Вакантное место - Токарев Станислав - Страница 15

Андрей говорил это себе тем горячее и сердитее, чем отчетливее чувствовал, что мысли его лезут куда-то не туда, и он мотал головой, отгоняя это ощущение, а оно сверлило и сверлило его: «Все равно ты подонок, Андрей Ольшевский, слабенький и слюнявенький, и коньяк Эриков ты пил, а денег с тебя все же не взяли, и ты пил и глупо предлагал выжать стул за ножку. Бр-р, до чего глупо и мерзко! И даже этим проклятым стулом ты их развлекал… Развлекал… Развлекал, как клоун!..»

Он спустился в метро, доехал до Сокольников, пошел по Преображенской и шел до тех пор, пока не понял, что забыл, где Ксенин дом, хоть тротуар кусай. Он нащупал в кармане пятак и решил, что вот сейчас он кинет этот пятак, и все станет ясно. «Орел» — ехать на сбор. «Решка» — не ехать.

Монета взлетела, покатилась и темным кружком легла возле урны. Андрей плюнул в урну, повернулся и побежал прочь. Он бежал мерно, как на тренировке, привычно раскачивая локтями и повторяя в ритме вдохов и выдохов «пятак упал, звеня и подпрыгивая» — фразу из старого школьного учебника. Фраза была связана с каким-то правилом грамматики. Правила Андрей не помнил.

Жара начала спадать, по вечерам солнце опускалось не на ровные зубцы дальнего леса, а в мягкие розовые подушки облаков и утром куталось в сероватую дымку. Тренировки стали менее утомительными и более приятными.

На шоссе выехали ввосьмером: пять темповиков-преследователей, два спринтера — Соколов и Калныньш и тренер Олег Пашкевич на мотоцикле.

— Олег Александрович, — обратился к тренеру темповик Игорь Николаев, — давайте проведем прикидочку. На полсотни. Установим контрольное время. Легонькое. Ну, порядка час двадцать.

Пашкевич считал, что лишние прикидки вредны: они нервируют команду, обостряя конкуренцию, и зряшно выматывают силы под влиянием этой конкуренции. Но сейчас его ребята были в хорошей форме, и пройти пятьдесят километров с раздельного старта в нежаркую погоду по ровной дороге — сущие для них пустяки. Кроме того, Олег, недавно занявший пост тренера и оставшийся для многих своих нынешних учеников пока только Олегом, не хотел выказывать власти по мелочам.

— Давайте, — согласился он. — Только без контрольного времени. Для себя, кто как сможет.

— Э, начальник, без контрольного не та игра. Неинтересно.

— А ты сам себе установи контрольное время. Скажешь мне, а я засеку.

Он затормозил. Спешились и гонщики. Затея Николаева понравилась. Олег вынул из кармана тетрадку в клеенчатой обложке, исписанную графиками стартов команды, и каждый из семерых сказал ему свою заявку.

Только Павел Соколов, когда подошла его очередь, посмотрел-посмотрел на цифры других и мотнул головой.

— Я не буду.

— Темнишь? — засмеялся Николаев. — Ты известный химик.

— Что мне темнить? Начальство считает, что я не в порядке. А ему виднее. Как пройду, так пройду, ломаться зря не стану.

Олег наметил последовательность стартов. Соколова и Калныньша он нарочно развел — на всякий случай, чтобы не разжигать тлеющее соперничество. Но когда гонщики выстроились в цепочку, Олег увидел, что Соколов стоит как раз вслед за Калныньшем.

— Постой, постой, это же не твое место!

— Брось, Олежа, какая разница? — Соколов простодушно вытер перчаткой нос. Глаза его явно лукавили. Калныньш приобернулся, но ничего не сказал.

Километров через десять Соколов увидел впереди широкие плечи в белой майке, сгорбленные над рулем, и ровно покачивающуюся белобрысую стриженую голову. «Хорошо, — подумал он. — Очень хорошо. Почти минуту выигрываю».

В последние дни он ел, спал, тренировался — словом, жил все в том же ровном, раз навсегда заданном самому себе ритме. Его функциональные пробы были превосходными, и сердце — безукоризненно отрегулированный насос — исправно гнало по венам первосортную настоянную кровь. Но где-то там, в самой глубине маленького и крепкого механизма его тела, притаилась тревога, которая нет-нет да и будила его по ночам и подступала утром, тяжело и неосознанно, как болезнь. Соколов понимал, чем пахнет угроза Борьки Быбана. Дело наверняка было грязным, от Быбана можно ждать не только фарцовки, не только возни с погаными девками, но и всяких валютных штучек.

Конечно, он, Соколов, к этим мерзким и опасным штучкам отношения не имеет, и если его вызовут, то только свидетелем. Но это все равно неприятно и может породить разные нежелательные разговоры, а репутацией своей Соколов дорожил, особенно теперь, когда после долгих лет всеобщего восхваления и поклонения перед ним неожиданно и обидно, с его точки зрения, собираются захлопнуть дверь сборной. И ну как один из его тайных недоброжелателей в том случае, если вопрос о вакантном месте будет решаться трудно и небесспорно, между прочим, вскользь, помянет, что у Соколова, кажется, обнаружились некие сомнительные знакомства? Тогда ядовитая фраза ляжет на весы маленькой, но решающей гирькой. И, чтобы этого не случилось, Соколов должен доказать свое право на поездку так явно, чтобы ни у кого никаких сомнений не возникло.

Когда он отказался дать Пашкевичу свою заявку, у него не было никакого заранее подготовленного плана действий. Только по спине, от шеи к пояснице, дрожью пробежало и затихло, затаилось в напрягшихся мышцах то самое много лет знакомое возбуждение, которое, как он хорошо знал, либо предшествует полным провалам, если с ним не совладать, либо, если обуздать его и подчинить, приносит победу. И когда на таком недальнем, на вожделенно близком расстоянии он увидел спину Калныньша, он нагнулся и прибавил передачу, и коленям стало чуть труднее сгибаться, проталкивая педали, зато серое полотно шоссе быстрее заскользило под переднее колесо, а преодолеваемая тяжесть весело разозлила Соколова. Калныньш был все ближе и все так же мерно покачивал головой.

Он знал, что его догоняют. Знал безымянным чувством опытного спортсмена. Он знал и то, что догоняет его именно Соколов. Больше некому. И на секунду ему даже захотелось принять этот вызов, показать, что не так-то просто одолеть его, что «известный в прошлом» не оставил в этом прошлом ни силы, ни мужества — все при нем. На секунду, не долее, зажглась искорка задора. А потом Калныньш подумал, что ему уже четвертый десяток и в этом возрасте нельзя гарцевать, подобно жеребенку-стригунку, у которого все впереди и сил не занимать. Силу ведь действительно ни у кого не займешь, а потратить ее, накопленную по крупинкам, недолго.

Калныньш вовсе не заподозрил, что Соколов «заводит» его нарочно. Он просто пожалел, что тот так нерасчетливо тратит себя, и слегка позавидовал молодости соперника. И он, когда услышал чужое дыхание прямо возле плеча, взял слегка влево и пропустил Соколова вперед.

Соколов прошел метров десять и оглянулся. Он снял руку с руля, помахал ею, и Калныньш увидел ямочку на его гладкой матовой щеке.

— Ну как? — крикнул он. — Скрипишь, ветеран? До встречи!

Потом он ругал себя за эту выходку. Ругал за то, что истратил на фразу минимум три вдоха и три выдоха. А все это секунды и метры. Впрочем, спорт — это психология, давить надо, давить на психологию, давить. Такое наше дело.

Он обошел еще двоих — Игоря Николаева и другого темповика, Салькова. Правда, им он ничего не кричал, только они ему: «Во дает! Во ломает! Помрешь, Сокол, не доедешь!» И Николаев, и Сальков могли транжирить дыхание: они шли по своим графикам и не больно торопились.

У финиша стоял Олег Пашкевич и, кусая карандаш, чертил что-то в тетрадке. Он оторопело поднял на Соколова глаза, и даже очки вскинулись на лоб от удивления.

— Ты откуда взялся? О черт, секундомер забыл остановить! Постой, что такое? Час восемь. Ну, Павел, знаешь, ну, удивил… Ты просто не имеешь права сейчас так напрягаться. Дай-ка пульс. Норма! Ну, ты силе-ен.

— Стараемся, — скромно сказал Соколов.

— Я же говорю, он известный темнила! — крикнул подъехавший Игорь Николаев.

…Никакого объяснения он не придумал. Не было у него уважительной причины для трехдневной отлучки со сбора. Не было и не было. Подумаешь, какое дело! Допустим, его отчислят. Отчислят и отчислят. Подумаешь, какое дело! Спорт — штука добровольная. Хочу — занимаюсь, хочу — нет. И никто не заставит. А сборная страны — ну не был он в сборной и не будет. Невелика потеря.