Что на самом деле сказал апостол Павел - Райт Том - Страница 38

Но здесь необходимо одно замечание. Принято думать, будто Павел живет ожиданием конца «света», то есть существующей в пространстве и во времени вселенной. «Виной» тому — апокалиптический фрагмент из Первого послания к Фессалоникийцам и предупреждение о «краткости дней» в 1 Кор 7:29–31, нередко соблазняющие думать, будто Павел верил во что–то такое, о чем и помыслить не могли ни иудеи I века вообще, ни Иисус и его последователи, в частности[23]. Однако в XX веке многие исследователи Нового Завета, в том числе и яростные критики «буквализма» фундаменталистского толка, упорно держатся за буквалистское прочтение тех устойчивых формул (вроде «затмения луны и солнца» и т. п.), которые в библейском контексте иначе, как выразительная метафора, восприниматься не могут.

Да, Павел живет в ожидании грандиозных, невиданных событий. Вот он и спешит закончить вверенное ему дело прежде, чем они произойдут. Кроме того, он верит, что наступит момент, когда Создатель твари действительно освободит ее от «рабства тлению» (Рим 8:21), упразднит все «начальства, власти и силы», и тогда «Бог будет все во всем» (ср. 1 Кор 15:23–28). Однако вряд ли стоит с легкостью принимать за события конца времен те испытания, которые, как хорошо знает Павел, вот–вот должны обрушиться на мир. Иудеи во все времена были склонны воспринимать происходящие в пространстве и времени политические катаклизмы как предвестие Дня Господня. Иначе зачем понадобилось бы Павлу убеждать Фессалоникийцев «не смущаться… от послания, как бы нами посланного, будто уже наступает день Христов» (2 Фес 2:2). Если бы Судный день действительно означал конец физического мира, о наступлении его вряд ли понадобилось бы оповещать письмом. Мы слишком долго позволяли себе принимать Павла за этакого богослова конца света. Пора, наконец, прислушаться к нему и понять, что мы имеем дело с человеком, живущим в первые дни новой, Божьей, эры, которая началась в пасхальное утро.

Но что посредине — между появлением обновленного человечества и конечной точкой его пути? Иными словами, что должно произойти после того, как язычники и иудеи придут поклониться открывшемуся в Иисусе Христе истинному Богу, но прежде, чем они преобразятся в жизни будущего века? Впрочем, Павел считает, что преображение уже началось, оно происходит здесь и сейчас. Это явствует прежде всего из Рим 12:1–2:

В нескольких фразах здесь сказано все: святость неотделима от поклонения, а поклонение — от святости. И снова перед нами перевернутое отражение Рим 1:18–32: обновляется не только ум, но и тело; расколотому «Адамову человечеству», каким оно предстает перед нами в первой главе Послания к Римлянам, противопоставлено человечество воссоединенное, цельное.

Теперь нетрудно понять, как и почему подобные представления бросали вызов язычеству. «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь», то есть не принимайте языческих взглядов, символов, образа мыслей, их россказней и небылиц. Язычество саморазрушительно. Павел же предлагает коренящийся в иудейской традиции идеал человечности, в основе которого — премудрость и святость.

«Святость» — многогранное, трудное слово. Здесь я ограничусь замечанием о том, что для Павла она — не что–то вроде «дополнительного задания», которое дается некоторым, наиболее способным христианам, тогда как остальные могут спокойно прозябать в полуязычестве, это неотъемлемое свойство каждого, кто обновлен во Христе. Но в то же время Павел — реалист. Он не думает (что приписывают ему некоторые толкователи), будто христианин благодатью крещения, силой Святого Духа или чем угодно еще может оставаться безупречно–святым двадцать четыре часа в сутки. Он видит, в какой тупик загоняют подобные благочестивые потуги, и старается от них предостеречь. Собственно, об этом — Первое послание к Коринфянам. Для него вся жизнь обновленного человечества колеблется между «уже сейчас» и «еще не»: оно призвано поклоняться истинному Богу и день ото дня «обновляться по образу Создавшего» (Кол 3), но взгляд его должен быть устремлен вперед, прикован к жизни будущего века:

В частности, Павел убежден, что святость не сводится к строгому соблюдению закона, чего, будучи фарисеем, он неукоснительно требовал от себя и от других. Не случайно за всеми его рассуждениями о христианской святости стоит критика Торы: достичь своими силами святой жизни попросту невозможно, говорит он. В этой связи особенно интересны Рим 7 и Гал 5, о которых и по сей день спорят экзегеты.

На наш взгляд, в обоих текстах речь идет о том, что Израиль все еще живет «по плоти», «в Адаме», и поэтому закон неизбежно будет ему в осуждение. Начнем с Рим 7. Павел говорит здесь от первого лица, не в последнюю очередь затем, чтобы не показалось, будто, критикуя своих соплеменников, он отделяет себя от них. По сути, он признается в том, что, только став христианином, осознал, в какой тупик загонял себя, будучи ревностным фарисеем. В Торе, рассуждает он, нет ничего плохого, потому что сам по себе закон «свят, праведен и благ». Однако, поскольку Израиль по–прежнему «в Адаме», святой, праведный и благой закон стал для него смертным приговором. Иначе быть и не могло: «Заповедь, данная для жизни, послужила мне к смерти» (Рим 7:10). И только когда Адамово естество Израиля было упразднено в смерти и воскресении Христовом, к которому каждый христианин становится причастен в крещении, «закон духа жизни… освободил меня от закона греха и смерти» (Рим 8:2).

Поводом для Гал 5 стало намерение Галатов принять иудейский Закон, чтобы как можно дальше уйти от своего языческого прошлого. Они вполне осознали собственную распущенность, раскаялись в идолопоклонстве и были полны решимости стать на путь подлинной человечности, поклонения истинному Богу и святости. Но «возмутители» (они внедрились в общину после ухода Павла) стали убеждать Галатов в том, что для начала им нужно принять иудейский Закон. «Это неправда, — возражает Павел. — Закон еще крепче привяжет вас к ветхой, плотской человечности. Недаром символ верности ему — обрезание. Приняв закон, вы не только не подниметесь над своим язычеством, не говоря уже о новой христианской жизни, но опуститесь до более страшного идолопоклонства, попадете в рабство плоти, ветхого, плотского "я", ветхого Адама. Вы снова потеряете себя. Если же хотите жить по–настоящему, поступайте по Духу, и наследуете любовь, радость и мир».

Во всех Павловых текстах сквозит мысль о том, что подлинная святость невозможна без соучастия в смерти и воскресении Христа. Но явственней всего она присутствует во Втором послании к Коринфянам, где Павел с болью и гневом пытается вразумить глухую к его проповеди, а значит, безразличную к нему самому и его служению общину. Коринфяне не намерены слушать неудачника, да к тому же бывшего арестанта: им нужен сильный, преуспевающий лидер, на которого можно равняться. Всем строем своего Послания, в котором что ни слово — блестящая писательская находка или личное откровение, Павел стремится показать, что сердцевина, источник всей жизни обновленного человечества — это крестная смерть и воскресение Мессии Иисуса.