Вакантное место - Токарев Станислав - Страница 20

— Паш, ну нельзя ведь, — просительно сказал ему контролер, уже не заслоняя дороги.

— Тихо, старик, тихо. — Соколов шепнул ему что-то на ухо.

— Но ведь…

— Тихо, тихо. Все в порядке.

И они вышли на трек, в самый его центр, в сочную росистую траву.

— Что вы сказали этому дядьке?

— Какая разница? — Соколов победно засмеялся. — Сказал, что вы моя двоюродная тетя.

— И он поверил?

— Я же говорю — какая разница? Вам важно, что вы здесь. А ему важно, что моя. Понимаете — моя?

На самом деле только это и шепнул контролеру Соколов, наклонив близко к его лицу свой лихо подмигивающий глаз. «Понял, будет моя». И старик собрал морщины, любовно обозвав Соколова прохиндеем.

— Если у вас имеется сестричка, похожая на вас, приводите завтра. Здесь любят моих родственников, — добавил Соколов, ставя ногу в туклипс и мягко садясь в седло.

Но ему было вовсе не так весело и легко, как старался он показать всем, и себе главным образом. Три желтенькие папки с выездными документами были полностью оформлены, и начальник международного отдела ждал только телефонного звонка, чтобы переслать одну из этих папок в МИД, откуда курьер повезет бумаги в посольство для получения визы на въезд во Францию. Может быть, уже завтра начальник равнодушно отберет одну из трех папок, а остальные две сунет в шкаф, где желтеют сотни таких же. Ему безразлично, дело Калныньша посылать, Ольшевского или Соколова.

…И вот они снова выходят в полуфинал Кубка страны — все трое. И еще Костя Гогелия, спринтер из Грузии, не очень сильный, хотя и злой. Главный судья, слоноподобный старец с огромной орденской колодкой на парадном зеленом пиджаке протягивает им белую кепку со свернутыми билетиками.

— Тяните, братцы, живее, — говорит он, отдуваясь, — а то мне лысину напечет. Первый с третьим, второй с четвертым, запомнили?

«Если я везучий, вытяну Костю», — думает Андрей.

Его номер — второй.

— Четыре! — восклицает Калныньш, высоко поднимая свою бумажку. — Опять мы с тобой, да? — весело удивляется он. — Но ты меня не будешь теперь обижать?

«Ладно, — подумал Андрей, — надо сосредоточиться». Что-то сегодня он не нравился себе. Он едва не проиграл в четвертьфинале двум круглоголовым мальчишкам из Симферополя, которые, судя по всему, думали только о выигрыше друг у друга, а ему заранее отдавали победу. А он уже после колокола на миг отвлекся, что-то нашло на него, туман какой-то, а потом увидел, как мчат они далеко впереди, извиваясь вы седлах, словно ужата. Едва догнал. «Нет, так нельзя, надо сосредоточиться». Он выбрал щербинку на верху виража, вцепился в нее глазами и стал медленно считать про себя: «Раз, два, три, четыре…»

Васька Матвеев, сидя на корточках, осторожно массировал его ноги.

— Что ты думаешь, — проговорил он, помусолив нижней губой ус, — еще Костя может Пашку уделать. Как пойдет…

Ксеня держалась в стороне. Видно, Васька строго наказал ей перед заездами не подходить к Андрею, и она только смотрела в его сторону неподвижными, расширенными глазами. Смотрела осторожно, чтобы он не заметил. «Хочу, чтобы победил, хочу, хочу, хочу, хочу», — твердила шепотом Ксеня, стуча в такт кулаком о кулак.

Полуфиналы проводились в два заезда. Первыми стартовали Соколов и Гогелия. Андрей лежал на скамье, подложив под голову Васькину куртку, и смотрел в небо — только в небо. Вокруг поля прокатился рокот трибун, звон колокола, снова рокот, громче, и Васька пробормотал: «Чисто». Соколов первый заезд выиграл.

Теперь была их с Калныньшем очередь. Опустив глаза, глядя на носки своих туфель, Андрей осторожно пронес к бетонному полотну всю накопленную за эти минуты сосредоточенность. Он взглянул на Калныньша, только сев в седло. Встретился с ним глазами, и Калныньш чуть-чуть улыбнулся ему из-под низко надвинутого шлема: серебряный брелок лежал прямо над переносицей. «Иди первым колесом», — раздельно сказал над ухом Васька и, подчиняясь выстрелу, легонько толкнул машину.

«Первым колесом» — это значит впереди. Заезд для Андрея пронесся молниеносно. Он ни разу не видел Калныньша. Только однажды, на предпоследнем вираже, перед самым выходом на прямую, некое движение, а скорее, даже просто теплая волна воздуха почудилась ему у правой лопатки, и он решительно взял вправо, а потом — на бровку и пошел по ней, пошел, клонясь все ниже, потому что все плотнее жал на него ветер и, значит, все быстрее шел он. Еще, еще, еще! Он не видел и не знал, что Калныньш давно не выдержал этой скорости, давно покорно выпрямился и медленно едет сзади, чуть шевеля опущенными, затекшими кистями рук.

Казалось, Калныньш выключился из борьбы в самой ее середине потому, что допустил тактический промах, который поздно было исправить, и решил не тратить дальше сил, приберегая их к повторному заезду. Но это было не так. На самом деле он проиграл раньше, гораздо раньше, еще тогда, когда приехал на трек в автобусе вместе с ребятами, каждый из которых на его памяти был совсем желторотым птенцом, таким же, как Кот. Он привычно, в тысячный, наверное, раз выгрузил из машины свой велосипед, опустил его на асфальт и почувствовал крохотный пружинный скачок. Он провел велосипед через люк, поднял его на плечо, вышел, оглянулся, увидел стойки для машин, вокруг которых топорщились колеса, коричневые валики станков, бодрую разноцветную карусель разминки и почувствовал вдруг, что знает здесь все и всех, и мысль каждого, и желание, и особенно мысли и желания молодых мальчишек и девчонок. А почувствовав это, он ясно и отчетливо понял, что сегодня ему не выиграть. Ничего не дала ему привычная картина окружающего, ничего в нем не зажгла: ни злости, ни упорства, ни веселого «а вот я вам всем» — ничего. Он не испытает этого, опускаясь в седло, и не перехватит ему грудь вместе с усталой задышкой обжигающее торжество на финише. Калныньш понял, понял абсолютно трезво и взросло, что его рассудочный настрой на выигрыш (выиграешь — попадешь в сборную, попадешь — быстрее получишь квартиру) — этот настрой ничто по сравнению с обыкновенным мальчишеским задором. А задора в нем не было.

Правда, он знал и то, что не имеет права уступать без боя. Уступив слишком явно, он обидит соперника и разочарует зрителей. И думая уже совсем о другом, о том, что теперь придется во многом иначе строить свою жизнь, он тем не менее полумашинально четко выполнял за много лет заученные действия: вертел педали, совершал рывки и маневры, финишировал, отдыхал, разминался и начинал все снова. И поскольку тело его было хорошо тренированным телом, а условные рефлексы — быстрыми и безошибочными, своих более слабых конкурентов он победил и попал в полуфинал.

Андрей легко выиграл у него и второй заезд. После этого Калныньш снял старый белый шлем и, поморщившись, с трудом разорвал шпагатик, на котором висел возле лба потускневший серебряный брелок. Брелок изображал щит со старинным гербом Риги: двумя львами, сжимающими в лапах ключ от города. Калныньш подбросил брелок на ладони, хотел было отдать кому-нибудь из ребят — хоть тому же Ольшевскому или, например, Коту. Все-таки этот брелок много лет приносил хозяину удачу! Но он передумал и сунул игрушку в карман. Пусть остается Дзинтарсу. Айвар переоделся, пошел на трибуну и сел среди публики. Здесь отныне было его законное место.

День второй подходил к концу. Над треком зажглись фонари под жестяными колпаками, и в желтых сегментах закружилась мошкара. Фонари высветили бетонный овал, расчерченный двумя линиями: красной — посередине и черной — у самой бровки, свежеокрашенный голубой барьер и головы зрителей в первых рядах. Дальше простирался полумрак, в котором вспыхивали и гасли рубиновые точки сигарет, потом большие тела флагов, похожие на птиц, сидящих на кромке трибуны, и за самой трибуной, в ущелье между черными прямоугольниками домов с разноцветными точками окон, — чуть надкусанный желтый ломоть луны.

В этот вечер все и решалось. Здесь, прямо на треке, собрался президиум федерации, чтобы окончательно утвердить состав сборной. Федерация торопилась, потому что времени для оформления виз осталось очень мало. Члены президиума теснились в судейской ложе, мешая работать секретарям, стартерам и секундометристам, а председатель в который уже раз мягко жал на главного судью, уговаривал побыстрее провести финал спринтерской гонки. Но старик главный, надевая красную повязку, забывал об авторитетах. «Нет, нет и нет, — говорил он, протирая платком складки большого и рыхлого лица. — Регламент есть регламент. Ты уж извини, Иван Александрыч, но тут решаю я».