На прозрачной планете (илл. В. Колтунова) - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/91
• Следующая

Но вот колеса стали на землю. Открылась дверца, на снег спрыгнул молчаливый Ковалев.

Его окружили. Посыпались вопросы:

— Видели? Сняли?

— Сколько всего кратеров?

— Где вас застал последний взрыв?

— Страшно было? Ковалев молчал.

— А где Шатров? — спросила Тася с тревогой.

Ковалёв снял шлем и ответил, опустив голову:

— Остался. Погиб смертью храбрых.

Так говорилось о летчиках, его товарищах, отдавших свою жизнь в боях с захватчиками.

Погиб смертью храбрых!

Крупные, не очень ровные буквы врезаются в черную базальтовую глыбу. Звонко безостановочно стучит молоток. Из-под зубила дождем сыплются искры. Надпись высекает Ковалев. Губы его плотно сжаты, зубы стиснуты. Под левой скулой прыгает желвачок. Летчик рубит базальт с ожесточением, как будто эта глыба виновата в смерти Виктора. Но под могильным камнем нет ничего. Виктор остался там, где сейчас застывает поток лавы, одетой потемневшей, но еще горячей коркой.

За спиной летчика- Спицыны. Катерина Васильевна плачет навзрыд, слезы струатся по щекам. Ее мужественное лицо сделалось рыхлым и старообразным. Петр Иванович стоит без шапки и сгорбившись, от этого он кажется совсем маленьким. Ветер шевелит его седые волосы. На лице у старика горькое недоумение.

— Зачем? — шепчет он с упреком.

Мы никогда не примиримся с тем, что молодые воины гибнут в битве. Зачем смертью храбрых погибают храбрые и жить остаются презренные, никому не нужные трусы? Зачем разбиваются о скалы гордые соколы, а не рожденные ползать ужи? Зачем орел живет тридцать лет,а ворон, клюющий падаль,- триста?

Поодаль на камне сидит Тася. Она не плачет, это не принято в их суровом роду, и молча, немигающими глазами следит за рукой Ковалева. Губы ее шевелятся, девушка твердит наизусть стихи — некогда забытое в журнале съемок «Послание к Елене». В черных глазах Таси — осуждение. Она с негодованием думает об этой недостойной Елене, не сумевшей оценить такого человека, как Виктор, отравившей своим равнодушием последний год его жизни… В уме у Таси складывается романтическая история: Виктор был в отчаянии, у него опустились руки, он не берег себя, нарочно шел на опасность…

Но это неверно. На самом деле с того момента, как началось извержение, Виктор ни разу не вспомнил о Елене. Он был занят делом, беспокоился об аппаратах, думал о механизме вулкана, боялся испугаться, подавлял страх. Он вовсе не хотел умереть, но слишком мало заботился о своей безопасности. И дорого заплатил за это.

— Был человек- и нет человека,- говорит Спицын упавшим голосом.- Канул в воду, словно камень.

Камень канул в воду, но по воде бегут круги, все дальше и дальше. В большой аудитории- в Москве поднимаются со своих мест студенты, чтобы почтить память старшего товарища. О гибели Виктора говорят в геологических институтах, в далеком Ташкенте Сошин рассказывает новым практикантам:

— Прекрасный парень был, честный, скромный, требовательный к себе. Но, очевидно, не в меру безрассудный… Забыл, что геолог обязан быть осторожным. У геолога одна-единственная цель- разведать недра. Он должен беречь себя, чтобы не сорвать работу.

Черноволосый худощавый паренек, совсем не похожий на Виктора, горячо возражает:

— Есть случаи в жизни, когда рисковать необходимо.

— Нет правил на все случаи жизни,- соглашается Сошин.

В хорошо обставленной московской квартире на широкой тахте лежит Елена Тартакова. Она уже выплакалась, устала от слез и теперь, ни о чем не думая, с тяжестью на сердце смотрит на стены, увешанные туркменскими ковриками, на стулья орехового дерева с резными ножками, на мужа в полосатой пижаме. Вот. он обернулся к ней, поднял на лоб очки, сказал с укором:

— Как тебе самой не стыдно! Хныкаешь целый час! И о чем, спрашивается? Глаза красные, опухла, вылиняла, смотреть противно. Почему ты лежишь в туфлях на диване? Порвешь каблуками материю. Опять придется обивать 3aH0BOs

— Да, да, я знаю!- кричит Елена срывающимся голосом.- Вещи надо беречь! Ты говорил это тысячу раз! Все надо беречь: обивку, мебель, глаза и цвет лица… Я тоже вещь, ты привел меня сюда, чтобы хорошо одевать и показывать гостям. Но эта глупая вещь портит другие вещи. Она не хочет быть украшением, у нее есть душа. А душа — не фарфор и не обои, и тебе до нее дела нет!

Тартаков собирает бумаги и уходит в другую комнату. Он ценит спокойствие, не хочет тратить силы на семейную сцену.

— У тебя плохое настроение. Выпей валерьянки,- говорит он и плотно затворяет за собой дверь.

Оставшись одна, Елена снова начинает плакать.

— Только он, только Витя любил меня по-настоящему!- шепчет она, и ее себялюбивые слезы капают на вышитую подушку.

В двух километрах от квартиры Тартакова, в полукруглом доме у Калужской заставы, расхаживает по своей комнате профессор Дмитриевский. Напрасно надрывается будильник, расписание сегодня нарушено. Целый день профессор думает о Викторе. Ему тяжело, грустно, его томят сомнения- не он ли виноват, генерал геологической науки, пославший молодого солдата навстречу смерти. Может быть, он сам должен был бросить работу на год, изучить подземный рентген и поехать на Камчатку.Теперь поздно жалеть, дело сделано, Виктора не воскресишь. Написать Сошину в Среднюю Азию, чтобы оттуда послали работника на смену Виктору? Нет, второй раз профессор не возьмет на себя такую ответственность. Самому поехать? Но его не отпустят в середине учебного года. И все равно, прежде чем он освоит новое дело, прежде чем доберется до Камчатки, извержение придет к концу.

И он ходит из угла в угол, заложив руки за спину, Наступает вечер, В комнате постепенно темнеет, но Дмитриевский забывает зажечь свет,

— Что же делать? — спрашивает он себя.

И вот, повернувшись на каблуках, профессор подходит к телефону, набирает номер…

— Телеграф? Запишите телеграмму. Срочную: «Камчатская область. Село Гореловское. Начальнику вулканологической станции. Прошу тщательно собрать все материалы, связанные с работой Виктора Шатрова, и переслать в Московский университет на имя профессора Дмитриевского. Прошу также, не откладывая, сообщить биографические сведения для большой статьи в «Университетском вестнике» о Шатрове и значении его исследований для советской вулканологии».

Тася получила эту телеграмму на почте вечером после работы и не поленилась вернуться на станцию, котя до нее было шесть километров. Но Грибова не было дома. Он измерял толщину пепла на ближайших холмах. Спицына увидела надпись «срочная» и решила вскрыть телеграмму.

— Конечно, нужно собрать все бумаги, даже черновики расчетов,- сказал Петр Иванович.- Об этом мы Тасеньку попросим.А восковую модель запакуем и отвезем в Москву.Она должна стоять в музее.Это хорошо, что там интересуются. Значит, работа не останется без внимания, каждую букву проверят.

— По-настоящему не проверять, а продолжать надо!- сказал Ковалев.- Аппараты у нас есть, как они ставятся, я знаю, видел тысячу раз, помогал, сам ставил. Пожалуй, аппарат я настрою. Но что и как снимать, не знаю. Какие-то расчеты были у Виктора. А расшифровка- совсем темное дело.

— Он смотрел на пятнышки и сразу диктовал,- вставила Тася.- Этому надо учиться в институте. Может быть, вы могли бы разобраться все вместе?

Но Спицына не поддержала ее:

— Трудно сейчас разбираться, самое горячее время. Да и Грибов не даст. У него свой план наблюдений.

— А мы не позволим ему ставить палки в колеса! Он все время мешал Шатрову, теперь радуется небось! — запальчиво сказал летчик и быстро обернулся.

Дверь отворилась, в столовую вошел Грибов.

• Предыдущая
• 41/91
• Следующая