Мы из ЧК - Толкач Михаил Яковлевич - Страница 10

— К вам перевели, Володя! А Васю Васильева уже назначили уполномоченным ЧК. А тебя?..

— Смеешься? — озлился я. Но догадался вовремя, что Павел ничего не знает. — Выговор от самого Платонова тогда получил. После поездки в Пологи. С тех пор не зовут…

— Таких хлопцев, как ты, держат на примете, — утешал меня Бочаров. — Бижевич теперь старший оперативный уполномоченный!

— Везет дуракам! — невольно вырвалось у меня.

— Не завидуй, Вова. И у нас есть порох в пороховнице…

— Расскажи, как воевал.

Павел ответил коротко:

— Стреляли, ходили в штыки. До Иркутска дошел, побывал в Чите. А потом приказ — чекистов вернуть на свою службу. Сам Ленин распорядился.

Я откровенно любовался своим другом. На щеке вмятина. Ее не было раньше.

— В тайге наткнулся на сук, — объяснил он.

Не поверил я Пашке: не любит он о себе говорить!

— О тебе я напомню, — сказал на прощанье Бочаров. Домой ко мне зайти отказался — работа!

— А где Оксана? — крикнул я.

— Ждет! Скоро свадьба…

А через неделю — и у меня праздник! Получил официальное уведомление:

Перескакивая через две ступеньки лестницы гостиницы «Астория», где помещалась ЧК, бегу в отдел кадров. Да, все правильно — я штатный чекист! Пулей вылетел на улицу. Тысячи солнц светили мне. Увидел в небе голубей — два пальца в рот! И разбойничий свист оглушил прохожих.

— Неприлично, молодой человек! — осадил меня благообразный старик с тростью.

— Виноват, папаша!

Бегу на станцию к отцу.

— Чего сияешь, как начищенный самовар?

— В штат зачислен!

— О-о-о, вперед, сынок! — Отец с чувством пожимает мне руку. Ему тоже приятно: младший сын у важного дела пристроен.

Направляюсь на базар: даешь каравай белого хлеба! Беру не торгуясь. Встречает Павел:

— С тебя, Гром, магарыч! О назначении, знаешь?.. Поздравляю, друг!

Вечером дома маленькая пирушка: чай с настоящим сахаром внакладку! И досыта — всамделишный ароматный хлеб!

— Замотался ты, Володя, — говорила мама, подвигая горбушку мне. — Одни глаза остались: ученье, работа…

Отец доволен и разговорчив:

— Рязанские водохлебы, нажимай! В молодости, мать, все по плечу!

В первый же день на новой работе разочарование: меня заставили переписывать какие-то скучные бумаги и подшивать их в папку. Потом я читал протоколы допросов, просматривал донесения…

На второй день — то же. Потом — снова. Нерешительно спрашиваю начальника:

— Так писарем и буду?

— Ишь, горячий! — усмехнулся тот.

Мой непосредственный начальник — Тимофей Иванович Морозов. Ему двадцать два. Круглолиц. Глаза с прищуром. Делает все внешне медлительно, но основательно. Его отец, Иван Матвеевич, работал кондуктором на станции Славянск, в Донбассе. Заработки кондуктора — не ахти какие. Поэтому жена — Татьяна Степановна вынуждена была ходить к богатым мыть полы и стирать белье.

Мой начальник с малых лет узнал нужду и цену куска хлеба. Родители приучили его к труду, воспитали в нем честность и порядочность. И если у Морозова, как и у всех нас, не было должного опыта сыскной, разведывательной, следственной работы, то классового чутья и ненависти к злу и несправедливости вполне доставало!

В годы революции Тимофей Морозов ушел добровольно защищать страну от Деникина и Врангеля, бился против Петлюры и Махно… В октябре 1919 года на боевом марше Морозова приняли в члены РКП(б). В январе следующего года партия большевиков направляет его в органы ЧК, на железнодорожный транспорт Украины.

К моему приходу под его начало Тимофей Иванович уже имел известность.

Как-то знакомый стрелочник сообщил Морозову, сотруднику ЧК на станции Ясинокатая о том, что недалеко от путей поселился подозрительный гражданин. Часами сидит у раскрытого окна и на пути да на проходящие поезда смотрит. Чего бы ему?..

Морозов поблагодарил стрелочника и лично проверил — правда! Чоновцы привели незнакомца в оперативный пункт ЧК.

— Ночью хватают невинных людей! — ерепенился задержанный, возмущенно потрясая руками. — Дзержинский не этому учит! Вы ответите!

— Ответим. — Морозов рассматривал материалы обыска. Он не находил особых доказательств вредной деятельности этого крикливого человека. Но искусственная возбужденность и неумеренная запальчивость его были подозрительны.

«Чистому человеку чего бояться? Не станет он так шуметь и метаться! Похоже, как на воре шапка горит», — размышлял Тимофей Иванович, ближе присматриваясь к крикуну.

В это время из военной комендатуры прислали двух красноармейцев для охраны оперативного пункта ЧК. Один из них вгляделся в задержанного.

— И-и-ммм! — замычал боец и набросился на него. Втроем кое-как оттащили озверевшего красноармейца и вытолкали за дверь.

— Я до Дзержинского дойду! — орал задержанный.

Морозов стал разбираться в происшествии. Боец немного успокоился и молча раскрыл щербатый рот. Знаками растолковал, что этот крикун когда-то пытал его и отрезал пол-языка.

Проверка подтвердила: Морозов перехватил начальника белогвардейской контрразведки Горловского горнозаводского района, некоего Родоса. Он был заброшен в советский тыл на станцию Ясинокатую по заданию ставки генерала Деникина с целью шпионажа и диверсий. Родос отказался говорить и был вскоре расстрелян.

А в другой раз Морозов увидел в буфете пассажирского зала I класса за столиком мужчину лет под сорок с русой бородкой. Пьет чай и непринужденно шутит с официантом. Вид вроде веселый, а в глазах — беспокойство. «Отчего бы человеку прикидываться?» — спросил себя Морозов.

Усевшись за другой столик, он заказал официанту стакан чаю. И украдкой наблюдает за «бородкой». Кто-то громко стукнул входной дверью, мужчина вздрогнул, как от выстрела, пролил чай на белую скатерть.

— Война, знаете ли. Нервы истрепаны, — извиняючись говорил он Морозову.

— Пройдемте со мною! — предложил Тимофей Иванович.

Справка и мандат бородача были в полном порядке и совсем новые, как говорится, прямо из-под молотка.

— В Запорожье еду. По народному образованию.

Морозов собрался было отпустить «бородку», но, заметив, что задержанный цепко впился в полу своего пальто, приказал:

— Обыскать!

Тут-то и сник бородач.

В подкладке ватного пальто чекисты обнаружили крупную сумму советских денег, а в самом уголке рукава — резиновую печать анархистов с надписью «Набат!»

Морозов лично проверил каждый шов и не напрасно: обнаружил скатанную роликом полоску папиросной бумажки с диверсионным поручением гуляйпольскому махновскому отребью.

Накануне пришла ориентировка, в которой указывалось на факт задержания под Брянском агента Украинской конфедерации анархистов.

— Вы из банды Барона? — спросил Морозов.

— Не понимаю, — все еще хорохорился анархист.

— Барон ваш главарь. Не прикидывайтесь дурачком. Могу сообщить: в Москве и Харькове ваши банды ликвидированы.

— Я вас ненавижу! — взорвался набатчик.

— Молчи, тифозная вошь! — с презрением сказал Морозов, дописывая протокол допроса.

Вместе с Морозовым нас вызвали к начальнику дорожно-транспортной ЧК.

— Из Харькова в Екатеринослав едет Григорий Иванович Петровский. Обеспечьте безопасность на дороге! — Федор Максимович был предельно сух и краток. — Чтобы бандиты не налетели на поезд.

— А кто такой этот Петровский? — спросил я Морозова.

— Эх, ты, деревня! — Тимофей Иванович с теплотой говорил о Петровском. В партии с прошлого века. Был в Государственной думе от большевиков. Близкий помощник Ленина. Народным комиссаром внутренних дел всей России был до апреля 1919 года.

— Это Григорий Иванович подписал приговор эсерке Каплан. Стреляла в Ленина! А теперь он председатель Всеукраинского ревкома. В Екатеринославе он работал на Брянском заводе. В Чечелевке, Кайдаках, Шляховке и на Амур-Песках его хорошо знают — на революцию поднимал рабочих, маевки устраивал. Учти, Громов!