На прозрачной планете (илл. В. Колтунова) - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 3

• Предыдущая
• 3/91
• Следующая

В комнате было несколько светящихся экранов- самый большой на передней стенке, два поменьше у самого пола, по одному на потолке и на задней стенке и два продолговатых сбоку. Окна были завешены, свет исходил только от экранов, а на экранах виднелся подводный мир. По центральному, большому, плыли навстречу темные силуэты подводных скал. Появившись впереди, скалы перемещались на боковые экраны, потом на задний. Нижние, небольшие, экранчики показывали дно; там мелькали перламутровые створки мертвых раковин и извилистые следы живых, распластывались мохнатые пятилучевые звезды, боком пробегали мелкие крабы. Изображения были цветные и очень отчетливые, так что иллюзия путешествия получалась полной, как в панорамном кино. Казалось, что ты действительно сидишь в подводной машине и смотришь в окна. Зрители хватались за кресла, когда машина резко накренялась, и только потом замечали, что пол под ногами неподвижен.

Над большим экраном висело табло, на нем сменялись светящиеся цифры: время, направление движения по азимуту, глубина в метрах, скорость, километраж по спидометру. Машина отошла уже на километр от берега и погрузилась на шестнадцать метров. Опасная полоса прибоя осталась позади.

Пожалуй, хорошо, что старт запоздал. Туман успел рассеяться. Солнце пронизывало воду, и экраны светились радостным золотистым светом. Подводный мир предстал перед людьми во всей своей красочности. В золотисто-зеленой воде развевались зеленые листья морской капусты и другие водоросли, похожие на бурый мох и на красный папоротник. Сменялись, подобные астрам, белые, розовые и кремовые актинии, приросшие к раковинам ракои-отшельников, и морские лилии с пятью лепестками вокруг жадного рта. В этом мире цветы были хищными животными, вместо пташек пестрые рыбки порхали в невесомых лесах, не мошкара, а рачки плясали в лучах света. И все это было так близко, в каких-нибудь двадцати метрах под однообразной поверхностью океана.

Глаза не успевали все охватить, все заметить. «Смотрите сюда, смотрите!» — слышалось то и дело. Вот пронесся толчками маленький кальмар — живая ракета, изобретенная природой. Выталкивая воду, кальмары вытягивают щупальца в струйку, а исчерпав инерцию, сжимаются комком. А вот оранжево-красная офиура, словно пять змеек, сросшихся головами.

Машина спускалась по затопленному склону вулкана. Обвалившиеся скалы лежали в хаотическом беспорядке, расщелины между ними занесло песком, бока скал густо обросли сидячими морскими животными- губками, мшанками, актиниями, устрицами, уточками… «Зверюшки» были неподвижны, а гигантские водоросли, как щупальца, хватались за гусеницы, наворачивались на вал, будто старались задержать, опутать, задушить непрошенного пришельца из чужого надводного мира. Но на машине имелись специальные ножницы. Они раскрывались ежеминутно и состригали зеленые путы.

Безжалостно давя хрупкие раковины и губки, машина переваливала через каменистые гребни; замедляя ход, съезжала по наклонным плитам; прибавляя скорость, всплывала, чтобы преодолеть барьер или расщелину. Она прокладывала путь с такой уверенностью, будто за рулем сидел опытный водитель, много лет проработавший на подводных трассах. И зрители после каждого ловкого броска невольно начинали аплодировать. Кому? Конечно, сегодняшнему имениннику — Ходорову, конструктору этой смышленой машины.

А именинник между тем стоял у самого экрана, небрежно прислонившись к стене и скрестив руки на груди, как капитан Немо. Поза его должна была выражать бесстрастное хладнокровие, но хладнокровия не получалось. Брови, губы, веки, лоб выдавали волнение изобретателя. Мысленно он сидел в машине, и это отражалось на его лице. Если на нижних экранах виднелся разрисованный рябью песок, уголки губ Ходорова сдержанно улыбались, морщины на лбу разглаживались. Когда появлялись камни, Ходоров хмурился, и чем крупнее были камни, тем глубже становились морщины. Когда же машина начинала буксовать, сдержанно-торжествующая улыбка превращалась в страдальческую. Ходоров, закусив губы, выпячивал плечо, как будто хотел подтолкнуть, налечь, подсобить машине. И как же он улыбался, как расплывался, когда машина продолжала путь!

Мне вспомнились юные годы, давно забытые соревнования авиамоделистов. Там тоже было так: пока модель у тебя в руках, ты- хозяин. Ты ее придумал, можешь и переделать. Но вот моторчик заведен, модель запущена… летит. Милая, не подведи! Набери высоту, не завались, не сдай! Еще тяни, еще немного! Все что от меня зависело, сделано. Теперь помогать поздно, можно только волноваться, надеяться. Экзамен сдает моя работа, а не я.

А сегодня я был здесь пассажиром. Я как бы стоял у окон подводного поезда и любовался невиданным зрелищем. Ходоров не любовался, возможно, он даже не замечал подводных цветников. Его волновали грунт, ход, скорость, повороты… Так хозяин плохого телевизора не следит за интригой пьесы, не видит игры актеров. Он крутит ручки. В его ушах не слова, а чистота звука, перед глазами не действие, а четкость изображения.

Миновав пеструю полосу рифов, машина вошла в дремучий подводный лес. Водоросли стояли на пути сплошной десятиметровой стеной. Они охотно расступились перед острым носом и тут же сомкнулись, опутав машину зеленым и бурым серпантином. Стало темновато, как в настоящем лесу. Ножницы заработали вовсю. Стриженые куски заполонили и передний экран, и задний, и боковые. И все же избавиться от теней не удавалось. Мочальные хвосты, свиваясь, тянулись за каждой рамкой. Скорость заметно падала. Вдруг- стоп!

Неужели застряла?

На экранах заиграли радужные рыбки, обитательницы зарослей. Движущаяся машина пугала их, к застывшей они подплывали без страха.

Но вот рыбки метнулись и исчезли. Машина давала задний ход. Да, это было целесообразно. Намотавшиеся водоросли стали разматываться. Темные заросли сдвинулись с боковых экранов к переднему. Рывок. Мотор работает энергичнее, лопасти шлепают по воде. И машина отрывается от дна. Подводный лес ныряет под гусеницы. Машина обходит его поверху, перепрыгивает, как через скалистый барьер.

Подождите, нельзя ли не так быстро?

Я был молодым человеком, когда в Москве впервые появилось циркорамное кино. С шумливыми друзьями пришел я в круглый зал, сел в кресло, и вдруг началось путешествие… На грохочущем поезде, на плоту в брызгах пены, на ревущем самолете и даже под ним- между колесами- мчались мы по горным ущельям, над клочьями туч, вровень с двуглавым Эльбрусом. Я жадно вертел головой, стараясь все заметить. И мне хотелось крикнуть: «Стойте! Дайте насмотреться!»

Такое же чувство возникло у меня сейчас. Ведь и тут, как в циркораме, экраны сверху, впереди и сзади — словно окошки. Машина шла не так уж быстро — километров шесть-семь в час, чуть скорее пешехода. Но столько показывалось неожиданного, столько надо было рассмотреть, так быстро ускользали подводные обитатели!

Один человек нипочем не уследил бы за всем. Наблюдатели разбились на группы, по специальностям. Худой остроносый физик, вперив очки в табло с цифрами, торопливо отмечал в журнале глубину, температуру, скорость течения. Батометрист наносил курс на карту, радуясь, что глубины на табло и на карте совпадают. Оживленнее всего было в группе биологов. Они распределили между собой экраны и перекликались: «Смотрите сюда! Левее! Ушла! Нет, вот она, на боковом опять. Какой любопытный экземпляр!»

Заметив что-нибудь интересное, человек умеет следить глазами. Машина лишена была этой способности, а обитатели моря никак не хотели держаться перед ее объективами, то и дело отступали в зеленую мглу. Или же лезли прямо на объектив, и тогда на экране возникало на миг невиданное чудовище. А потом оказывалось, что это крошечный рачок.

— Вы заметили, какие у него усы? — волновалась пышноволосая женщина, один из биологов.

Никто не заметил усов. Отшатнулись и вдруг видят- рачок.

— Без микроскопа ерунда получается, нужен микроскоп,- сказал, отдуваясь, толстяк с румяными, как бы надутыми щеками.

• Предыдущая
• 3/91
• Следующая