Петр Великий (Том 1) - Сахаров Андрей Николаевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/194
• Следующая

По обителям местным и дальним летописцы-иноки в свои тетради заносят летучие вести все, правдивые и ложные.

А по кружалам[8] да площадям простой люд на лету ловит каждую весточку, от себя прибавит немало да и пустит гулять по свету кремлёвскую тайну глубокую, ставшую общим достоянием людской молвы…

Самые осторожные, недоверчивые люди, прислушавшись к разноречивым толкам, видят их нелепость и несоответствие между собою; но всё-таки, покачивая головою, говорят:

— Нет дыму без огня… Вон, как помирал царь Михайло, все загодя знали: государить царю Алексею опосля него… И бояре смирно сидели, и стрельцы в царские дела не мешалися, знали службишку свою немудрёную да торговый обиход… А ныне — вона, ждали, што молодший, Петра-царевич, отца любимчик, здоровенький, и в цари попадёт, хошь бы не один, а с братом… Да на мест тово… Воинством ратным, стрельцами да пешими стали бояре друг дружку пужать… Не бывать добру… Не миновать худа… Царь-то новый, Федор Алексеевич, юный и хворый… Вестимо, не сам загосударит, а ближние его: Милославские да Хитрово… А их мы ведаем, повадки ихние знаем… Ох, што-то будет?..

Так гадали и думали самые осторожные, не легкомысленные люди. И эти предчувствия скоро сбылись.

Но сначала гладко на вид, все по-старому шло. Вертелись старые колёса налаженной государственной машины, все делалось по-бывалому, как по-писаному.

Федор занемог в самый день смерти отца, поправлялся очень медленно и не скоро получил возможность лично участвовать в управлении царством. Да и поправясь, принялся за дело неуверенно, осторожно.

От природы он был нерешителен, хотя и упрям порою. А печальная ночь кончины отца наложила тяжёлую печать на юношу-государя.

— Што с тобой, государь-братец, аль от недуга стал такой ты, Федюшка? — спрашивала его порой Софья, с которой царь стал ещё дружнее, чем был раньше, словно желая набраться сил от этой крепкой духом и телом, порывистой и умной девушки.

— Нет, сестричка… Так… И сказать не умею… Вот и лучше мне, телесам-то, а на серце ровно бы тяжеле, ничем и в скорбные дни, как хворый я лежал… Да, слышь, Софьюшка, все мне одно вспоминается… Из ума нейдёт. Вот ровно вижу наяву… А давно было… Года с три, почитай, минуло.

— Што там тебе ещё мерещится? Ну-ко, поведай, чудовой ты… Пра, чудной.

— Да, слышь, батюшка-покойник на охоту меня взял однова… На сохатых, в лес заповедный, в Лосиный бор… И матка с телёнком выскочила. Псы кругом. Лосиха и бежать не бежит, телёночка ей жаль. Охота ей, видно, чтобы он в чащу ушёл. А тот, глупый, к ей все жмётся, под ноги кидается, мешает ей.

— Глупый…

— Побежит-побежит она с им рядом и обернётся, собак рогами отмахивает. Псы — от них подале. Она и сызнова с телёночком на уход. И под конец, видно, выразумел он: от матки в кусты и бежит. Псы не глядят на телёнка, матку обступили… Она их рогами бьёт, раскидывает… А как увидала, что детёныша не видать, сама за им пустилася… Я уж стою и не бью сам и людям не велю.. Ушла бы, думаю… А псы — за маткой, и не отозвать их. Хватают, рвут её сзади… Она отмахнётся — и наутёк… Да, слышь, — спотыкнулась ли, али с наскоку псы её спрокинули, — свалилась на миг матка-то… Тут псы разом, куды и страх делся… Накинулись, за горло… за бока… Тут уж подскакал я — пристрелил сам, жалеючи… Вот и думается: не спотыкнись она… не пади на землю — не посмели бы псы рвать… А упала…

— И пропала, — договорила Софья, охотница до созвучий и сама, по примеру Симеона, сочинительница стихов. — Так уж во всём, Федя. «Лежачего не бьют», — оно так ранней было… Ныне и стоячего с ног свалят, коли надобно… Не хуже твоих псов… А ты крепче стой, не давайся… Слышь, Федя… А ещё поведай: к чему ты сказал про лося-то… да про псов?.. Не разумею… Али?..

— Нет, так… само припомнилось… Вот я…

— Не вешай головы, царь ты мой, всея Руси государь самодержавный… Хто тебе страшен?.. А и не один ты. Вон дядя, Иван Михалыч теперь при нас… Нешто он нас выдаст?.. Нарышкины пускай… Злобятся…

— Што Нарышкины?.. И окромя их есть люди. Вон они единым часом в землю нам челом бьют, а в тот же час могут…

— Што? И главу нам прошибить, коли им надо? Не посмеют. Только, слышь, коли я сдогадалась, про кого это ты… Сам, гляди, не больно на них вставай… Всех можно помаленьку обратать, в узде повести… Верь ты мне! Не разом, а так, знаешь, полегоньку… Стравить их одного с другим.. Кого казной купить, кого почётом. А там…

— Эх, не по мне все это!. Знаю я, видел, как батюшка государил… И читывал не раз, как московские цари и в иных землях государи людей крепко да умненько держали… Да неохота мне так-то… Душой лукавить, в цепи сажать алибо, храни Господь, кровь проливать… Куды мне! Подумаю, сердце мрёт…

— Не говори. Знаю. А ты, слышь, мне державу сдай. Я бы управилась, гляди.

— Ты?! Ты управишься. Ишь, какая ты… Смехом говоришь, а на тебя поглядеть, так душа мрёт. В очах у тебя ровно свет загорается… Инда[9] жутко… Да, слышь, не ведётся того на Руси, штобы царицы…

— А Ольга… а Елена Глинских?

— Так то давно было. И не за себя они, за сыновей княжили… А я и не сын тебе, да и летами вышел… Не мели пустого, Софка… Буде.

— И то молчу. Вон ты повеселее стал от моих речей от глупых, от девичьих. Мне и ладно… Одначе пора мне. Богомолье ныне с сёстрами да с тётками… Ох, да и тошно же в терему… Вон по обителям, по храмам побродить — и то радость… У вас, у царевичей, и пиры, и охота, и оженят тебя… И на войну, и в думу… Куды хошь… А мы… Ровно проклятые — и людей-то не видим по своей вольной волюшке… Замурованы, ровно колодницы, без вины безо всякой… И хто так приказал?!

— Ну не причитай… Пожди… И то уж живётся вам не по-старому… А там, помаленьку, гляди… и у нас все станет, как у европейских потентатов[10]: будет вам, девкам-царевнам, воля и замуж, и в мир ходить… Пожди, сестра… Сделаем…

— Жди ещё, што да когда… Вон мне уж без мала двадцать годов… Годков на семь, гляди, всего и помоложе я, ничем матушка — царица наша названная… А все перед ей, словно перед иконой, гнись да кланяйся… А она — фыррр да фыр!.. Величается… Слышь, Блохина, у меня в терему — родня казначеи царицыной, Блохиной же… И, слышь, лютует царица-матушка; все у них с Матвеевым толки идут, как бы свово Петрушу в перво место, в цари бы… А тебя бы…

— Ну, буде, Софья. Тебе бабы в уши несут, а ты пересказываешь… Всё будет, как Господь захочет… Вон и батюшка желал, чтоб Петруша был со мною вместях…

— Ничего не желал… Думал — да раздумал. Ты — царь, о чём и толковать ей?.. Все с Матвеевым… Лукавый он… С лекарями водится… Изведут они тебя и нас всех, помяни моё слово… Посадят на царство слюнявого мальчонку. Уж понатешутся над нами…

— Софья, буде… Да сама ж ты толковала: за нас-де люди станут, не дадут нас в обиду, коли бы и на деле… задумал бы хто…

— Ну, право, с тобой што толковать… Ты — как день вешний… То солнышко, то тучами все пойдёт… Не понять тебя, Федя… Ты не думай, не страх напускаю я на тебя. На ум взбрело, вот и сказалося. А ты царствуй… Тебе много лет ещё государить. Вон тут есть одна бабёнка верная… я у ей пытала, так она…

— Што, што?.. Ворожейка или знахарка? Хто такая?..

— А ты не велишь её казнить?.. Чево вздумается тебе, ты в те поры…

— Ну вот!.. Коли она не с чёрной силой ведается, за што ж казнить бабу?.. Вон и отче Симеон наш прорицает… И иные — хто по звёздам, хто по цифири, по книгам… Он же батюшке гадал…

— Нагадал, да… Братца Петрушеньку…

— За што ты, сестра, так на братца? Што он тебе?..

— Ничего. Матушка-царица, свет Наталья Кирилловна, сильна да горда сынком… А сам он… што ж, пускай бы жил… Ну, Бог с им… Вот и гадала бабка о тебе… «Поживёт, говорит, всем на радость..: Долго поживёт. Детей народит… Из роду в род помнить будут цареньку…» Это тебя…

• Предыдущая
• 3/194
• Следующая