Мы — из солнечной системы (Художник И.М. Андрианов) - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 58
- Предыдущая
- 58/94
- Следующая
— Я говорю: не играй с огнем!
Но Голиафу нужно было восстановить свое превосходство. Рука осталась цела, не кололо, не болело. Раздумывать он не любил, согнувшись, быстро вскочил в ратоматор и так же проворно выпрыгнул задом, не поворачиваясь.
— То-то! Пугают вас, детишек, а ты веришь. И сейчас труса празднуешь. Слабо залезть.
— На слабо дураков ловят, — проворчал Феникс не очень уверенно.
— Отговорочки. Я залез же.
— Ну и подумаешь!
Феникс быстро шагнул в ратоматор, хотел обернуться… но неприятель его еще быстрее захлопнул дверцу.
Позже Голиаф объяснял, что он сделал это «нечаянно», задел, а она захлопнулась. Едва ли это было «нечаянно», но во всяком случае и неумышленно. Просто Голиафу очень хотелось унизить «мальца», и, увидев Феникса в шкафу, он представил себе, как это здорово будет, когда Феникс начнет стучать, просить выпустить его, а они с Нормой будут дразнить его и смеяться.
Но ратоматор стоял под током. Как только дверца захлопнулась, он задрожал, загудел… и кассета, стронувшись, поехала по журчащему конвейеру ко второму ратоматору, проверочному, вошла в него, защелкнулась, теперь загудел тот…
Голиаф, раскрыв рот, смотрел на все эти пертурбации. Норма рассеянно подняла голову: она еще не поняла, что произошло.
Но тут послышался стук изнутри.
Уже не помышляя о насмешках, потрясенный Голиаф рванул дверцу. О счастье! Ничего не случилось! Живой и здоровый Феникс выбрался наружу, потирая щеки.
— Дурак ты, Гол. Меня как иголками прошило, миллион дырок во мне, живого места нет. Лезь, теперь я тебя продырявлю. Слабо?
Видимо, кожа у него горела. Он все потирал лицо и хлопал себя по икрам, словно сомневался, целы ли.
Но тут стук повторился, на этот раз во втором ратоматоре, там, где проверялось качество записи.
Голиаф нерешительно открыл дверцу.
Феникс… второй, точно такой же, выбрался оттуда, потирая щеки.
— Дурак ты, Гол, — выругался он. — Меня как иголками прошило, миллион дырок во мне. Лезь, теперь я тебя продырявлю. Слабо?
Так он сказал, слово в слово, как и первый Феникс. Видимо, мозги у них были совершенно одинаковые и мысли одинаковые, и для выражения их они подбирали тождественные слова.
Этот тоже потирал лицо и хлопал себя по ногам. Должно быть, и у него горела кожа.
Свидетели обалдело смотрели на двойников. Два носа кнопкой, две пары глаз-черносливин, две пары желтых брюк в крупную клетку, одинаковые складки на брюках, у обоих из кармана висит голубой платок.
Заметив друг друга, Фениксы глумливо улыбнулись, вытянули палец одинаковым жестом и хором сказали:
— Это что за тип?
И рассердились одновременно:
— Ты еще передразниваешь меня, кривляка!
Тогда Норма закрыла глаза и завизжала пронзительно. Завизжала от ужаса, растерянности и беспомощности, завопила, не думая о последствиях, широко раскрыв рот.
Двойники, одинаковые, как эстрадные танцоры, дернулись оба сразу и оглянулись на дверь:
— Тихо, дуреха! Закрой пасть! — крикнули они одновременно.
Норма продолжала визжать.
Два Феникса кинулись ее унимать, оба протянули руки, чтобы зажать ей рот, столкнулись лбами и встали, наклонившись, как молодые бычки:
— А ты кто такой? Залез без спросу, да еще командуешь!
Они еще не понимали, откуда взялся второй. Каждый думал, что второй-это хитрый проказник, тайком пробравшийся в Дом ратозаписи.
Норма продолжала визжать.
И тут послышались тяжеловесные шаги. Распахнулась дверь кухни. На пороге, пылая от жара и гнева, стояла тетя Флора со сковородкой в руке.
Голиаф метнулся к окну и исчез. Норма повизгивая кинулась за ним, прижимая к груди две горжетки. Остались Фениксы. Они-то знали, что от возмездия не уйдешь и лучше принять трепку от бабушки, чем потом от матери, не устающей так быстро.
— Баба, я больше не буду, — захныкали они оба. И уставившись друг на друга, добавили злыми голосами:
— Этот попугай передразнивает меня все время.
Тетя Флора провела рукой по глазам.
«С ума схожу, — подумала она. — В глазах двоится и слышу двоих».
Но она была человеком действия и давно уже привыкла к чудесному удвоению вещей. А если вещи удваиваются…
— Ты лазил в шкаф, шалопай?
— Я больше не буду, баба.
Преступление требовало кары. Но тетя Флора, — как человек справедливый, хотела и колотушки распределить по справедливости.
— Кто из вас придумал, это?
— Я. Но я больше не буду, — ответили оба унылым хором.
И с удивлением воззрились друг на друга. Почему этот попугай берет на себя вину?
— А откуда ты вылез?
Вот тут впервые двойники сделали разные жесты. Один показал на записывающий ратоматор, другой на проверочный.
Отныне они стали разными людьми, и судьба повела их разными путями.
Тетя Флора действовала решительно. Наградив зачинщика (оригинал) тумаками, она втолкнула его в чуланчик с бракованными кассетами и заперла там.
— А теперь поговорим с тобой, — обратилась она к копии.
— Баба, отпусти, мне надо уроки готовить.
И из чуланчика донеслось, как эхо:
— Баба, отпусти, мне надо уроки готовить.
Обоим одновременно пришла в голову мысль избавиться от наказания ссылкой на уроки. Но запертому Фениксу пришлось еще стучать в дверь — он запоздал на две секунды.
— Господи, вразуми, — бормотала тетя Флора.
Только теперь перед ней предстали ясно все неприятные последствия. За халатность в работе ее, конечно, накажут. Отстранят, присудят к скуке, дадут год или два полного безделья. Придется терпеть: виновата, оплошала. Разговоры начнутся сегодня же: надо привести чертенят к сварливой Фелиции. И так дочка ворчит, что от Феникса ни покоя, ни отдыха. И вот, на тебе, бог дал еще одного сыночка. Полно, бог ли? Бог дает детей обычным, установленным порядком. А этот вылез из атомной печки, как дьявол. Дьяволенок и есть, исчадье ада… атомов точнее.
«Исчадье» — удобная формулировка нашлась. Исчадье можно было не признавать внуком.
— Аминь, рассыпься, — сказала тетя Флора со слабой надеждой на избавление от всех неприятностей. Мальчишка в желтых штанах не хотел рассыпаться.
— Господи, за что ты испытываешь меня? — причитала сбитая с толку старуха. — Оно не рассыпается, оно притворяется Фениксом, чтобы отвести мне глаза. Как отличить наваждение от внука?
«А если размахнуться сковородой?…»
— Ты с ума сошла! Я маме пожалуюсь! Не смей.
На рассеченном плече показалась кровь. Уронив сковородку, тетя Флора кинулась обнимать ревущее исчадье.
И тогда ей пришло в голову (начать бы с этого), что у нее сын-врач, ученый, умный, эпидемии пресекающий.
— Том, голубчик, прилетай скорее!…
И вот Том на ратокухне, где так славно пахнет луком и жареными пирожками, а, кроме того, еще машинным маслом и грозовым электричеством, и перед ним зареванный шоколадного цвета парнишка с разорванной на плече рубахой.
— Ты посмотри, посмотри, все ли у него в порядке? — говорит тетя Флора.
Том сгибает руки и ноги. Целы. Голени исцарапаны, но так полагается в двенадцать лет. Бьет молоточком по коленным чашечкам, сердце слушает, щупает селезенку, заглядывает в горло.
— Все на месте, мам. Нос заложен, но это от полипов. Я выжгу их, когда он станет постарше.
Тетя Флора заливается слезами:
— Полипы? Полипы, как у маленького. А я его сковородкой… а у него полипы…
Из чулана извлекается оригинал, Том ставит его рядом с копией, сравнивает волосы, губы, родинки… носы с полипами.
— Дядя Том, скажи, что я настоящий, — просят оба Феникса.
— Мама, придется тебе признать нового внука.
Мальчишки смотрят друг на друга волчатами:
— Я тебя не пущу в мою комнату, — грозятся они. — Я тебя придушу в постели.
Тетя Флора держится за голову;
— Боже мой, боже мой, что скажет Фелиция!
И тогда Том решается:
— Мама, пожалуй, мы возьмем к себе этого нового (он ищет глазами ссадину на плече). Его надо понаблюдать о медицинской точки зрения. Если все атомы на месте, повезем его в Москву, в Главный институт ратомики. А Фелицию ты подготовь постепенно, пусть свыкается с мыслью, что у нее не один сын, а два, как бы близнецы.
- Предыдущая
- 58/94
- Следующая
