Мы — из солнечной системы (Художник И.М. Андрианов) - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/94
• Следующая

Согнутый старичок, едущий на траке рядом с волшебником, вздыхает, глядя под ноги:

— И везут, и везут, и везут! Это сколько же ест Москва, сколько пьет Москва, подумать страшно! Я сам транспортник, жизнь под землей провел, здоровье там оставил, а Москву так и не насытил.

— А я все это отменю, — думает волшебник. — Пальцем шевельну…

Журчащий трак уходит под землю у подножия кремлевской стены. Нависают над путниками древние кирпичные стены с зубцами в человеческий рост. Прохожие все спешат войти под стрельчатые ворота. Волшебник, однако, медлит. Он рассматривает играющий светокрасками стенд, уличную экран-газету.

Как назовут историки очередной век?

Речь Ксана Коврова.

Подрагивает на стенде кинопортрет лобастого человека. Привычным, всему миру известным жестом Ксан разглаживает широкую бороду. Час спустя, именно так же разглаживая бороду, Ксан выйдет на трибуну. Мысли его волшебнику известны. Ксан скажет примерно так;

— Сегодня 28 декабря 299 года эры дружбы. Приближается рубеж столетий, друзья. Старый век покидает нас, очередной принимается за дело. На рубеже хочется подвести итоги, задуматься о будущем.

Наши предки получили в наследство не идеально удобную планету. На ней слишком много пустынь, песчаных, глинистых, каменистых, бесплодных из-за недостатка воды. Уже не первый век мы переделываем нашу планету. Позади столетие борьбы с пустынями, когда все безводные земли мы превратили в увлажненные; историки называют его веком орошения. Позади столетие борьбы с излишней влагой в тропиках, ликвидация ненужных нам болот, озер и морей — Северного, Эгейского, Желтого. Век орошения позади, и век осушения позади. Как назовут историки наступающий век?

— Век отепления, — скажет Мак-Кей.

— Одевания океана, — по мнению Ота.

— Глубинный век, — по Одиссею.

А по Аасту Ллуну, — век заселения космоса.

Четверо будут водить указкой по схемам, доказывая, что их проект самый разумный, самый выгодный, самый продуманный и осуществимый. А за ними попросит слова волшебник, чтобы заявить во всеуслышание:

— Проекты ваши несите в архив!

Нет, конечно, таких слов он не произнесет, найдет более обтекаемые. Но смысл будет именно таков: «Я беру на себя все заботы… а ваши проекты несите в архив».

Воображая удивленный гул, смакуя заранее впечатление, волшебник идет по Кремлю мимо дворцов и соборов, мимо Царь-колокола и Царь-пушки. Кремль — музей, здесь ничего почти не изменилось с прошлого тысячелетия, когда Москва была столицей первого социалистического государства. Сейчас на единой планете нет столиц в прежнем смысле этого слова. Селектор вытеснил залы заседаний, члены советов обсуждают дела, не выходя из дому. Только на торжественные новогодние собрания принято съезжаться со всех концов света. В прошлом году собирались в Монровии, в позапрошлом — в Монреале, в нынешнем году — в Москве.

На Ивановскую площадь сыплются с неба переливчатые крылья. Сложив вингеры, люди кладут их в свободные ячейки уличных шкафов. Шкафы с ячейками у подъездов сейчас такая же необходимая деталь городского пейзажа, как в двадцатом веке стоянки лакированных автомашин, а в девятнадцатом — лошади с торбами на мордах и драчливые воробьи, подбирающие овес.

Прежде чем снять комбинезон, прилетевшие стирают изморозь и сушатся в тамбуре под струёй горячего воздуха. Горячее неприятно после бодрящего мороза. Волшебник, морщась, протискивается в вестибюль.

И тут к нему приближается, шлепая гусеницами, глазастый автомат:

— Ты человек по имени Гхор? Ксан Ковров просит тебя зайти срочно.

Даже волшебник волнуется, идя за автоматом: «Почему «срочно»? Какие-нибудь перемены? Дискуссия отменяется? Или сразу же надо сделать доклад? Готов он?»

Ксан Ковров за кулисами в радиорубке. Перед ним на трех экранах сразу три лица. Самое выразительное на среднем: курчавый, заросший до скул, страшный на вид человек так и сверлит глазами.

— Ты возглавишь, Зарек, — говорит ему Ксан Ковров медлительно и веско. — Принимайся сию минуту. Требуй, что хочешь, бери, кого хочешь. Это надо пресечь.

— Есть, — говорит курчавый и тут же отключается. Экран слепнет.

Ковров поворачивается к волшебнику:

— Прибыл, Гхор? Хорошо. У нас беда, дорогой. Дело более срочное, чем дискуссия о судьбах века. Забирай ты свое хозяйство, грузись в Одессе и поедешь в Африку. Там есть возможность проявить себя делом. Это будет полезно. И убедительнее ста речей.

Кадры из памяти Кима.

Под темным небом с низко нависшими тучами черные валы мчатся на Кима, вот-вот захлестнут, смоют. Закипает пена на гребнях, они рушатся с пушечным грохотом; кажется, весь дом вздрагивает от удара. Разбитая вдребезги, ворча, цепляясь за скользкие камни, волна уползает в океан, а там уже копит силы для удара новый глянцевитый вал.

Ночная буря бушует в комнате Кима. Это его любимый пейзаж, раз навсегда вставленный в телераму. Утром шум прибоя будит Кима, вселяет бодрость в минуты усталости, вечером убаюкивает. Все студенческие годы проходят под аккомпанемент ночной бури.

Ким, студент, признавался друзьям, что он хочет быть «как звезда».

Ничего нескромного не было в таком желании. Ким имел в виду стихотворение из школьной хрестоматии:

Будь, словно алая звезда,

Пятиконечным!

На планете пять заселенных материков, у красной звезды пять лучей. У человека — так считали современники Кима — тоже должно быть пять лучей, пять направлений в жизни, пять интересов.

Первый луч трудовой. Труд, полезный и напряженный, труд, за который благодарят и уважают, труд, который выполняется с гордым сознанием незаменимости. Но труд отнимает только двадцать пять часов в неделю — пять в рабочий день. Пятьдесят часов надо проспать. Остается еще девяносто три на прочие лучи.

Вторым лучом считалась общественная работа. Как вытекает из самого слова, общественники ведали делами общими, выходящими за пределы компетенции специалистов; праздниками, соревнованиями, выставками, а прежде всего общественным мнением; они устраивали опросы, дискуссии, выявляли претензии и пожелания.

Журналистика, например, и газетная и телевизионная, считалась общественным делом. Совет Планеты тоже был общественным делом — самым почетным. Но туда выбирали наиболее опытных, умудренных жизнью и знаниями. Кроме того, общественники помогали специалистам, если в какой-либо отрасли создавался трудовой пик, опекали людей одиноких, надломленных горем, болезнью, неудачей или же молодых матерей.

Личная жизнь была третьим лучом человека: любовь — у молодых, семья — у людей среднего возраста, у стариков — внуки; и у всех от мала до велика общение с друзьями.

Четвертым лучом считали заботу о своем здоровье, спорт в основном.

Увлечение было пятым лучом — вечерняя специальность, то, что по-английски называют хобби. Иные увлекались играми, иные — искусством, иногда увлечение превращалось во вторую профессию, даже в главную. Ведь не всем на Земном шаре доставался приятный труд, кто-то должен был ведать уборкой грязи, варить обеды, кормить детей, ухаживать за больными — выполнять дела тяжелые, скучные, однообразные, неприятные. Не все удавалось перепоручить кибам. Люди с неинтересной работой отводили душу на пятом луче. А некоторым надоедала своя профессия: жизнь велика, одно дело может и наскучить. И не все знаешь с детства, что-то встречаешь и в середине жизни. Учись, пожалуйста. Времени хватает, поступай в любой институт, училище — музыкальное, художественное… Не хочешь учиться, иди в любительский кружок, играй на сцене, снимай кино для собственного удовольствия. Пиши стихи, неси их в любой самодеятельный журнал. Есть такие, где редакторов больше, чем читателей, а тираж… сорок экземпляров. Журналы эти читают в издательствах, выбирают достойное внимания целого города, страны, человечества.

• Предыдущая
• 10/94
• Следующая