Потерянный профиль - Саган Франсуаза - Страница 21

• Предыдущая
• 21/26
• Следующая

— Нет, — говорил Дидье, — нет, не может быть! Как я рад!

Я только что поведала ему о моей любви к Луи, о его любви ко мне, а он был и изумлен, и счастлив.

— Луи хотел, чтобы мы объявили вам об этом вместе, — рассказывала я. — Но мне казалось, что прожить неделю, даже ни с кем не говоря о нем, это так долго, что он, в конце концов, разрешил сказать вам.

— Подумать только, — говорил Дидье, — подумать только, с какой яростью он на вас обрушился в первый раз, а вы на него.

— Он думал, я любовница Юлиуса, — весело ответила я, — ему это не нравилось.

— Я уговаривал его, что это не так, — продолжал Дидье, — а он назвал меня дураком. Надо признаться, поверить было трудно, вернее, не поверить. А Юлиус знает?

— Нет, еще нет. Но на днях я ему скажу.

— У Апренанов вид у него был не очень-то довольный, — продолжал Дидье. — Он казался даже взбешенным.

— Да нет же, — возразила я, — он не только не сердится, но даже позвонил Дюкре, моему милому редактору, как раз сегодня утром, и предложил помочь ему вытащить журнал. Ему вдруг показалось забавным потерять немного денег. Это чудесно, вы не находите? Милый Юлиус…

Я совсем растрогалась.

— Милый Юлиус, — задумчиво повторил Дидье. — Впервые я узнаю, чтобы Юлиус А. Край заинтересовался убыточным предприятием.

Он вдруг помрачнел, задумчиво разминая в тарелке картофелину.

— Вы не думаете, — произнес он, — что этим Юлиус делает попытку вас удержать?

— Нет, он не настолько недалек. Во всяком случае, Дюкре дал мне понять, что не принимает этого в расчет и ценит мою работу. Дидье, дорогой мой деверь, вы отдаете себе отчет? Я люблю Луи, и у меня есть профессия!

Он поднял глаза, посмотрел на меня, потом вдруг беззаботным движением поднял свой бокал и чокнулся со мной.

— За вас, Жозе, — сказал он, — за вашу любовь, за вашу работу.

Потом мы вернулись к главной теме, то есть к Луи. Я узнала, что он примерный, брат, у которого всегда можно найти сочувствие, поддержку, — настоящий друг, достойный полного доверия. Я узнала, что ему всегда попадались женщины, не годившиеся ему, по мнению Дидье, и в подметки. И я узнала то, что уже знала: то есть, что, вне всяких сомнений, мы созданы друг для друга.

— Но как вы сможете, — добавил Дидье, — работать в Париже и жить в деревне?

— Посмотрим, — ответила я, — всегда можно найти компромиссное решение.

— Луи не любит компромиссов. Спешу обратить на это ваше внимание.

Я знала это, и это делало меня еще счастливее.

— Конечно, мы найдем, конечно, мы найдем, — весело повторила я.

Погода была прекрасна — как никогда. Мою шею еще жег недавний след зубов Луи. От выпитого натощак шампанского все расплывалось и летело. Я была на вершине счастья. Через пять дней, в пятницу вечером, я сяду в поезд, и он повезет меня в Солонь, к Луи. Я открою его жизнь, его дом, его животных. Там я буду укрыта от всего.

В тот же вечер Дидье и я ужинали с Юлиусом. Это был очень веселый вечер. Казалось, Юлиус не меньше моего в восторге от своего намерения, а я обещала, что благодаря журналу сделаю его вдвойне миллиардером. Он поведал нам, что уже давно мечтает заняться чём-то, кроме биржи. Он даже просил нас помочь ему расширить его знания в области искусства. Короче говоря, он элегантно сменил роль мецената на роль признательного неуча. Он дал понять, что ему скучно, живопись его занимает, и, войди в нашу игру, он желает одновременно и развлечься, и просветиться. Он задал мне два-три небрежных вопроса о том, как я провела коней недели. Я ответила лишь, что не могла поступить иначе, а он, к моему удивлению, не настаивал на большем. Даже Дидье отметил позднее, что, быть может, ошибся в нем и что Юлиус, благодаря мне, обнаружил своего рода бескорыстие, которого он до сих пор за ним не знал. Неделя прошла очень быстро. Луи звонил мне. Я звонила Луи. Мы составляли все новые проекты нашего журнала. Дидье повсюду сопровождал меня. По вечерам я рассказывала ему и Юлиусу о наших новых находках. В четверг мы ужинали вчетвером, вместе с Дюкре. Он, казалось, в свою очередь, был покорен благородством и спокойствием Юлиуса А. Крама, а также отсутствием у того претензии выглядеть интеллектуалом. Я решила сегодня же вечером объявить Юлиусу, что завтра еду в деревню к Луи Дале, но ужин прошел так весело, все мы были в таком восторге друг от друга, что в машине мне не захотелось пускаться в щекотливые объяснения. Я ограничилась, сказав, что еду в деревню с Дидье, что, впрочем, было правдой, так как последний должен был сопровождать меня. Он ответил мне: «Не забудьте, что в понедельник мы ужинаем с Ирен Дебу» — без малейшего оттенка горечи. Я смотрела, как его почти голый череп, чуть возвышающийся над спинкой сиденья, исчезает в ночи, и вспомнила, как в тот вечер в Орли он был для меня символом поддержки и утешения. Сердце мое сжалось на мгновение оттого, что теперь он стал лишь воплощением одиночества.

Поезд свистел, как сумасшедший, равномерно потряхивая нас, а мне казалось, мы стоим на месте, и железнодорожники специально бегут по бокам вагона, опустив голову, с флажками в руке, чтобы обманом внушить нам чувство скорости. Мы пересели в другой поезд, и я, до сих пор нежно любившая старые пригородные поезда, теперь пожалела о тех сверхъестественных молниеносных экспрессах, которые домчали бы меня до моего порта — Луи. Попытавшись развлечь меня кроссвордом, джином, новостями политики, Дидье смирился, наконец, что едет с привидением, и принялся перелистывать детектив. Время от времени он, посмеиваясь, поглядывал на меня, напевая «Жизнь в розовом». Было семь часов вечера, тени вытягивались, сельский пейзаж был прекрасен.

Наконец, наш вагон склонился к ногам Луи и оставил меня в его объятиях. Дидье вынес багаж, и собаку, и мы уселись в открытый «Пежо». Прежде чем тронуться, Луи обернулся к нам, и мы все трое, улыбаясь, оглядели друг друга. Я почувствовала, что никогда не забуду этой минуты: маленький пустынный вокзал при свете заката, их лица, такие похожие и такие разные, обращенные ко мне, запах деревни, тишина, сменившая шум поезда, и ощущение счастья, точно волшебный кинжал, пригвоздившее меня к сиденью. На миг все замерло и навсегда запечатлелось в моей болезненной памяти: Потом рука Луи опустилась на руль, и жизнь возобновилась.

Деревенская дорога, село, тропинка и вот, наконец, дом: квадратный, низкий; окна, слепые под желтыми лучами солнца, старое дерево, спящее между ними; две собаки. Мой пес безотлагательно очнулся от своего глубокого детского сна и с лаем бросился к ним. Я пришла в неописуемый восторг, но оба мужчины, пожав плечами, хлопнули дверцами и поднялись с чемоданами в руке на маленькое крыльцо. У них были одинаковые сильные и безмятежные движения деревенских парней. В гостиной стоял большой плюшевый диван, пианино, было много хрусталя, повсюду лежали газеты, и возвышался огромный камин. Все это мне немедленно понравилось, но точно так же мне понравились бы готические кресла или обстановка в абстракционистском стиле. Я подошла к балконной двери: она выходила в сад священника, а за ним шло нескончаемое поле люцерны.

— Какое спокойное место, — произнесла я, обернувшись.

Луи, пройдя через комнату, положил руку на мое плечо.

— Тебе нравится?

Я подняла на него глаза. До сих пор я не осмеливалась взглянуть ему в лицо. Я робела перед ним, перед собой, перед всем, что нас окружало с того момента, как мы оказались вместе. Это взаимное присутствие казалось почти осязаемым. Впрочем, и его рука едва оперлась о мое плечо. Он положил ее нерешительно, с опаской. Лицо его слегка исказилось, я слышала, как прерывисто он дышит. Мы смотрели друг на друга, не видя. Я чувствовала, что мое лицо так же обнажено, как и его, и что оба эти неподвижных лица кричат: «это ты», «это ты». Два лица, истерзанные любовью, — две окаменевшие, покрытые пеплом, планеты с немыми морями устремленных друг на друга глаз и бездной сомкнутых губ. Голубое биение вен в наших висках было непристойным анахронизмом, упрямым воспоминанием о тех временах, когда нам казалось, что мы существуем, любим, спим, а мы ещё не знали друг друга. До него я узнала, что солнце горячо, шелк мягок, а море солоно. Я так долго спала, я даже думала, что состарилась, а сама еще и не родилась. «Есть хочу, есть хочу», — говорил Дидье за километры отсюда. Наконец, его голос достиг нас, и мы очнулись. Я внезапно обнаружила, что кожа Луи уже покрылась легким загаром, а под глазами загар перерезает тонкая белая линия.

• Предыдущая
• 21/26
• Следующая