Человек с горящим сердцем - Синенко Владимир Иванович - Страница 22
- Предыдущая
- 22/67
- Следующая
Слов этих околоточный хорошо не расслышал — только мотив, но чуял неладное. Уж очень дерзкие парни! С каждым беседовал, завлекал посулами. Но никто не сказал ничего худого о товарищах. Самый ловкий из них, конечно, Тимофеев... Как прописался на Корсиковке — словно подменили рабочих парней. Глянешь на этого Артемия — по всему фабричный, а заговорит — так и прет из него студент. Сегодня же надо доложить частному приставу!
Городовой удалился, а Федор посуровел.
— Жаль, други мои, а вижу — надо мне убираться отсюда, и не медленно. Не зря фараон зачастил, щупает нас. За себя здесь оставлю Сашу Рыжего.
Неохота парням отпускать Артема. Вся жизнь без него потускнеет. Впрочем, он далеко не уедет — где-то рядом будет. Ладно уж..
Иногда коммунары сами себе удивляются. Чем покорил их Артем в чем его власть над ними? Человек как человек, а только ведет ох их за собой, и баста! Как видно, сила его — в огромной вере в будущее, в упрямом стремлении к своей цели. И всем хочется быть таки ми же — храбрыми, не жалеющими себя ради общего рабочего дела.. Артем — пример, достойный подражания.
А у Федора свои мысли, свои заботы. Вот он вышел за ворота домика на Корсиковской и присел на лавочку. Где-то хрипло тявкала собачонка, за ставнями у соседей скучно пиликала гармонь, над заводом Мельгозе краснело черное небо. Выпустили плавку чугуна... Надо идти ночевать куда-то в другое место.
Любой рабочий приютит и не выдаст. А что, если двинуть к Якову Фомичу Забайрачному? Заодно и насчет оружия с ним потолковать. Федор все еще был у кузнеца в молотобойцах. Но не пора ли перейти на нелегальное положение? Время настало горячее...
У меньшевиков провал за провалом, зато «впередовцы» крепнут. Боевую организацию сколотил в Харькове Артем. Конспирация железная! Федор на ней еще в Николаеве собаку съел.
Борьба с противниками созыва Третьего съезда партии показала истинное лицо этих «библейских плакальщиц» — так метко окрестил Сергеев меньшевиков. Они боялись восстания, сомневались в боевом духе рабочих. Однако не желая утратить своего влияния на рабочих, даже послали на съезд делегата. Туда же, в Лондон, от «впередовцев» выехал и Борис Васильевич Авилов — Пал Палыч.
Федор тревожился. Оправдает ли Пал Палыч их надежды? Верно, его уважают на заводах, интеллигенция и студенчество. Но эта склонность к примирению с меньшевиками, примирению любой ценой! Сжился он с ними в их склочном комитете, что ли?
«В конце концов, — успокаивает себя Федор, — большинство проголосовало за Пал Палыча, дало ему твердый наказ. Обязан выполнить!»
Но сейчас Федора волнует иное, не менее важное: дружины, оружие и восстание. Программа партии ясная. На ее выполнение и надо нацелить все внимание харьковской организации. Ядро дружин — пылкие и преданные товарищи с Корсиковки. Там постоянно толчется заводская молодежь, железнодорожники, студенты, реалисты.
И вот этих-то славных ребят меньшевики-комитетчики всячески оттесняли, старались принизить: «Озорники! Толку от них мало... Еще наломают дров и бросят тень на все движение. Пусть-подрастут!»
Федора всегда возмущало это недоверие меньшевиков к боевой молодежи, и он давал им гневную отповедь:
— Эх вы! Гасить молодой задор, отвергать опору партии? Да ведь эту горячую силу тотчас же подхватят анархисты или эсеры. А кому практически свергать самодержавие, выходить на баррикады, завоевывать рабоче-крестьянскую власть?
Вспоминая об этом, Федор вернулся к своему решению: не мешкая уйти в глубокое подполье. Пора, пора! Настало время добывать и прятать оружие, готовиться к восстанию и баррикадным боям. А раз так — надо идти к Фомичу Забайрачному. Жилье кузнеца да и сам он вне подозрения у полиции. Заодно и переночевать...
Федор дорадливо покачал головой. Зря, совсем зря отвадили коммунары Фомича! Бывало, кузнец заходил к ним на Корсиковку, когда шел проведать своего кума-извозчика — тот жил поблизости, — любил послушать Артема и его молодых товарищей, порой и сам вставлял короткое, но веское слово...
Входя в комнатушку «коммунаров» с ее подслеповатым окном, Яков Фомич снимал картуз и привычно крестился на красный угол. Иконы там не было, и старик обычно злился:
— Заведите, анафемы, образ! Не то сам куплю.
Те лишь посмеивались, а Федор мало преуспел, пытаясь пошатнуть веру старика в бога и святых угодников.
Но как-то в воскресенье кузнец еще с порога увидел в темном углу икону. Осенив себя крестным знамением, Фомич отвесил образу низкий поклон.
— Слава те, господи! Никак, и вы, черти окаянные, людьми становитесь... Выходит, купили иконку-то?
И, благодушно поглаживая опаленную огнем бороду, кузнец стал рассуждать на предмет того, что хорошо бы царствующему дому и богачам-фарисеям понять: нельзя выжимать из людей последние соки и держать их в бесправии. Тогда и рабочие не станут хвататься за оружие.
Так поговорив и не слушая возражений, Фомич направился в угол. Пресвятая дева или сам Иисус Христос?
Парни перемигнулись. Жаль, Артема нет — вот бы посмеялся!
Бережно взяв образ в руки, старик понес его к окну, поближе к свету. Наклонился, глянул — и отшатнулся. Не разглядел сослепу, что Володя Кожемякин нарисовал углем на куске сосновой шелевки мерзкую рожу с всклокоченными волосами, а Сашка Рыжий коряво, но славянской вязью подписал: «Аз есмь бог для старых дураков».
Парни надрывали животики, а кузнец, яростно отшвырнув доску, стал всячески ругать озорников:
— Тьфу, антихристы! Что удумали? Ноги моей больше не будет в этом капшце... Гореть вам всем на медленном огне!
С тех пор Забайрачный на Корсиковской не появлялся. Ох и задал Федор взбучку своим коммунарам!
— Не ходит к нам Фомич... Вот к чему привело ваше бездумное дурачество! Старого рабочего потеряли в подпольном кружке.
Парни уныло молчали. Что сказать?
История эта, в сущности, пустяковая, почему-то до сих пор мучила Федора, словно и он был виноват. Его личные отношения с кузнецом на работе почти не изменились. Но Фомич стал суше и говорил лишь о кузнечных делах. А сейчас, сидя за воротами и обдумывая, где бы ему заночевать, Федор снова вспомнил об этой истории.
«Тем более надо идти к Фомичу», — решил Федор и, встав со скамейки, пошёл в сторону паровозостроительного завода.
Выйдя на Петинскую, Федор свернул влево. Справа заводской забор, и оттуда доносится лязг металла, пыхтение воздуходувки. Завод днем и ночью скрежетал железом, дышал паром и таращился тысячью зарешеченных окон, порой освещая окрестности красным заревом от литейных печей.
Но вот и заводской поселок. Дома для мастеров и инженеров, бараки для рабочих. Здесь дали комнатушку и семье кузнеца Забайрачного.
Яков Фомич еще не спал.
— И тебе надоели твои нехристи? Входи — гостем будешь.
— Не в гости я, переночевать. Примете?
— А что — фараоны по пятам?
— Вроде бы угадали. — Федор вошел в сенцы. — Не стесню?
— Располагайся как дома. Авдотья! — откинул кузнец ситцевую занавеску из кухонки в горницу. — Вставай... Мой Артемий пришел. Постелешь ему на печи. Да сооруди вечерю!
Дуня — миловидная девушка с русой косой и нежным румянцем на заспанном лице — застенчиво улыбнулась гостю. Хозяйка — третий год без матери. Выхватив из печи чугунок с горячей картошкой, Дуня поджарила яичницу и спустилась в подпол за кислой капустой, а Фомич добыл из шкафчика хлеб, солонку и початую бутылку.
— Дернем, что ли? Все же случай такой...
— Нет, батя... Не потребляю.
— Зря! По маленькой оно не вредно. — Хозяин расправил усы, захватил в кулак бороду. — Плутуешь! А кто с меня зимой правил магарыч за молотобойца? Не журись, парубок, пусть полиция журится, что ловко ушел от них! А у меня, как на дне омута, — не найдут.
— Спасибо! — растрогался Федор и пригубил рюмку.
Не принимает душа этого зелья. Но Фомич-то, Фомич! Хитер, ой хитер... Однако пора и к делу приступить.
Но Забайрачный, опрокинув стаканчик, вдруг оживился и стал сам выкладывать свое, затаенное. Давно приметил — нравится дочке бесшабашный Артем. Да и тот не зря его батей сейчас назвал. Вот и ладно! Парень видный, грамотный. Такой кузнец семью прокормит. Ну, а блажь разная с молодостью уйдет! Сам по дурости горячился когда-то, чуть в разбойники не подался...
- Предыдущая
- 22/67
- Следующая
