Исторические портреты. 1762-1917. Екатерина II — Николай II - Сахаров Андрей Николаевич - Страница 91
- Предыдущая
- 91/258
- Следующая
И все же кажется, что и здесь, и во всех иных подобных оценках мы имеем дело с идеологическим материалом.
Во— первых, трудно отрицать огромное влияние взглядов, сложившихся в юности, на всю последующую жизнь человека; во-вторых, поразительно, что семена, брошенные Лагарпом в души своих воспитанников, взошли в душе Александра, но оставили глухим Константина Павловича, для которого республика, как и для Николая, была синонимом ругательного слова. В-третьих, имеются и другие многочисленные свидетельства всей серьезности и глубины свободолюбивых и республиканских переживаний Александра.
Кстати, Н. Н. Фирсов неточно цитирует А. Чарторыйского, который пишет, что Александр «по своим воззрениям являлся выучеником 1789 года», а это нечто совсем другое, нежели «мнение школьника». К тому же автор обрывает цитату, а ведь князь Чарторыйский далее отмечал: «Хотя я и сам находился тогда во власти экзальтации, хотя и был рожден и воспитан в республике, где принципы французской революции были встречены и восприняты с энтузиазмом, тем не менее в наших беседах я обнаруживал более рассудительности и умерял крайние мнения великого князя. Он утверждал, между прочим, что наследственность престола была несправедливым и бессмысленным установлением, что передача верховной власти должна зависеть не от случайностей рождения, а от голосования народа, который сумеет выбрать наиболее способного правителя».
Все те годы, что Лагарп был рядом с Александром, — а это без малого одиннадцать лет, с 1784-го по 1795 г., — воспитатель боготворил своего ученика, а ученик боготворил воспитателя. «С самого младенчества, — писал Лагарп, — замечал я в нем ясность и справедливость в понятиях». Сам же Александр неоднократно писал Лагарпу и говорил окружающим: «Я вам обязан тем немногим, что я знаю», «Я всем ему обязан». Связь Лагарпа с великим князем, цесаревичем, а позднее императором с перерывами продолжалась долгие годы. Лагарпа упрекали в том, что он пытался сделать из Александра будущего Марка Аврелия[26] , но воспитатель, пользуясь благорасположением императрицы, упорно выполнял свою программу воспитания. Кстати, его позиции по части подготовки великого князя к будущему управлению государством были не столь уж вегетарианскими. Лагарп был разумный и трезвый человек и преподал Александру ряд полезных политических уроков. Так, в своей основополагающей к воспитанию «Записке», одобренной Екатериной, Лагарп писал: «Будущий правитель не должен быть ни физиком, ни натуралистом, ни математиком, ни географом, ни филологом, ни юристом, и т. д. Но он должен быть честным человеком и просвещенным гражданином и знать преподаваемые ему предметы настолько, чтобы понимать их настоящую цену и иметь ясное сознание обязанностей, лежащих на монархе, в руках которого счастье и несчастье многих миллионов. А какая же наука может развить гражданское чувство более, нежели история? Всякий гражданин, желающий приносить пользу своей стране своим участием в делах общественных, обязан изучить историю. Тем более обязанность эта лежит на будущем правителе. Но надобно направить ее изучение таким образом, чтобы он не мог почерпнуть в нем вредные начала. Не следует никогда забывать, что Александр Македонский, одаренный прекрасным гением и блестящими качествами, опустошил Азию и совершил столько ужасов единственно из желания подражать героям Гомера, подобно тому, как Юлий Цезарь из подражания этому самому Александру Македонскому совершил преступление, сокрушив свободу своего отечества».
Лагарп постоянно убеждал своего воспитанника в том, что государь не может иметь истинных друзей. Эти уроки, кажется, пошли впрок умному и дальновидному Александру.
Все, кто писал о становлении личности Александра, обращали внимание на то, что он находился как бы меж двух огней, которые неистово жгли друг друга, — между Екатериной и отцом, Павлом Петровичем. Отец и бабка почти не общались. В Павловске и в Гатчине шла своя, обособленная от Царского Села и от Петербурга, жизнь. Здесь были свой уклад, свой ритуал, свои фавориты, возвышения и падения, своя армия, состоявшая под началом цесаревича, слепо копировавшего в ней прусские военные порядки с их бездумной муштрой, жестокой регламентацией всей армейской жизни, увлечением внешней стороной службы — парадами, построениями, разводами.
Отец требовал активного участия старших сыновей, когда они пришли в возраст, в этой одуряющей ум службе, и оба они включились в военный гатчинский бег: командовали пусть небольшими, но армейскими подразделениями, участвовали в маневрах и парадах. А. Чарторыйский позднее тонко заметил, что Александр и Константин всерьез увлеклись этой полуигрой-полужизнью, поскольку она отвечала натуре взрослеющих молодых людей, позволяла им активно проявить себя в «мужском деле», представляла собой известную и естественную антитезу созерцательной жизни в Царском Селе, с его лагарповскими проповедями, нравоучительными беседами, размеренным, спокойным укладом жизни, устроенной под себя стареющей женщиной.
В Гатчине судьба впервые свела Александра I с А. А. Аракчеевым, его будущим всесильным фаворитом, который, являясь крупным специалистом в области артиллерии, преподавал ему баллистику, знакомил с основами артиллерийского дела.
«Императрица, — писал Чарторыйский, — не сумела овладеть воображением своих внуков, ни занять их какой-нибудь работой, ни разнообразить их время. Отцу их это удалось, что было большим злом, имевшим печальные последствия. Молодые великие князья считали себя в глубине души, и вполне согласно с действительностью, в гораздо большей степени членами так называемой гатчинской, нежели русской, армии».
В Гатчине Александр впитывал дух военщины, муштры, парадомании, порядка, педантичности, что так не гармонировало с либеральными идеями царскосельского воспитания, приводило его к душевному разладу, к необходимости уже в раннем возрасте примирять в душе непримиримые вещи.
В Царском Селе он берегся Екатерины — умной, хитрой, деспотичной, без памяти любящей его, Екатерины, которая внимательно следила за его душевным состоянием, за тем, насколько он предан ей, предан Царскому Селу. В Павловске и Гатчине он остерегался отца — искреннего, взбалмошного, эксцентричного, жестокого. Страх перед отцом омрачал военно-мальчишеские его забавы. Отец мог похвалить за военные экзерсисы, но мог разнести в пух и прах, высмеять, наказать. Так нередко во время учений Павел посылал своего адъютанта Котлубинского выразить недовольство в связи с тем или иным промахом великого князя в таких словах: «дурак», «скотина». В отношениях Александра с отцом создавалась так часто встречающаяся семейная ситуация: он был для него мужским авторитетом, олицетворением многого из того, к чему стремился молодой человек, но он же, обладая также деспотическим характером, несдержанностью, был одновременно источником страха, источником все растущей с годами ненависти, которая по мере взросления Александра могла когда-то выплеснуться наружу.
- Предыдущая
- 91/258
- Следующая
