Сто лет одиночества - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 17

• Предыдущая
• 17/92
• Следующая

— У меня есть младший брат, — сказал он ей. — Он приедет помогать мне в магазине.

Амаранта почувствовала себя униженной и с язвительной злобой ответила ему, что решила во что бы то ни стало помешать свадьбе сестры, даже если придется для этого положить у входа в дом свой собственный труп. Пьетро Креспи, пораженный этой угрозой, не удержался от соблазна рассказать о ней Ребеке. Вот так и получилось, что поездка Амаранты, все время откладывавшаяся по причине занятости Урсулы, была подготовлена меньше чем за неделю. Амаранта не сопротивлялась, но, прощаясь с Ребекой, шепнула ей на ухо:

— Не надейся понапрасну. Пусть меня хоть на край света увезут, все равно я сумею расстроить твою свадьбу, я не остановлюсь и перед тем, чтобы убить тебя.

Из-за отсутствия Урсулы и невидимого присутствия Мелькиадеса, который не переставал совершать таинственные прогулки по комнатам, дом казался огромным и пустым. Ребеке было поручено следить за хозяйством, а индианка занималась пекарней. Вечером, когда появлялся Пьетро Креспи, предшествуемый свежим запахом лаванды и обязательно с подарком — какой-нибудь заводной игрушкой — в руках, невеста принимала его в главной гостиной, настежь распахнув все двери и окна, чтобы не дать никому повода для пересудов. Предосторожности были излишними — итальянец вел себя так почтительно, что не смел прикоснуться даже к руке той девушки, которая меньше чем через год должна была стать его женой. Постепенно дом наполнился чудесными безделушками. Заводные танцовщицы, мартышки-акробаты, паяцы-барабанщики, скачущие лошадки — вся эта богатая механическая фауна, принесенная Пьетро Креспи, развеяла печаль, терзавшую Хосе Аркадио Буэндиа со дня смерти Мелькиадеса, и вернула его снова к тем временам, когда он занимался алхимией. Он поселился в раю, полном выпотрошенных зверюшек, разобранных на части механизмов, и пытался усовершенствовать их, сообщив им вечное движение, основанное на принципе маятника. Что касается Аурелиано, то он забросил мастерскую и принялся обучать малютку Ремедиос чтению и письму. Первое время девочка предпочитала своих кукол этому чужому мужчине, который приходил каждый вечер и по вине которого ее отрывали от игрушек, мыли, наряжали и усаживали в гостиной. Но терпение и преданность Аурелиано в конце концов покорили ее до такой степени, что она проводила с ним долгие часы, изучая буквы и рисуя в тетрадке цветными карандашами домики, коров в загонах и утыканные желтыми лучами круглые солнца, садившиеся за холмы.

Несчастной чувствовала себя одна Ребека, она не могла забыть угрозу сестры. Ребека знала характер Амаранты, ее надменный дух и боялась злобной мести. Часами сидела она в купальне, сосала палец и отчаянным усилием воли боролась с желанием снова начать есть землю. Ища спасения от своих тревог, она позвала Пилар Тернеру, чтобы та прочла ей по картам будущее. После целой вереницы обычных неопределенных фраз Пилар Тернера предсказала:

— Не видать тебе счастья до тех пор, пока твои родители не погребены.

Ребеку охватила дрожь. Будто припоминая давний сон, она увидела себя маленькой девочкой, входящей в дом Буэндиа с сундучком, деревянной качалкой и мешком — что в нем было, она так никогда и не узнала. Она вспомнила лысого господина, одетого в полотняный костюм и с золотой запонкой на воротнике рубашки, он ничем не походил на короля червей. Вспомнила очень молодую и очень красивую женщину с теплыми, душистыми руками — они не имели ничего общего с ревматическими пальцами дамы червей; женщина украшала ей волосы цветами, чтобы повести на прогулку по зеленым улицам вечернего города.

— Я не понимаю, — сказала Ребека.

Пилар Тернера смутилась:

— Я тоже, но именно это говорят карты.

Ребека была так обеспокоена неясным пророчеством, что рассказала о нем Хосе Аркадио Буэндиа, тот побранил ее за веру в карты, но сам тут же незаметно принялся рыться в сундуках и шкафах, передвигать мебель, приподнимать доски пола в поисках мешка с костями. Насколько он помнил, мешок не попадался ему на глаза со времен перестройки дома. Тайком от всех Хосе Аркадио Буэндиа позвал каменщиков, и один из них признался, что замуровал мешок в стену одной из спален, потому что он мешал работать. Несколько дней подряд они только тем и занимались, что прикладывали ухо к стенам и тщательно выслушивали каждую, пока наконец не уловили далекое «клок-клок». Пробили стену — мешок с костями лежал там целый и невредимый. В тот же день его похоронили в могиле без надгробия неподалеку от Мелькиадеса, и Хосе Аркадио Буэндиа вернулся домой, освободившись от груза, который обременял его совесть, хотя и недолго, но так же тяжело, как воспоминание о Пруденсио Агиляре. Проходя через кухню, он поцеловал Ребеку в лоб.

— Выбрось эту дурь из головы, — сказал он ей. — Ты будешь счастлива.

Дружба с Ребекой распахнула перед Пилар Тернерой двери дома, закрытые для нее Урсулой после рождения Аркадио. Пилар Тернера, как стадо коз, приходила в любое время и разряжала свою лихорадочную жажду деятельности, хватаясь за самую тяжелую домашнюю работу. Иногда она наведывалась в мастерскую и помогала Аркадио обрабатывать дагерротипные пластинки с таким прилежанием и нежностью, что в конце концов юноша стал смущаться. От этой женщины голова у него шла кругом. Ее жаркая кожа, исходивший от нее запах дыма, громкий смех, совсем неуместный в темной комнате, отвлекали внимание, и он совершал промах за промахом.

Однажды Пилар Тернера увидела в мастерской занятого своими рыбками Аурелиано, она облокотилась о его стол, восхищенно наблюдая за терпеливой и точной работой. И тут это случилось. Аурелиано удостоверился, что Аркадио находится в другой комнате, и только потом поднял глаза на Пилар Тернеру и встретился с ее взглядом, в котором мысль читалась так ясно, словно освещенная полуденным солнцем.

— Ну, — спросил Аурелиано. — В чем дело?

Пилар Тернера прикусила губу и грустно улыбнулась.

— Ты создан для войны, — ответила она. — Куда метишь, туда и попадешь.

Аурелиано испытал облегчение, убедившись, что предчувствие его подтвердилось. Он снова склонился над столом, как будто ничего не произошло, голос его прозвучал спокойно и твердо.

— Я признаю его, — сказал он. — Он будет носить мое имя.

Хосе Аркадио Буэндиа наконец достиг того, к чему стремился: присоединил к одной из танцовщиц пружину от часового механизма, и кукла плясала три дня без остановки под собственную музыку. Это изобретение взволновало Хосе Аркадио Буэндиа гораздо больше, чем любая из его прежних нелепых затей. Он перестал есть. Перестал спать. И, лишенный опеки и надзора Урсулы, позволил воображению ввергнуть себя в состояние непреходящего бреда, от которого ему уже не суждено было избавиться. Целые ночи напролет он шагал по комнате из угла в угол, думая вслух, изыскивая способы применить принцип маятника к повозке, к плугу, ко всему, что, двигаясь, служит на пользу людям. Бессонница совершенно измотала Хосе Аркадио Буэндиа, и, когда однажды утром к нему в спальню вошел старец с белой как снег головой и неуверенными движениями, он не узнал его. То был Пруденсио Агиляр. Установив наконец личность гостя, пораженный открытием, что мертвые тоже стареют, Хосе Аркадио Буэндиа почувствовал себя во власти глубокой печали. «Пруденсио, — воскликнул он, — как ты сюда добрался?» За долгие годы пребывания в стране мертвых тоска по живым стала такой сильной, необходимость в чьем-то обществе такой неотложной, а близость еще одной смерти, существующей внутри смерти, — такой устрашающей, что Пруденсио Агиляр возлюбил злейшего своего врага. Он давно уже искал его. Спрашивал о нем у мертвецов, прибывавших из Риоачи, у покойников, которые являлись из Валье-де-Упар и долины, но никто не мог ему помочь — ведь Макондо был неизвестен умершим до тех пор, пока оттуда не прибыл Мелькиадес и не отметил его черной точечкой на пестрых картах смерти. Хосе Аркадио Буэндиа беседовал с Пруденсио Агиляром до рассвета. Через несколько часов, обессилевший от длительного бодрствования, он вошел в мастерскую Аурелиано и спросил: «Какой сегодня день?» Аурелиано ответил ему, что вторник. «Я тоже так думал, — сказал Хосе Аркадио Буэндиа, — но потом заметил, что все еще продолжается понедельник, который был вчера. Погляди на небо, погляди на стены, погляди на бегонии. Сегодня опять понедельник». Привыкший к его чудачествам, Аурелиано не обратил на эти слова внимания. На следующий день, в среду, Хосе Аркадио Буэндиа снова появился в мастерской. «Просто несчастье какое-то, — сказал он. — Погляди на воздух, послушай, как звенит солнце, все в точности как вчера и позавчера. Сегодня опять понедельник». Вечером Пьетро Креспи встретил его в галерее, Хосе Аркадио Буэндиа заливался слезами, некрасиво, по-стариковски хныча, он оплакивал Пруденсио Агиляра, Мелькиадеса, родителей Ребеки, своего папу, свою маму — всех, кого он мог припомнить и кто находился к тому времени в одиночестве смерти. Пьетро Креспи подарил ему заводного медведя, расхаживавшего по проволоке на задних лапах, но не сумел отвлечь Хосе Аркадио Буэндиа от его навязчивого занятия. Тогда он спросил, как обстоит дело с проектом, о котором тот ему недавно рассказывал, — с машиной-маятником для полетов человека в воздухе, а Хосе Аркадио Буэндиа ответил, что сделать такую машину невозможно потому, что маятник способен поднять в воздух любую вещь, но не себя самого. В четверг Хосе Аркадио Буэндиа снова пришел в мастерскую, лицо его выражало полное отчаяние. «Машина времени испортилась, — почти рыдая, сказал он, — а Урсула и Амаранта так далеко». Аурелиано побранил его, как ребенка, и он покорно затих. В течение шести часов он внимательно разглядывал предметы, пытаясь определить, не отличается ли их вид от того, какой они имели днем раньше, и упорно искал изменений — доказательства движения времени. Всю ночь он лежал с открытыми глазами, призывая Пруденсио Агиляра, Мелькиадеса и всех умерших разделить его тревогу. Но никто к нему не пришел. Утром в пятницу, когда дом еще спал, он снова принялся изучать облик окружающего мира, пока у него не осталось ни малейшего сомнения в том, что все еще продолжается понедельник. Тогда он сорвал с одной из дверей железный засов и с диким ожесточением, пустив в ход всю свою необычайную силу, разбил вдребезги алхимические приборы, разгромил лабораторию дагерротипии и ювелирную мастерскую, при этом он, как одержимый бесом, кричал что-то на звучном и торжественном, но совершенно непонятном языке.

• Предыдущая
• 17/92
• Следующая