Капитан Темпеста - Сальгари Эмилио - Страница 10

• Предыдущая
• 10/62
• Следующая

— И ты думаешь, великий визирь уступит требованию своих воинов? — спросил капитан Темпеста.

— Думаю, что ему ничего больше не остается делать, падрон.

— Бедная девушка! — тоном сострадания произнес капитан Темпеста. — Неужели ее убьют?

— Наверное, — сказал араб. — А после этого вы должны ожидать самого ожесточенного нападения на крепость. Войску надоела эта долгая осада, оно теперь нахлынет на Фамагусту, как взбаламученное море во время бури, и все уничтожит на своем пути.

— Мы готовы принять господ турок, как они заслуживают, — гордо сказал капитан Темпеста. — Наши шпаги и кирасы еще крепки, а сердца не знают боязни.

Араб грустно покачал головой и глухо проговорил:

— Их слишком много, падрон.

— Ну, что ж такое! Зато мы за стенами крепости, и они во всяком случае не нападут на нас врасплох.

— Об этом уж позабочусь я: сумею вовремя вас предупредить… Прикажешь мне вернуться туда, падрон?

Капитан Темпеста не ответил, очевидно, не расслышав этого вопроса. Облокотившись на парапет, он вслушивался в страшный рев турецкого войска и беспокойным взором следил за движениями факелов, точно производивших дикую пляску перед шатром великого визиря. Временами можно было различить отдельные крики, выделявшиеся из бури голосов, вроде, например, следующих:

— Смерть этой негодной рабыне!.. Мы требуем ее головы!… Уничтожить колдунью, опутавшую великого визиря!… Выдать ее нам!

Трубы, бубны и треск ружейных выстрелов не в силах были покрыть рева многотысячных орд. Казалось, мусульманский лагерь весь находился во власти неисчислимых легионов диких зверей, нахлынувших из африканских и азиатских пустынь.

— Так мне вернуться туда, падрон? — снова спросил араб. Капитан Темпеста вздрогнул, точно пробудившись ото сна, и поспешил ответить: — Да, да, ступай, мой добрый Эль-Кадур. Уходи, пока еще нет опасности, и не забудь, что я не успокоюсь до тех пор, пока ты не принесешь мне добрых вестей. Главное — узнай, где находится синьор Ле-Гюсьер. В нем все мое счастье.

По лицу араба пробежало облако невыразимой грусти, но он, как всегда, овладел своими чувствами и покорно сказал:

— Сделаю все, что только буду в силах, падрон, лишь бы на твоих устах зацвела улыбка счастья и глаза твои были ясны по-прежнему.

Капитан Темпеста сделал своему лейтенанту знак остаться на месте, а сам отошел с арабом в угол бастиона и сказал:

— Эль-Кадур, правда, что капитан Лащинский остался жив?

— Да, падрон, он не только жив, но скоро выздоровеет и надеется…

— Наблюдай за ним, пожалуйста.

— Хорошо. Но почему ты так интересуешься этим проходимцем, падрона? — осведомился араб, и в голосе его послышалась тревога.

— Я чувствую в нем своего смертельного врага.

— Да? За что же бы ему быть твоим врагом?

— Он догадался, что я не то, за что выдаю себя.

— Ага! значит, и он… любит тебя? — глухим голосом проговорил Эль-Кадур, трясясь от гнева.

— Раньше, может быть, и любил, но теперь он возненавидел меня за то, что не ему, а мне удалось победить Дамасского Льва.

— Синьор Ле-Гюсьер может любить тебя, падрона, но этот поляк… О, как я ненавижу его! — дрожащим голосом прошептал араб, яростно сжимая кулаки.

На некрасивом и грубом лице Эль-Кадура выражался такой гнев, что молодая девушка невольно отступила от араба назад, видя, какая страшная буря происходит в душе этого полудикаря.

Не беспокойся, мой верный друг, — мягко сказала она ему, — моим мужем будет или Ле-Гюсьер или никто не сделается им. Только он один достоин моей любви.

Араб приложил руки к сердцу, точно желая унять его тревожное биение, понурил голову и закрыл лицо краем плаща.

— Прощай, падрона! — тихо проговорил он немного спустя. — Я буду наблюдать за этим человеком, в котором и сам чую врага твоего счастья. Я стану следить за ним, как следит лев за лакомой для него добычей. Когда прикажешь, твой верный раб убьет его.

С этими словами Эль-Кадур вскочил на край стены и быстро стал спускаться вниз. Через несколько минут он скрылся в темноте.

Молодая герцогиня долго еще простояла на парапете, с беспокойством следя за исчезавшей во мраке тенью своего преданного слуги.

— Как должно страдать его бедное сердце! — прошептала она про себя. — Несчастный Эль-Кадур! Для тебя, пожалуй, было бы лучше, если бы ты остался у своего прежнего господина, несмотря на всю его жестокость.

Между тем Перпиньяно наблюдал за тем, что происходит в турецком стане.

— Как будто там успокаиваются, — вслух рассуждал он сам с собой. — Должно быть, бедную христианку уже убили. Эти звери на все способны, когда придут в ярость. Они никого не щадят: ни женщин, ни детей, даже собственных.

— Да, — со вздохом подумала герцогиня, услыхавшая слова своего лейтенанта, — наверное, не пощадили и моего Ле-Гюсьера.

Действительно, в лагере турок вдруг все затихло. Не было больше слышно ни звуков труб, ни грохота барабанов, прекратилась и стрельба. Даже гул голосов стал постепенно затихать по мере того как снова разбегались во все стороны тысячи факелов, пылающие языки которых прорезали ночной мрак прихотливыми извивами огненных линий.

Христианские военачальники, убедившись, что в данную минуту нет оснований ожидать нападения, отправили своих подчиненных назад в казематы, оставив лишь усиленное число часовых на стенах, в особенности возле колубрин.

Как и предвидел Эль-Кадур, ночь прошла спокойно, так что осажденные могли хорошо выспаться. Но лишь только занялась утренняя заря, заставившая побледнеть и стушеваться последние звезды, к бастиону св. Марка, предшествуемые трубачом, подъехали четыре турецких всадника с белыми шелковыми флажками на остриях алебард. Когда маленький отряд остановился в известном расстоянии от стен крепости, трубач протрубил сигнал внимания, побудивший венецианских военачальников собраться на платформе бастиона. На обставленный соответствующей церемонией вопрос начальника крепости, что нужно парламентерам, один из последних — важное, судя по его наряду и разным знакам отличия, лицо — громким голосом проговорил предложение о коротком перемирии, в течение которого в стане войск султана Сулеймана II должно совершиться событие, долженствующее иметь решительное влияние на исход войны.

Думая, что турки опять затеяли какую-нибудь новую ловушку, как это не раз уже случалось, венецианские начальствующие лица сначала хотели было ответить резким отказом, но после некоторого совещания, не желая слишком раздражать варваров, в руках которых находилась судьба злосчастного города, согласились на просьбу парламентеров и дали обещание, что до полудня с их стороны не будет сделано ни одного выстрела.

По окончании переговоров с венецианцами турецкие посланные возвратились в свой лагерь, где опять происходило большое движение. Видно было, как на громадной равнине стягивались и устанавливались длинными рядами все войска, словно для осмотра, что сильно подтверждало подозрения христиан относительно возможности обмана со стороны коварного неприятеля.

Сначала выступили артиллеристы в разноцветных камзолах и широких шароварах, в сопровождении двухсот колубрин, которых везли превосходные арабские лошади в богатейших попонах и сверкающих металлическими украшениями сбруях. За ними двигались роты янычар, этих наводящих ужас всемирно известных головорезов, составлявших главное ядро турецкой армии. Это был подбор людей, не боявшихся смерти, когда их пускали в дело, они не останавливались не только перед саблями и мушкетами, но даже перед пушками.

Потом стали появляться албанцы в своих широких белых юбках и громадных пестрых чалмах, в поясах, утыканных пистолетами и ятаганами. Затем следовали иррегулярные войска Малой Азии, вооруженные длиннейшими аркебузами, алебардами, и даже арбалетами, более ста лет уже не употреблявшимися в других странах, покрытые сверкающими стальными доспехами и снабженные щитами времен чуть не первых крестовых походов, они имели очень грозный вид. Последними шли необозримые ряды арабских и египетских кавалеристов, закутанных в белые бурнусы, украшенные цветными каймами и кистями.

• Предыдущая
• 10/62
• Следующая