Азиатские христы - Морозов Николай Александрович - Страница 67

• Предыдущая
• 67/153
• Следующая

Ученые, полагающие, что буддийское верование признает целью жизни Совершенного небытие, могут из этого места увидать, что монах Ямака именно за это мнение назван еретиком.

Дотопочтенный Сарипутта берет на себя его обращение.

«— Как ты думаешь, друг Ямака, представляет ли тело Будды его истинное Я? Думаешь ли ты таким образом?

— Нет, друг, я так не думаю.

— А тождествен ли Совершенный с его восприятиями? Тождествен ли он с представлениями, формами существования, познанием? Думаешь ли ты таким образом?

— Нет, друг, я так не думаю.

— Полагаешь ли ты, друг Ямака, что Совершенный содержится в телесности, в восприятиях и т.д.?

— Нет, друг, я так не думаю.

— Думаешь ли ты, что Совершенный отделен от телесности?… и т.д.

— Нет, друг, я так не думаю.

— Полагаешь ли ты, друг Ямака, что Совершенный отличен от телесности, восприятий, представлений, форм и познания?

— Нет, друг, я так не думаю.

— Итак, друг Ямака, ты поистине не можешь понять Совершенного даже в этом мире. Какое же право ты имеешь сказать: «Я понимаю возвещенное Возвышенным учение таким образом, что монах, освободившийся от грехов, когда распадается его тело, подлежит уничтожению, что он исчезает, что он не существует после смерти?

— Друг Сарипутти, — отвечает ему тогда посрамленный монах, — это (об уничтожении после смерти) я составил по своему невежеству. Но теперь, когда я услышал учение достопочтенного Сарипутты, я оставил свое еретическое мнение и познал его учение.

Существует, ученики, не рожденное, не созданное, не сделанное, не имеющее формы. И если бы это не рожденное, не созданное, не сделанное, не имеющее формы не существовало, то для рожденного, созданного, сделанного, имеющего форму не было бы исхода, — говорит рукопись Удана».

По-видимому, эти слова напоминают нам речи браманских философов о Браме, не рожденном, не преходящем, который ни велик. Ни мал, имя которого «не то, не то», так как ни одно слово не может исчерпать его сущности. И, однако, эти выражения в связи со всем буддийским мышлением имеют совершенно другое значение. Для брамана реальность несозданного настолько велика, что пред ней бледнеет реальность созданного. Бытие и жизнь созданного происходят только из созданного. Для буддиста же слова: «существует несозданное» значат только то, что не созданное может быть искуплено от страдания созиданий, что существует путь из мира созданного в бесконечную неизвестность. Но ведет ли этот путь к новому бытию или он ведет к небытию? Буддийское верование колеблется между обоими этими решениями. Мысль о бесконечном, о вечном ни в одной религии не уходит в такую беспердельную даль, как в буддизме. Для буддиста эта мысль легкое дыхание, угрожающее каждую минуту исчезнуть, погрузиться в небытие.

Все эти выводы Ольденберга о сложной буддийской религиозной философии очень интересны, и потому было бы очень хорошо, если бы буддийские мудрецы и возрожденцы Индии, Тибета, Китая и Монголии прочли их хоть в этом моем совращенном и популяризированном изложении.

Нельзя же в самом деле, чтоб мы, европейцы, знали о них много-много больше того, что знают они сами!

Апокрифизм высокофилософских буддийских книг лучше всего доказывается огромным количеством сказаний совершенно справедливого тона.

От имени Будды никогда не пишут на санскрите, а только на наречии восточного Индостана. Впрочем, его слово не связано ни с каким диалектом и традиция приписывает ему следующее повеление: «Я приказываю, ученики, чтобы каждый учил на своем языке».

Мышление его в правдоподобных документах так близко к европейской метафизике средних веков, что сам Ольденберг (стр. 172) говорит:

«Рассматривая буддизм с этой точки зрения, мы должны поставить Будду рядом не с Основателем христианства, а с каким-нибудь из его позднейших теологических представителей, вроде Оригена».

Синтаксическое строение его фраз имеет торжественный гиератический характер и размеренность речи скоро переходит в тяжеловатую важность. В словах его благовестия не звучит никакой внутренней духовной работы, в них нет той силы, какую имеют речи выдающегося человека, нет и суровости, неотделимой от этой силы. Не заметно никакого бурного стремления к верованию, никакой горечи против неверия. В его речах одно положение однообразно укладывается рядом с другим, — все равно, говорится ли о ничтожных вещах или о значительных. Каждая мысль имеет одинаковое право быть высказанной на известном определенном месте, отчего и происходили бесконечные повторения.

Вот хотя бы замечательная речь от имени Будды, что у человека столько же страданий, сколько и любви:

«Кто имеет стократную любовь. Тот имеет стократное страданье; у кого девяностократная любовь — у того девяностократное страданье». И так далее, пока не перебрали весь ряд чисел без всяких выпусков и в конце следующее заключение: у кого одна любовь, у того и одно страдание, а кто не имеет любви, тот не имеет и страдания». И большая часть поучительных речей похожи на эту. Такова же, например, одна из знаменитейших речей, выражающая мысль, что все чувства человека и весь мир охватываются и пожираются, как огнем, приносящими страдание силами земного и скоропреходящего существования.

И сказал Возвышенный ученикам своим:

«Все, ученики, находится в пламени, И что же это все, что находится в пламени? Ввсе видимое находится в пламени, познание видимого находится в пламени, чувство, происходящее от соприкосновения с видимым — будет ли это радость или страдание, будет ли это ни радость, ни страдание — тоже находится в пламени.

Каким же огнем воспламеняется все это? Воспламеняется это огнем желания, огнем ненависти, огнем ослепления, воспламеняется рождением, старостью, смертью, грустью, печалью, страданием, заботой и отчаянием — так говорю я.

Ухо находится в пламени, все слышанное находится в пламени, отношение к слышимому находится в пламени, чувство, происходящее от отношения к слышимому — будет ли это радость или страдание, будет ли это ни страдание, ни радость — тоже находится в пламени.

Каким же огнем воспламеняется все это? Воспламеняется это огнем делания, огнем ненависти, огнем ослепления, воспламеняется рождением, старостью, смертью, грустью, печалью, страданием, заботой и отчаянием — так говорю я.

Обоняние находится в пламени, язык находится в пламени, тело находится в пламени и ум находится в пламени» и так далее и затем каждый раз целиком повторяется тот же припев. Затем речь продолжается таким образом:

«Познав это, ученики, мудрый, благородный слушатель слова делается недовольным всем видимым, познанием видимого, соприкосновением с видимым, делается он недоволен чувством, происходящим от соприкосновения с видимым — будут ли это радость или страдание, будет ли это ни радость, ни страдание. Он делается недовольным слухом», — и опять идут те же самые ряды понятий, как и прежде, и Будда таким образом кончает свою речь:

«Когда он делается недовольным всем этим, то он освобождается от делания, он делается искупленным, в искупленном же появляется познание: я искуплен, возрождение уничтожено, долг совершен, для меня нет более возвращения к земной жизни — так познает искупленный».

Конечно, и в Библии мы видим, как часто повторяются те же самые фразы, но здесь это уже доведено до крайнего предела. И это же не апокриф нашего времени, а действительно записанный кем-то образчик буддийского мудрствования. А вот еще пример, тоже взятый из книги Ольденберга (стр. 176).

«И пошли восемьдесят тысяч деревенских старейшин к достопочтенному Сагате. Придя к нему, они сказали:

— Пришли восемьдесят тысяч деревенских старейшин видеть Возвышенного. Позволь нам лицезреть его.

— Подождите немного, друзья, пока я извещу Возвышенного.

И исчез Сагата с крыльца при входе в монастырский дом, из глаз восьмидесяти тысяч деревенских старейшин. Он появился перед лицом Возвышенного с казал ему:

• Предыдущая
• 67/153
• Следующая