Хозяева старой пещеры - Браун Жанна Александровна - Страница 11

• Предыдущая
• 11/38
• Следующая

Интересно, о чём он думает? И какой он был тогда, когда строил этот дом? О чём он мечтал? Ведь все люди о чём-нибудь мечтают…

Кто-то громко застучал в сенцах, чертыхнулся, налетев на пустое ведро. Дверь распахнулась, и в комнату вошёл старик Матвеич, тот самый, что привёз Алёшу в деревню. У порога он снял свою зелёную пограничную фуражку, повесил её на крюк и не спеша пригладил обеими руками редкие седые волосы на висках.

— Сумерничаешь, значит?

— Сумерничаю, — ответил Алёша.

— Ишь ты… — Матвеич достал кисет и свернул толстую цигарку. Едкая струя махорочного дыма вышибла из глаз Алёши слезу. Он замахал руками, разгоняя дым, и закашлялся.

— Зыбкий, — осуждающе сказал Матвеич. — Нешто мужик должен махоркиного духу бояться?

— Я… я не боюсь. Я просто не привык, — запротестовал Алёша.

— Оно и видно, — Матвеич покрутил головой и сел на табуретку у стола, широко расставив ноги в больших кирзовых сапогах. — А бабка-то где?

Вошла бабушка. Увидев Матвеича, она вытерла руки о фартук и зажгла электричество. В комнате сразу стало уютнее.

— А я слышу — что-то стукнуло. Думала, Алёша…

Матвеич кашлянул в кулак и, поплевав на палец, притушил цигарку.

— Шёл мимо, дай, думаю, зайду, не надо ли чего? Люди вы в наших местах необжитые, да и Лида перед отъездом наказывала забор подправить и в чулане замок навесить.

— Спасибо. Я рассчитаюсь за работу.

Матвеич искоса глянул на бабушку из-под дряблых красноватых век и насмешливо хмыкнул:

— Ишь ты… с деньгой, значит.

— Я, право, не хотела вас обидеть, — растерялась бабушка, — но так уж водится…

— Так уж исстари ведётся — за копейку сердце бьётся? — сказал Матвеич, посмеиваясь. Толстые, как два помазка, усы его при каждом слове смешно подрагивали прокуренными до желтизны концами. — Иное дело деньгой ценится, иное — добрым словом славится, вот так-то, красавица. Деньга сквозь пальцы струйкой текёть, красно слово с людьми живёть.

Бабушка всплеснула руками.

— Это великолепно! Да вы настоящий клад, Матвеич! Я обязательно всё это запишу.

— Ишь ты… понравилось, значит? Я тебе, молодуха, полную избу присказок наговорю, коль захочешь, а сестре своей отпиши: Матвеич, мол, твой наказ выполнил. Завтра, как с лошадьми управлюсь, так и начну.

— Обязательно напишу. Спасибо вам, Матвеич.

— Не мне спасибо говори, — строго сказал Матвеич и кивнул на портрет дяди Степана, — вот кому. Для него делаю.

— Вы знаете дядю Степана? — удивился Алёша. Всё это время он сидел тихо, примостившись на маленькой скамеечке у ног бабушки, и внимательно прислушивался к разговору.

— Степана-то? — Матвеич вздохнул и опустил жилистую руку чуть ниже голенища сапога. — Вот с таких годов знаю.

Белые брови Матвеича дрогнули.

Он опустил голову и забарабанил пальцами по колену. То ли о чём-то задумавшись, то ли что-то припоминая.

— Хороший был мужик, природный, — наконец сказал Матвеич.

— Как это природный?

Матвеич потрепал Алёшу по плечу и кивнул бабушке:

— А малец-то у тебя вострый растёт, сметливый. Вот и Степан такой же был. На всякое явление жизни своё понятие имел.

— Это верно. — Бабушка сняла очки и стала медленно протирать стёкла носовым платком. — Жаль его. И Лидию жаль.

Матвеич согласно кивнул.

— Как не жаль. У нас в селе, почитай, в каждой избе такая памятка висит. Им-то что, — он кивнул на Алёшу, им невдомёк, что за люди были. Висят себе портреты на стенах, вроде грамоты. А для меня каждый из них, как живой, и посейчас. Эх, да что говорить! — Матвеич закурил цигарку и поднялся. — Бывайте. Завтра зайду.

— Нет, нет, — бабушка надела очки и встала из-за стола. Стоя она была почти на голову выше Матвеича. — Сейчас чай вскипит. Очень вас прошу. Алёша, а тебе пора спать.

— Ну, бабушка… — взмолился Алёша.

— Со-олдат Алёха! Вы-ыполнять приказание! — зычно гаркнул Матвеич и замер по стойке смирно, грозно шевеля усами.

Алёша невольно рассмеялся, вздохнул и с удручённым видом принялся стелить постель.

Бабушка открыла окно. В комнату пахнуло вечерней свежестью, сладковатым запахом свежескошенного сена с поймы реки и огуречным цветом.

Алёше не спалось. Сквозь неплотно прикрытую дверь из соседней комнаты пробивался свет. Матвеич пил чай вприкуску, с хрустом разгрызая сахар. Бабушка негромко позвякивала ложкой о край стакана и что-то говорила. «Вот так всегда, — обиженно подумал Алёша, — когда что-нибудь интересное спать!» Он прислушался к разговору.

— Вот ты, молодуха, женщина учёная, — хрипловатый басок Матвеича словно размяк от горячего чая и журчал довольно, размеренно. Чувствовалось, что старик приготовился к долгой и приятной беседе.

— Полно вам, Матвеич, какая я молодуха! — бабушка рассмеялась.

— А что ж, тебе сколько годков-то? Нынче на пенсию попала? А мне, считай, за семьдесят. Я, милая, ещё пятый год помню. Плесни-ка ещё стакашек… Вот ты, молодуха, женщина учёная, объясни-ка мне такое положение вещей. Я, понимаешь, последнее время всё об этом думаю. Вот ты говоришь, жаль Степана. А мне не только Степана. Я их всех помню. С одними вместе рос, других сызмальства знал. Вот я и думаю: портрет что? Картинка… Кто знает — вспомянет, кто не знает — мимо пройдёт… на одной жале память слабая. А молодые-то произрастают, что они знают о них? Ничего не знают. Им и в голову не ложится, что каждый камешек здесь праведной кровью политый, понимаешь мою мысль? Гордость должны иметь за них. А гордость не жалью питается, а делом…

Алёша героически боролся со сном. Ему очень хотелось дослушать всё, что скажет старик Матвеич, но разве он был в силах бороться с дремотно-звенящей тишиной летней ночи.

Краешек светлого месяца выплыл из-за тучки и заглянул в комнату. Какая-то птица прошелестела в кустах. «Спать, — цвиркнула она, — спать!»

«Делом помнить… делом. А как? Каким делом?» — ещё успел подумать Алёша. Через минуту он уже крепко спал.

В эту ночь долго не мог заснуть и Ким. Он ворочался с боку на бок и вздыхал. Неудача с капканом, разгром пещеры и позорный плен сильно пошатнули авторитет «генерала». И ещё этот новенький, Алёшка. После встречи с Алёшей на берегу Ким чувствовал себя уязвлённым. Надо этого «хлюпика» поставить на место. Впрочем, неприязнь Кима к Алёше несколько смягчало то обстоятельство, что Алёша всё же помог ему освободиться из капкана. Ну и что ж из этого? Пришёл бы Гошка раньше — он бы помог. И всё-таки Ким чувствовал, что после всего случившегося ребята перестали относиться к нему с прежним уважением. Даже Тимка-первоклассник и тот отказался отдать Киму погоны, которые ему подарил Кудрявый. «Один погон дам, а сразу два не дам». Кто же это видел генералов с одним погоном? Если и дальше так пойдёт, то, чего доброго, Санька Лепягин и совсем его одолеет. Надо что-то делать. Эх, вот если бы бокс изучить, тогда приборовские и близко не могли бы подойти к пещере. Он бы всех одной рукой на месте уложил. А как его изучить, если… если… Ким возбуждённо вскочил и потёр рукой лоб. Как же он забыл?!

На днях, когда мать перебирала отцовские книги, Ким увидел среди них одну стоящую книжонку, но тогда он не обратил на неё особого внимания…

Ким присел на корточки перед книжным шкафом и начал лихорадочно рыться в книгах. Стоп! Вот она. «Руководство по изучению японской борьбы джиу-джитсу». Даже лучше, чем бокс. Отец говорил, что у них в полку все офицеры её изучали. Ну, Лепягин, теперь держись! Жалко, что отец в командировке, он бы показал для начала пару приёмов.

Ким сунул под подушку книгу и удовлетворённо закрыл глаза. Ничего, сами как-нибудь разберёмся.

Рано утром Ким поднял с постели заспанного Гошку и, ни слова не говоря, потащил его к реке, под обрыв, где была укромная, закрытая со всех сторон кустами полянка.

— Порядок, — сказал Ким, когда колючие ветки кустов сомкнулись за ними плотной стеной. Он вытащил из-за пазухи книжку и потряс ею перед носом недоумевающего Гошки.

• Предыдущая
• 11/38
• Следующая