Ты у меня одна (СИ) - Сергеева Оксана - Страница 52

• Предыдущая
• 52/73
• Следующая

Был такой момент. Алёна тоже лежала в постели, придавленная высокой температурой и жутким недомоганием. На фоне общего состояния организма, да еще с такими тяжкими переживаниями и мыслями, тогда казалось, что не выбраться ей из этой ямы никогда. Последующие дни высвечивались смертельной бесконечностью. Конец был бы лучше. Но конца и края своим страданиям она не видела.

— Прости, — тихо сказала Светлана, наконец нарушая тишину.

— Это ты меня прости. Я погорячилась. Ты только не обижайся, я ни в коем случае не хотела тебя обидеть.

— Я не обижаюсь. Просто ты такой гений, и к тебе невозможно привыкнуть. — Света потянулась и обняла подругу. С чувством прижала ее к себе. — И я за тебя беспокоюсь, ужасно переживаю.

Алёна ответно и благодарно сжала ее в объятиях.

— Я убогий художник, хающий свою собственную картину. Потому что эта картина мешает мне жить. Ваня тоже ждет от меня эмоциональных штампов. Я знаю. Мы все привыкли на них ориентироваться. Они как симптомы болезни. Так проще понять. А я никак не могу им научиться.

— А говоришь, что не можешь научиться, — улыбнулась Света, — по-моему у тебя уже получается. Прокричалась – легче стало?

— Легче, — хмыкнула Алёна, чувствуя, как начинает болеть голова. — Значит, я не безнадежна.

— Не безнадежна. А на Ваню я злюсь. Сильно злюсь.

— Почему? — улыбнулась Алёна.

— Потому что, — буркнула Света. — Вот ведь!.. — всплеснула руками. — Так и хочется назвать его…

— В тебе говорит женская солидарность. Но не обижай моего Ваньку.

— Ой ли… самой паршиво, а она его защищает. Я вот когда с Игорем ругаюсь, мне охота всем на него нажаловаться. Просто я всегда и везде за тебя.

— Никому нельзя плохо говорить про Ваньку. Не позволяется, — пригрозила Алёна подруге.

— Блин, Алён, ну не верю я, что ты не видишь никакого выхода из этой ситуации. Я так за вас переживаю!..

— Я тебе говорила, какие у нас выходы. И любой из них будет совершенно логичным для Шаурина.

— А для тебя? Ни за что не поверю, что у тебя нет решения вашей проблемы. Ты сколько раз меня из болота вытаскивала. Мне кажется я без тебя никогда бы Игоря не поняла. Ты же все знаешь! И Ваньку своего знаешь как облупленного! Я просто поверить не могу, что ты согласилась просто плыть по течению! Ну!..

Алёна тяжело вздохнула. Кивнула с осторожностью, словно боялась сказать лишнее слово.

— Есть, конечно, способ. Знаю я… Но это надо продрать Шаурина до самой изнанки. У меня не хватит духу, это же как себя… Пусть он лучше сам. Сам придет к какому-то осознанию, — монотонно проговорила Алёна.

— Ладно, — вздохнула подруга, — тебе виднее. Но я бы не смогла вот так сидеть на месте.

— Так и я не могу, — горько усмехнулась Алёна. — Видишь, все бегаю и бегаю…

— Пойдешь завтра с нами в «Барракуду» или снова дома запрешься? Вся компашка соберется, весело будет. Ну, кроме Вани. Он еще не вернулся. Игорь бы мне сказал.

— Пойду, раз соберется вся компашка и будет весело. А Вика?

— О, нет! Если она нарисуется, я ее лично удавлю.

— Тогда точно пойду.

С самого начала субботнего вечера, который компания проводила в ресторане «Барракуда», Алёну не покидало ощущение дежавю. Наверное, потому что сегодня они заняли тот самый столик, за которым сидели, отмечая помолвку Радченко. В тот день они с Ванькой познакомились. А потом в этом же заведении праздновали девичник. Ближе всех к Алёне снова оказался Татарин. И даже Максим Журавлев пришел, с которым она тоже была знакома, но сталкивалась всего пару раз. Слава богу, Вика не появилась. И не было Шаурина.

Но даже зная, что Вани нет в городе, Алёна ничего не могла с собой поделать: в душе царило стойкое ощущение, что он придет с минуты на минуту. Его здесь не хватало. Да и вообще… Его ей не хватало как воздуха.

Поэтому, когда в начале зала показалась высокая шауринская фигура, это не стало неожиданностью, хотя дернуло, как током.

Он не спеша двигался по проходу, огибая огражденные зоны. Миновал бар. Алёне представилось, что сейчас откуда-нибудь вылетит та неловкая официанточка и вновь обольет его томатным соком. Даже пиджак на Ваньке был серый, только темнее, графитного цвета, а футболка черная. Как же ему идет черный… Но сегодня обошлось без происшествий, Иван благополучно подобрался к их столику.

И вот он — самый отвратительный момент…

Шаурин поздоровался под общий радостный гомон и шуточки. Занял свободное место, по иронии судьбы, на другом конце стола напротив Алёны, и все поняли: что-то не так. Наступила тишина. Друзья переглянулись и с плохо скрываемым любопытством начали посматривать то на Ивана, то на Алёну. Только Игорь со Светой вели себя адекватно, потому что были в курсе теперешних противоречий.

Как гадко стало на душе. Противно. Эта минута тошнотворной неловкости ранила сильнее, чем три недели одиночества и равнодушие Шаурина.

Но скоро разговор вернулся в свое обычное непринужденное русло. Внимание к их персонам постепенно сошло на нет. Однако неловкость, что душила Алёну в первую минуту при встрече с Иваном, никуда не исчезла. Осталась с ней, свернувшись в желудке тугим узлом.

И знала же прекрасно, что первая встреча будет самая тяжелая. И в ней точно будет мало радостного. Но все оказалось намного ужаснее. Самое худшее – это после такого перерыва, все еще находясь в подвешенном состоянии, в неопределенности, встретиться вот так на людях.

Убивало. Убивало всякую надежду на что-то хорошее. Вместо этого разочарование обнимало за плечи, и тянула руки застарелая боль. Почти невозможно вынести это под чужими взглядами, потому что нет возможности использовать привычные способы борьбы со своей слабостью. Тут не проорешься в подушку и не глотнешь двойную дозу успокоительного, разве что еще один бокал вина… Главное, не расплакаться.

Алёна за все это время один раз и плакала. Через день после Ванькиного ухода. Тогда он позвонил, чтобы справиться о ее самочувствии. А она лежала с температурой. У нее болела голова, и чувствовала Алёна себя будто при смерти. Почему Шаурин позвонил, непонятно. Может, Света рассказала о ее болезни, может по какой другой причине. Наверное, Света… А Шаурин, разумеется, не мог не позвонить, он же уверен, что если Алёне не напомнить, то у нее самой не хватит ума выпить таблетки. Сказал, если что, приедет отлупит. Это было очень эмоционально. Потом Алёна долго плакала и с трудом успокоилась. Болезнь. Долбанная акклиматизация.

Сейчас снова боялась, что не сдержит слезы и расплачется. Не от обиды и горечи. От одного взгляда на Ваньку. Ему даже говорить ничего не нужно, чтобы довести ее до слез, даже смотреть не нужно, а просто быть рядом.

Вот он, Шаурин, сидел перед ней, ее Ванька. И как будто уже не ее. Улыбался знакомой и в то же время незнакомой улыбкой. Нет, он не демонстрировал равнодушие, не сидел с непроницаемым видом. Он был спокоен и уравновешен, хорошо владел собой, разговаривал, не выдавая ничего лишнего и обличающего. В общем, вел себя так же, как в тот день, когда они познакомились. Точно чужой ей. Незнакомец. И это было ужасно. Ни тогда, ни сейчас Алёна понятия не имела, что творится у него в голове.

Они словно вернулись к нулевой отметке и нужно все начинать с начала. А это… это кажется невозможным. Столько всего между ними произошло, столько они пережили. Поневоле теперь задумаешься: а было ли?

Алёна все смотрела на Ваню и не пыталась отвести глаза. Чем чаще они ловили взгляды друг друга, тем плотнее как будто становился воздух, и сгущалось напряжение.

Только ей кажется, что в помещении ужасно душно и практически нечем дышать? Спина взмокла. Ладони становились то обжигающе горячими, то холодными, как лед.

Каждая минута выворачивала наизнанку. Но наконец Алёна перехватила этот взгляд. Хорошо ей знакомый. Когда Шаурин отводил глаза, на секунду концентрируясь на каком-то предмете, а потом снова возвращался к собеседнику.

Он злился. Он очень злился.

• Предыдущая
• 52/73
• Следующая