Вакантное место - Токарев Станислав - Страница 6

— Привет известному в прошлом ветерану!

Калныньш остановился, потом повернулся и по газону пошел к веранде. Он подошел вплотную, и его грудь оказалась на уровне ботинка Соколова.

— Как ты сказал? — спросил он, глядя в веселое и добродушное лицо, склоненное к нему из-за барьера.

— Чудила, газеты читать надо. Это в газетах так пишут: «Известный в прошлом ветеран». Непонятно, но здорово, верно?

Калныньш смотрел прямо ему в глаза, но они ничуть не изменились — карие до черноты, с влажным вишенным блеском.

— Да, сказал Калныньш. — Ты прав. Газеты иногда смешно пишут.

Когда он повернулся, за его спиной, словно по команде, захохотала, наверное, чему-то своему компания Соколова. Лева и Альгис Молча шагали рядом.

Чуть позже они пошли обедать в ресторан, где кормили только спортсменов, по талонам, и у дверей которого толпились и скандалили местные молодые люди с пышными шевелюрами. Альгис, Лева и Айвар тихо, никого не толкая, прошли сквозь расступившуюся толпу, и швейцар, сменив надменно-официальную мину на интимно-почтительную, распахнул перед ними дверь, причем задел козырьком за массивное плечо Левы.

Проходя между столиками, Калныньш заметил Андрея Ольшевского, молодого парня, весьма ему симпатичного. Он приостановился и двумя пальцами поймал ложку, которой Ольшевский жестикулировал, доказывая что-то своему соседу, мотоциклисту Матвееву.

— Кушать надо, молодой человек, — пошутил Калныньш. — Когда я ем, я глухой и молчаливый.

— Привет, — бросил через плечо Ольшевский и вырвал ложку.

Калныньш удивился и обиделся: неужели, подумал он, Ольшевский все еще сердится за то, что Калныньш не дал ему в долг пять рублей? Конечно, следовало бы объяснить, что деньги — все до копейки — жена Калныньша кладет на свою сберегательную книжку, что они должны накопить сумму, достаточную для покупки мебели. Следовало бы высказать еще и мнение о том, что молодому человеку надо приобретать вещи недорогие, чтобы и ходить в них на работу, и танцевать с девушками: сносил, купил еще, по крайней мере не жалко. Но такое большое количество слов не сразу пришло тогда на ум Калныньшу, а когда пришло, Ольшевского уже не было. Однако, быть может, он сердится из-за чего-нибудь другого, хотя трудно предположить, что «другим» для такого хорошего парня была необходимость спорить с Калныньшем за место в команде. Размышляя надо всем этим, Калныньш съел не только суп, но и весь хлеб из тарелки, и Альгис с Левой, пошептавшись, потихоньку взяли несколько ломтей с соседнего, еще пустого стола.

Калныньш вообще очень много ел, чем тяготился всегда, еще с детдомовских времен. Он стеснялся своего огромного тела, своей силы, здоровья, тяготился тем, что легко мог в гонке при случайном столкновении с кем-либо серьезно того покалечить, и его сверхаккуратный стиль выкристаллизовался, быть может, именно из-за этой особенности его характера.

…Андрей Ольшевский и Василий Матвеев ходили этим утром в кино. Смотрели картину из жизни современной молодежи. Судя по картине, современная молодежь жила не скучно: гуляла в полосатых свитерах и модненьких платьицах, пила вино (сухое!) и танцевала под бульканье электрогитары, а в промежутках вкалывала у станка и проявляла взаимопомощь и взаимовыручку. Андрею картина не понравилась.

— Надо же, какая чушь! — говорил он за обедом Ваське Матвееву. — Помнишь ту сцену, когда они надумали в троллейбусе политинформацию проводить? Один читает в газете: «Голод в Индии». И тут все эти жлобы пригорюнились, а другой басом выдает: «Предлагаю отработать смену для Индии. Кто „за“? Кто „против“? Единогласно!» Помнишь?

— А что? — сказал Васька, деловито дуя на суп. — У нас работали.

— Я не о том. Иногда самые правильные вещи говорят так, что тошно делается. У тебя было когда-нибудь такое чувство, что буквально тошно от правильных вещей?

Васька задумчиво подергал ус.

— У нас парторг участка такой мужик: вот, допустим, план горит, так? Он в обед сядет с рабочим классом, покурит, «козла» забьет, а потом говорит: такие-то и такие дела. Я вас, говорит, за коммунизм агитировать не буду, вы и без меня грамотные. Но надо поднатужиться. Надо! Дошло? Напишите на бумажке, что вам нужно для бесперебойной работы, а цех заготовок я сам за хобот возьму. Вполне деловой разговор. Как отказать? Плюнешь, заругаешься, а поднажмешь и сделаешь. Ну ладно, будет тебе по пустякам заводиться. Подумаешь, кино. На то оно и кино. Сейчас пообедаешь и ляжь часок полежи, только не спи ни в коем случае, а то вялость появится в организме. Лучше почитай, у меня интересная книжечка есть, как чудак через океан на резиновой лодке плыл. Только верни, мне самому на пару дней дали.

Ольшевский с завистью смотрел на Соколова. Соколов только-только выиграл заезд, причем с трудом, «на зубах», каких-нибудь полколеса, и не у сильного соперника, а так себе, у середнячка. Другой бы в подобной ситуации долго еще шлялся по треку, приставал ко всем с разными маловажными разговорами, предлагал свою никому не нужную помощь, выслушивал советы и сам их давал — одним словом, старался унять, перебороть возбуждение и показать другим, что он в полном порядке, и все ему хоть бы что. Некоторые еще начинают усиленно разминаться, разогреваться и крутят на станке с таким видом, будто здесь все и решается, на валиках, которые хоть и стрекочут и летят под колеса, а все равно остаются на месте, и ты на месте тоже. А Соколов просто лежал на скамейке, подложив руки под голову и прикрыв лицо носовым платком, и свежие складки на платке ровно колебались от его дыхания. Вот это нервы, черт побери! Вот это нервы!

Ольшевский сжал кулаки и мякотью ладоней ощутил, какие у него холодные и мокрые пальцы. Он зевнул и свел лопатки.

— Говорил, не спи после обеда, — проворчал Васька.

Андрей, между прочим, и не думал спать.

Калныньш ехал по траве, неторопливо двигая широкими, в позолоте щетины коленями. Белый шлем был низко надвинут на его сведенные брови, и по глубокой поперечной складке между ними качалась треугольная тень брелочка, привязанного к шлему. Только тень и казалась живой на неподвижном и сосредоточенном лице Калныньша. В полуфинале он встречался с Ольшевским.

Хлопнул выстрел, и почти сразу же еще два подряд. Фальстарт. Это Матвеев поторопился вытолкнуть вперед машину Ольшевского. «Еще раз, и ваш участник будет снят», — сурово сказал Матвееву молоденький судья, которого в обычное время все звали просто Кузей и посылали за пивом. Спринтеры прокатились нейтральный круг, встретились на прямой, Калныньш чуть-чуть улыбнулся, отнял руку от руля, провел ею по лбу и стряхнул ладонь — мол, вспотел даже. Ольшевскому было зябко.

Второй старт оказался удачным. Они тронулись разом и медленно пошли вдоль бровки, потом так же медленно взобрались на вираж, к барьеру, и зрители увидели вблизи их лица со скошенными друг на друга глазами. «Давай, давай!» — сорвался петухом мальчишеский голос, но его никто не поддержал. Впереди и слева от Калныньша светилось в закатных лучах большое оттопыренное ухо Ольшевского, и Калныньш весело подумал, что это хороший ориентир. У него было совсем неплохое настроение. Он знал: сделает все, что может.

Синее пятно справа за спиной Ольшевского было Калныньшем. Кажется, летучие мыши обладают способностью ощущать на расстоянии контуры предметов. Для Ольшевского мир сконцентрировался сейчас в этом синем пятне, размытом по краю, поскольку видно оно было лишь уголком глаза. Но и спина, и плечи, и шея, и затылок, скрытый под кожаными полосами шлема, словно стали локаторами, от которых не ускользало ни одно движение Калныньша.

У второго виража стоял, глубоко засунув руки в карманы замшевой куртки, и неотрывно вел свои очки вслед за спринтерами тренер Олег Пашкевич. Рядом присел на корточки и, торопливо чертыхаясь, сучил руками в черном мешке мальчишка-фотограф. Неподходящий он выбрал момент, чтобы перезарядить аппарат!