Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич - Страница 50

• Предыдущая
• 50/258
• Следующая

Это здоровое, нормальное, естественное начало детской натуры Павла хорошо почувствовал Л. Н. Толстой, обратившись в первые годы XX в. в своих занятиях павловской эпохой к чтению дневника Порошина. Из поденных записей Д. П. Маковицкого мы узнаем, как «Л. Н. восхищался Порошиным: „Какие подробности! Художественно описано!“ Л. Н. говорил, что ему, готовящемуся писать о том времени, чтение доставляет большое удовольствие и полезно». 16 февраля 1906 г. Маковицкий записывает свежие впечатления Толстого от знакомства с дневником: «Очень умный, образованный был „…“. Просто милый „…“ веселый мальчик „…“ чрезвычайно любознательный „…“. 20 февраля: „Какой живой передо мной этот мальчик Павел“. 4 марта: „Чудо какой милый мальчик“. 6 марта: „Л. Н. „…“ за обедом рассказывал с восторгом и умилением о Павле Петровиче“.

Считая права Павла на престол непререкаемыми не просто в некоем отдаленном будущем, когда, скажем, не станет Екатерины II, а именно теперь, при ее жизни, Н. И. Панин не исключал возможности его соучастия наравне с ней в управлении государством. В соответствии с этим он и готовил своего воспитанника к высокому поприщу.

После воцарения Екатерины II Н. И. Панин исподволь, постепенно, по мере того как Павел рос и мужал, все более последовательно внушал ему представление о его династических правах. Мысль о том, что великому князю предстоит рано или поздно занять российский трон, была темой постоянных разговоров с ним и С. А. Порошина. Так, в октябре 1764 г. он записывал в дневнике: «Его императорское высочество приуготовляется к наследию престола величайшей в свете империи российской». 29 октября и 2 ноября того же года Порошин убеждает своего воспитанника: «Для чего ему не быть в чине великих государей, что способы все к тому имеет», ведь он «рожден в том же народе», что и прадед его Петр Великий, и «того же народа Божиими судьбами будет в свое время обладателем». Чем глубже, однако, укоренялась в сознании Павла мысль о его «природном» праве на престол, тем он яснее должен был понимать, что мать его, Екатерина II, этих прав никогда не имела и оказалась у власти лишь благодаря особому стечению обстоятельств, а отсюда с неизбежностью вставал вопрос о судьбе его отца — законного обладателя престола, его же, Екатериной, с него низложенного.

Эти детские и юношеские прозрения тяжко отзывались на еще не окрепшей душе Павла, находя опору и в холодной отчужденности матери, еще сызмальства отторгнутой от воспитания сына. Нетрудно представить себе, с каким ужасом подрастающий Павел вспоминал мятежный, волнующийся, полный войск Петербург в день 28 июня 1762 г., когда его, полуодетого, сонного, испуганного, под охраной гвардии второпях перевезли из Летнего дворца в Зимний, а затем Н. И. Панин доставил его в Казанский собор присягать воцарившейся вдруг матери (ходил даже слух, что его жизни угрожала в тот день опасность). Не менее мучительными были воспоминания и о том, как несколько дней спустя объявили о загадочной смерти от какой-то непонятной болезни уже отстраненного от трона отца. Болезненно отразилось на ранимой психике Павла последовавшее убийство в Шлиссельбургской крепости Иоанна Антоновича, спровоцированное неудавшейся попыткой его освобождения В. Мировичем, и публичная казнь последнего в Петербурге. Тем самым, кстати, была практически устранена почва для притязаний на престол потомков царя Ивана Алексеевича. Екатерина II была в этом настолько заинтересована, что хотя и не находилась в то время в столице, в России и за рубежом пошли толки о ее тайной причастности к этому убийству и намерении точно так же поступить и с сыном — куда более серьезным династическим соперником, нежели заточенный в крепость царевич. О том, что в самом деле произошло 6 июля 1762 г. в Ропше с Петром III и как вела себя в те дни во всей этой военно-придворной неразберихе Екатерина, Павлу, разумеется, не говорили, как, впрочем, о том не говорили открыто и официально при дворе в течение многих последующих десятилетий. О роли в происшедшем матери, о действительных причинах смерти отца, подробности о кратковременном царствовании Петра III — обо всем этом Павел узнает (а кое о чем будет лишь догадываться) значительно позже, когда взойдет на престол. Но тогда, еще в юности, в бытность наследником, темные слухи и отдельные крупицы реальных сведений, возможно, все же до него доходили. Маловероятно, чтобы Павел верил в официальные рассказы о причинах смерти отца, он подозревал за ними нечто иное — загадочное и зловещее. Как верно заметил один из биографов Павла, «ропшинская драма сделалась мрачным фоном его жизни». Во всяком случае, сам катастрофический в его биографии характер событий 1762 г. не мог не будоражить воображение подрастающего великого князя и служить предметом самых тяжких его размышлений и долгие годы спустя. На этой почве у Павла сами собой пробуждались симпатии и интерес к отцу, которого в детстве он, в сущности, толком не знал, но облик которого был овеян ореолом непонятого современниками, но желавшего России добра императора, и ему хотелось ныне во всем ему подражать. Именно такой мифический образ Петра III культивировал в сознании Павла Н. И. Панин, вселяя в него обиду за отца, скорбь по нему, ставшему жертвой «дурных импрессий» властолюбивой матери. Естественно, что в этом комплексе мучительных переживаний Павла доминирующую роль играло чувство острого недоброжелательства к Екатерине, похитившей у него законный, принадлежащий ему по праву рождения престол, — чувство, переросшее с годами в почти открытую вражду, в неприятие всего склада ее личности, ее бытового поведения, государственных установок и проводимой ею политики.

Уже в нашем столетии историки упрекали Н. И. Панина, ответственного за воспитание наследника, в том, что он не раскрыл перед ним отрицательных свойств Петра III и вместе с тем оказался слишком пристрастен к Екатерине II, чтобы объяснить Павлу историческое значение ее воцарения. При этом недоумевали, как мог допустить это тот самый Н. И. Панин, который лучше других знал цену Петру III и являлся одним из вдохновителей заговора 1762 г. Между тем Н. И. Панин, сея разлад между матерью и сыном, меньше всего сводил с кем-либо личные счеты, а действовал как политик, движимый неумолимой логикой придворной борьбы и сложных взаимоотношений с императрицей, логикой своих династических расчетов относительно Павла и, главное, глубокой убежденностью в законности его прав на престол.

• Предыдущая
• 50/258
• Следующая