне, будто бумагу вы получили из района, от своего начальства… Насчёт Варвары Степановны.

Звягинцев встал и, пожимая плечами, стараясь сдержаться, молча зашагал по кабинету. И Варвара Степановна молчала. Она взглянула было на Григория Ивановича, и вдруг острая жалость к себе, горькая обида хлынули на неё, так нестерпимо обжигая, что, кажется, невозможно было удержать слёзы. Она отвернулась к окну… Но Григорий Иванович, раз только взглянув на неё, больше не смотрел. Он следил за Звягинцевым, и лицо его становилось суровым.

— Пожалуйста, — сказал наконец директор, протягивая предписание роно. — Не понимаю, чем вызван такой интерес к чисто школьному делу?..

Григорий Иванович внимательно прочёл бумажку, сложил её и неожиданно спрятал в карман ватника.

— Странные шутки, — нахмурился Звягинцев, — это бумага официальная, и её…

— А я тоже лицо не частное, — спокойно сказал Григорий Иванович. — Меня тут партия поставила. И судьба человека, который учит наших детей, мне не безразлична. — Он аккуратно застегнул ватник. — Есть предложение поехать нам с вами в район немедля.

— В район? Зачем?

— Как это — зачем? А вы, что ж, согласны отпустить Варвару Степановну?

— При чём тут моё согласие? Есть предписание роно.

— Будем его обжаловать.

— А вы знаете, что это предписание учитывает жалобы колхозников, родителей?

— Знаю. Да только каких колхозников? — усмехнулся Григорий Иванович. — Каких родителей?.. Что ж, видать, и мне придётся в райкоме повиниться. Упустили мы Фонарёва. Упустили. Да только разве мыслимо Варвару Степановну так обидеть? Вы знаете, как люди волнуются? У нас, почитай, полдеревни её ученики! Или, может, вы, Варвара Степановна, сами задумали уйти?

Он спросил это, когда в кабинет, торопясь и толкаясь, вошло несколько женщин во главе с Евдокией Стрешневой. Евдокия услышала последние слова Григория Ивановича и с ходу бросилась в атаку:

— Да что вы её спрашиваете! Не смеет она уходить! Она же весь колхоз взбулгачила, людей подняла. И ни в какое Бережково мы её не отпустим.

Женщины гудели вместе с Евдокией, кабинет наполнился взволнованными голосами, и Звягинцев тяжело опустился на стул.

— Слышите, что люди говорят? — спросил его Григорий Иванович, потом повернулся к женщинам: — Шумом тут не возьмёшь. Вы побеседуйте с Варварой Степановной, а мы с директором в район двинем…

Звягинцев, оглянувшись на женщин, которые уже окружили учительницу, подошёл к Григорию Ивановичу, нерешительно взялся за пуговицу на его ватнике.

— В район мне, знаете, крайне неудобно ехать.

— Ну, глядите, вам виднее, — сказал Григорий Иванович.

Звягинцев посмотрел, как он выходит, шагнул было вслед, но потом вернулся.

Смущённо, по-детски улыбаясь, растроганно глядя на знакомые, но необычные сейчас лица женщин, Варвара Степановна тихо благодарила их, а они всё ещё шумно и ласково поругивали её. Звягинцев потоптался с минуту в кабинете, потом, пожимая плечами, вышел.

Вечером, возвращаясь домой, Варвара Степановна увидела около своего дома, на завалинке, небольшие причудливые фигурки, усаженные прямо в рыхлый снег. Недоумевая, она осторожно вытащила их из снега. Это были какие-то деревяшки, обломки сучьев и корневищ.

Варвара Степановна внесла их в комнату, на свет.

— Откуда это, мама? — спросила Настя.

— Сама не знаю, на завалинке нашла… — призналась Варвара Степановна.

— Да тут целая коллекция. Ты присмотрись-ка получше, — обрадовалась Настя, расставляя фигурки на столе. — Вот леший-лесовик, вот лось с рогами. А бык-то, бык! Прямо на Фонарёва похож. Упрямый, могучий. Сейчас всех на рога поднимет… А это что за штука? Ни на кого не смотрит, нос задран. — Она повертела в руках перегнувшуюся назад фигурку человека с длинным, вытянутым лицом, задранным вверх носом и маленькой рукой с длинным указующим пальцем. — Ой, узнаю, кажется! — Настя захохотала. — Так это же Алексей Маркович. Вылитый он.

Варвара Степановна взглянула и невольно усмехнулась. Действительно, в чём-то неуловимом было сходство с Фонарёвым и с директором школы, и художник постарался это подчеркнуть.

Варвара Степановна начала гадать, кто же из ребят мог сделать эти поделки. Она даже разволновалась, снова разглядывая лешего, быка и фигурку с указующим перстом. До чего оригинально и тонко подмечено и как умело обработано! Конечно, это кто-то из её учеников. Но кто?

Варвара Степановна посмотрела на дочь:

— Неужели это всё Федины поделки? Или Сашины?

— Да нет… Это, наверное, Парамон притащил. Он давно корнями увлекается.

— Парамон?

— Правда, мама, он способный. Вот бы его выставку в школе устроить…

Варвара Степановна задумчиво покачала головой:

— Насчёт выставки надо подумать. А глаз у него зоркий, цепкий.

Уже смеркалось, когда Таня вернулась домой. Отец сидел за столом и что-то писал в ученической тетради. Давалось ему это с трудом: перо рвало бумагу, брызгало чернилами, оставляло кляксы.

— Не могла пораньше явиться! — недовольно сказал отец.

— А что, я тебе нужна? — спросила Таня.

— Да вот объяснение в район приходится писать. Всё насчёт этой сыпучки, будь она неладна! Слову уже не верят, бумагу им строчи. А сама знаешь, какой я грамотей! Ты бы помогла мне, дочка…

— У тебя и без меня помощников хватает, — сухо отозвалась Таня.

— Это ты о чём?

— Сам знаешь.

Покачав головой, бабушка Фёкла подала на стол остывшие щи и, не выдержав, принялась жаловаться, что порядка в доме у них совсем не стало. Завтракают отец с дочерью врозь, к обеду то и дело запаздывают, никогда не поговорят как следует.

— Что, опять куда-то собралась? — насторожился отец, заметив, что дочь поглядела на стенные часы.

— В клуб надо. У нас спевка сегодня, — сухо ответила Таня.

За последнее время ей всё труднее стало разговаривать с отцом. Между ними появился холодок, отчуждённость. Правда, отец больше не посмеивался над Таниным увлечением бригадными делами, но и бесед по душам о школе, о будущем дочери не получалось. По вечерам Таня обычно уходила к подругам или в клуб.

• Предыдущая
• 35/40
• Следующая