Город голодных теней (СИ) - "Джиллиан" - Страница 1

В тёмной комнате от лёгкого ночного сквозняка мягко шевелился тюль… Спящая на постели, сбитой от беспокойного сна, женщина в очередной раз перевернулась на живот и вытянула вперёд, вдоль подушки, правую руку, от напряжения окаменевшую до судороги. Пальцы с усилием сжались. Зашевелился указательный. Жёстко и быстро он изображал довольно понятный жест — решительный нажим на спусковой крючок.

… Распахнув глаза и резко втянув воздух сквозь стиснутые зубы, Тася отбросила одеяло и стремительно села на кровати. Что?.. Что случилось?.. Зубы болезненно ноют от суховатого холодка, оставленного судорожно втянутым воздухом. А сердце заходится так, словно вот-вот выпрыгнет из груди. Бо-ольно-то как…

Тишина… Сначала. Затем возникли первые звуки: часы оттикивают своё — мерное и бесстрастное. Медленно уходящее гудение — машина за окном…

Женщина успокоила наконец прерывистое, тяжёлое дыхание, будто только что бежала изо всех сил. И, не замечая, как машинально встряхивает кистью, чтобы сбросить мышечное напряжение застывших пальцев, насторожённо огляделась. Темно. Но справа — тусклые прямоугольники рамы. Одно-два окна в доме напротив сквозь ветви клёнов одиноко теплятся уютным жёлтым светом. Справа — свет белый. Уличный фонарь, которого не видно. Его свет тоже пробивается сквозь густую листву клёнов на газонах… Всё правильно. Она дома… Но почему… Почему так больно? Сердце же уже успокоилось… Тася облизала пересохшие губы, сообразила, что всё ещё дышит ртом, и осторожно встала. Качнулась в сторону. Схватилась за шкаф напротив. Точней — не схватилась, а упёрлась в него ладонью. Слишком быстро вскочила. Поэтому не может удержать равновесия?

Постояла. Ноги окрепли. Вот только кожу на плече тянет и саднит. Потрогала — влажно. Содрала? Залетел комар — расчесала? Два шага к сумке, небрежно брошенной за кроватью. Запустила в неё руку и на ощупь нашла брелок-фонарик. Направила белый луч, режущий не привычные к свету глаза, на самый верх плеча. Кожа содрана. Облизала губы, повела плечом от облегчения. Ничего страшного. Быстро открыла дверцу шкафа к полкам с постельным бельём и с косметикой. Достала ватный диск и прилепила к плечу. Посмотрела на форточку. Неужели сетка дырявая?

Долго не простояла. То ли резко вскочила, то ли резко проснулась, но стоять всё ещё было трудно. И тяжело… Будто долго бежала, и дыхание до сих пор никак не успокоить. Спать. С ранкой завтра можно разобраться. И с форточкой тоже… Она медленно шагнула к кровати…

Села… Дремотное состояние не позволяло сразу лечь. Хотелось посидеть. Тупо — посидеть. Ни о чём не думая…

По сердцу ударило так, что внутренний чужой крик: «Пожалуйста, Господи! Только не сейчас! Пожалуйста, Господи!.. Как больно…» показался естественным вместе с собственным ошеломлённым изумлением: «Я умираю?!» Она снова резко вскочила и быстро подошла к окну. Естественное движение: а если кричат на улице?

Третья ночь. Третья ночь, как она вскакивает с постели и прижимает к груди стиснутый кулак, чтобы унять сердце… Сердце?.. Унять?..

Насторожённо прислушавшись и вернувшись к кровати, Тася вдруг с огромным удивлением поняла — она не дышит. Это испугало больше, чем странные болезненные ощущения. Села, снова — уже ошеломлённо прислушиваясь к себе. «Я… умерла?» Глупая мысль — ворчливой старухой с косой: «После первой такой ночи надо было в больницу! А ты всё — само пройдёт!» Помедлив, Тася недоверчиво взялась за кисть. Пульса под пальцами нет. Тогда она от того же безмерного удивления начала старательно дышать. Изображать дыхание — чисто механическое. Дышалось — нормально, чтобы поверить, что ещё жива. Ладонь положила на живот — двигается… Озадаченная, она снова легла, потрогала плечо: ватный диск прилип — постельное бельё не испачкается. Спать…

«Не спи! Не спи!! Пожалуйста, не спи! Они сожрут меня! Кто бы ты ни была — пожалуйста, умоляю тебя — не спи!!» — издалека плакал-кричал высокий женский голос.

Но глаза уже, будто намагниченно, закрыты, и отчаянно зовущий голос доносился, словно звучал где-то двумя этажами выше, и затихал, постепенно удаляясь… Тася медленно погрузилась в болезненный сон, где она лежала в чёрной колючей траве, хотя рядом, над нею, блёкло светил фонарь… И она смотрела на свет, умирая, и свет тоже умирал, сужаясь под нашествием вкрадчивых теней, похожих на чёрный дым. «Гражданская — шестьдесят, сквер…» — последнее, что она призрачно услышала, прежде чем её унесло тяжёлой сонной волной в сон же…

… Мама где-то вычитала, что нельзя вскакивать проснувшись. То есть: нельзя проснуться и сразу резко сесть или встать. Чуть не инсультом грозит. Или инфарктом. Что надо приучать себя вставать не сразу.

Тасю, едва открывшую глаза и решительно злую, снесло с кровати — под призрачное эхо, похожее на тревожно ноющую сирену скорой из сна: «Гражданская — шестьдесят…» Поумирала третью ночь — хватит. Пора разобраться с этим делом.

Встала посреди комнаты. Секунды на размышления — ухватить последовательность действий. Взгляд на настенные часы — пятый час. На улице уже светло. Июль. Расчесала взлохмаченные со сна волосы, прихватила их любимой «бархатной» резинкой в «хвост». Натянула джинсы, топ, сверху — блузку, которую потом можно расстегнуть, когда жарко станет. Взяла сумочку и быстро пошла в прихожую. Так — туалет, ванная комната, кухня, в которой висит аптечка — мало ли кто там или что с этим кем-то… Через пять-семь минут сумочка превратилась в походную аптечку, было проверено, на месте ли проездной и ключи, и Тася принялась обуваться. Кроссовки в прохладное утро — самое то.

— Дура, куда прёшь в такую рань? — сипло и недовольно сказали от двери во вторую комнату.

— Лучше дурой быть, чем алкашом, — привычно огрызнулась она.

Бывший муж, нарисовавшийся у двери, стоял ожидаемо согбенный и опухший. Тася разогнулась и кинула на него брезгливый взгляд. Восемь лет жизни, два ребёнка, двухкомнатная квартира, которую разменять невозможно — денег не хватает, поэтому приходится мириться с тесным проживанием двоих чужих друг другу людей. Вот и вся семейная биография. Ладно ещё — можно детей на всё лето отправить к их бабушке… Когда они поженились, Тасина мама отдала им свою квартиру, а сама уехала к бабушке, к своей маме, в деревню. Бабушка долго не прожила, так что мама хозяйствует дома и на огороде и радостно привечает внуков.

— Всё. Пока, — сказала Тася лишнее и открыла дверь.

Что-то ещё в спину бросил, но хлопнувшая дверь перебила его слова.

Всё равно — сам дурак.

В лифт не пошла. В последнее время не нравится, что в нём какой-то тяжёлый жёлтый свет. На нервы действует. Быстро пробежала лестницы со своего восьмого, успев, как обычно, перебрать собственную биографию с точки зрения: а может, и правда дура? Только такие и выходят замуж сразу после окончания школы. Вскружил голову студент, прибалдела девчонка от восхищения — ох, кто мной увлёкся… Не успела оглянуться, а уже клуша с детьми. Не успела оглянуться, а муж попал под сокращение, а в центре занятости — мест по специальности нет. Не успела оглянуться — новое бац: запил. И потащила Тася семью, благо что работала на хлебозаводе, и сокращения здесь уж точно не ожидалось. И — развод. Не потому что муж безработный и алкаш. Подружку завёл. Хорошо — детей в тот момент дома не было. Подружку-алкашку Тася с лестницы спустила, мужу надавала от души плюх. Попробовали бы ей возразить: сначала поработай с её в сухарном цеху, где приходится подносы и противни с хлебом таскать чуть не ежеминутно да батоны резать. Рука-то тяжёлая — где ему, размякшему от спиртного, возразить… И понесла заявление…

Когда родилась старшая, Катюшка, Тасе как-то один из образованных друзей мужа высказал комплимент. Типа, она похожа на героинь Константина Васильева. Тася потом сбегала к подружке, и они посмотрели в Интернете на картины Васильева. Нет, его картины Тася и раньше видела, но с собой женские образы как-то не соотносила. Ну-у… Как сказать… Чисто и подчёркнуто русские лица героинь вызывали странный отклик любования ими и тревоги перед их красотой. И — есть такое. Была бы Тася похожа на этих красавиц, если б не одно «но». Да, у неё тоже эти слегка удлинённые большие глаза голубого цвета под соболиными бровями, прямой нос, красивый рот и густые волосы, цвет которых, слышала она, называются тёмным блондом. Отличие в том, что по обе стороны Тасиного рта залегли довольно глубокие, горько-раздражённые складки, из-за которых смотрела она на жизнь, не как васильевские красавицы — таинственно, а — насмешливо и устало… А в последнее время, несмотря на свои двадцать восемь, ещё и горбиться начала — и виделось, по трезвому взгляду на жизнь, что станет она вскоре коренастой от тяжёлой физической работы и чуть ссутуленной… Мда, у васильевских красавиц осанка иная…