Потерянный профиль - Саган Франсуаза - Страница 23

• Предыдущая
• 23/26
• Следующая

— Я не могу ехать в Лондон, — говорила я. — Завтра я не могу ехать.

— Послушайте, — возразил Юлиус, — в пятницу, субботу и понедельник распродажа у Сотби. И раз Дюкре настаивает, чтобы вы ехали…

Мы сидели на террасе у «Александра». К нам только что присоединилась Ирен Дебу.

— Вы не любите Лондон? — спросила она. — Прекрасный город! А распродажи у Сотби бывают грандиозны. Если боитесь заскучать там, возьмите с собой Дидье.

Я настаивала на своем. Завтра приезжает Луи, и я не думала, что он обрадуется, узнав, что нужно ехать в Лондон: вот уже пять вечеров подряд мы говорили по телефону о нашей квартире на улице Бургонь — как мы разобьем там, наконец, бивуак на целых два дня и будем в темноте слушать пластинки. Он не хотел ни самолетов, ни гостиниц, ни картин. Он хотел только меня.

— Не понимаю вас, — произнесла Ирен Дебу.

— Вот именно, — ответила я быстро.

Я видела, как она покраснела от злости. В последнее время я гораздо реже встречалась с ней и ее приближенными. Мы допоздна засиживались в редакции — порыв радостного возбуждения еще не прошел, — а после я сразу шла домой. Мы с моим псом ужинали, и, как только заканчивался телефонный разговор с Луи, Я засыпала, как убитая. Юлиус часто заходил обедать в ресторанчик по соседству с редакцией. Казалось, он так же, как и мы, захвачен нашими проектами. Он даже возил с собой в машине, как примерный ученик, альбомы и книги по искусству, которые ему рекомендовал Дюкре. Он настоял на том, что предоставит мне малолитражку из своей конторы, чтобы мне с собакой легче было добираться. Но в этот день я попала в ловушку. Мне следовало со всей твердостью отказаться от этого лондонского проекта и объяснить причины. Присутствие г-жи Дебу не только не стесняло меня, но, напротив, облегчало дело.

Она превратит мою любовную историю в анекдот, низведет ее до уровня мелкой интрижки. Это будет немного досадно: ведь предательство — ее профессия, но не более. Своим обвинением в легкомыслии она облегчит мою исповедь.

— Дидье Дале не может ехать точно так же, как и я, — произнесла я. — Мы ждем его брата Луи. Он приезжает в Париж на два дня.

У Юлиуса не дрогнула ни одна ресница, но Ирен Дебу встрепенулась, глянула мне в лицо, а затем строго уставилась на Юлиуса.

— Луи Дале? — повторила она. — Что это еще за история, Юлиус? Вы в курсе дела?

Наступило молчание, которое Юлиус как будто не спешил нарушить. Он разглядывал свои руки.

— Юлиус совсем не в курсе, — ответила я с усилием. — Я знакома с Луи Дале недавно. Это он подарил мне собаку, вы знаете. Короче говоря, он приезжает на уик-энд в Париж, и в Лондон я ехать не могу.

Ирен Дебу разразилась скрипучим смехом.

— Это бессмыслица, — повторила она, — бессмыслица.

— Дорогая Ирен, — начал Юлиус, — если это вас не огорчит, я бы обсудил все это с Жозе позже. Мне не представляется удобным…

— Мне тоже, — заявила она. — Вы можете даже поговорить об этом сейчас же, если хотите. Я ухожу.

Она поднялась и вышла с такой поспешностью, что Юлиус едва успел встать со стула.

— Что это с ней такое? — спросила я.

— С ней то, — ответил Юлиус, — что она, как и я, кстати, думала, что вас интересует ваша работа, что именно в ней вы нашли точку опоры, и она несколько разочарована, видя, что вы так быстро пренебрегли ею ради малознакомого мужчины. В конце концов, Ирен, несмотря на ее недостатки, очень любит вас, и она не знает, как вы быстро увлекаетесь.

— О ком вы? — спросила я.

— О том же Луи Дале, — спокойно ответил Юлиус, — о нем или о пианисте из Нассо.

Я покраснела. Я чувствовала, как краска заливает мне лицо.

— Откуда вы знаете? — произнесла я. — А если знаете, то как смеете говорить мне об этом? Вы что, шпионите за мной?

— Я уже говорил вам, что вы меня интересуете.

Его глаза были полуприкрыты, он не смотрел на меня. Я почувствовала ужас перед ним, перед собой Я встала так быстро, что собака тоже вскочила и неистово залаяла.

— Я ухожу, — сказала я. — Мне невыносимо знать, что… что вы… — От гнева, от смущения я начала заикаться.

Юлиус добродушно поднял руку.

— Успокойтесь, — сказал он, — все это случайности. Я заеду за вами в семь, как мы договорились.

Но я уже убежала. Большими шагами я пересекла проспект и влезла вместе с собакой в машину. Лишь поворачивая ключ зажигания, я вспомнила, что это «его» машина. Но мне это было безразлично. Рискуя разбить эту драгоценную машину, я на максимальной скорости проехала проспект, пересекла мост и вернулась домой. Я села на кровать. В висках у меня стучало. Собака, в знак симпатии, положила голову мне на колени. Я не знала, что с собой делать.

Через десять минут в дверь позвонил Юлиус. Он уселся против меня. Взглянул в окно. А, в самом деле, если подумать, мы никогда не смотрели друг другу прямо в лицо. Если я пыталась мысленно представить его, я всегда видела его профиль. У этого человека не было ни жестов, ни взглядов. Но именно этот человек видел меня, когда я была в заточении у Алана, видел меня в слезах в нью-йоркской гостинице, видел увлеченной пляжным пианистом. Этот человек хранил обо мне несколько ярких, даже мелодраматичных впечатлений, я же не знала о нем ничего, или почти ничего. О своих чувствах он говорил со мной один-единственный раз, да и то из глубины гамака, откуда виднелись лишь его волосы.

Силы были слишком неравны.

— Я знаю, что вы предпочли бы сейчас быть одной, — сказал Юлиус, — но я очень хочу объяснить вам кое-что.

Я не ответила. Я смотрела на него и, действительно, очень хотела, чтобы он ушел. Впервые я видела в нем врага. Как это ни смешно, но единственное, что меня сейчас занимало, — это, расскажет ли он Луи о пианисте. Я понимала, что это детская реакция, не имеющая никакой связи с данной ситуацией, но не могла заставить себя не думать об этом. Конечно, это была случайность, но я боялась, как бы Луи не подумал, что и он случайность. Я знала, что он для этого достаточно неуравновешен.

— В сущности, — произнес Юлиус, — вы сердитесь на меня из-за пианиста. Это не я вас видел в тот вечер, а м-ль Баро. Но, так или иначе, вы свободны.

— Вы это называете быть свободной?

— Я всегда вам это говорил, Жозе, и вы всегда делали, что хотели. Тот факт, что я интересуюсь вами, вашей жизнью, не зависит от чувств, которые я могу к вам питать. Вы думаете, что любите Луи, и любите его, — предупредил он мое возражение, — я нахожу это вполне нормальным. Но вы не можете запретить мне думать о вас и определенным образом заботиться о вас. Это долг и право всякого друга.

Он говорил спокойно, уверенно. И действительно, в чем объективно могла я его упрекнуть?

— В конце концов, — продолжал он, — когда я познакомился с вами, вам было плохо, и в дальнейшем я, по-моему, всегда старался лишь помочь вам. Возможно, я поступил неправильно, когда в Нассо заговорил о своих чувствах, но я тогда был переутомлен, очень одинок, и, кроме того, назавтра я принес свои извинения.

Да, этот маленький могущественный человек, действительно, был совершенно одинок, а я в своем так недавно обретенном счастье вела себя с претензией и жестокостью выскочки. Он все смотрел куда-то сквозь меня. Движимая каким-то импульсом, я встала и положила руку на его рукав. Все-таки он же любил меня, и страдал, и ничего не мог с этим поделать.

— Юлиус, — сказала я, — я прошу у вас прощения, искренне прошу. Я вам очень благодарна за все, что вы для меня сделали. Просто, мне казалось, что за мной следят, что я в ловушке и… А «Даймлер»? — спросила я вдруг.

— «Даймлер»? — переспросил Юлиус.

— «Даймлер» под моими окнами?

Он смотрел на меня с полным недоумением. Ведь в Париже есть и другие «Даймлеры», а я даже не знала, какого цвета тот, который видел Луи. И потом мне всегда отвратительны подробности. Я предпочла сохранить рамки дружбы, привязанности, а не углубляться в тайны парижского сыска. И снова, чтобы избежать познания сути вещей, я углубилась в заботу об их форме.

• Предыдущая
• 23/26
• Следующая