Прохождение Немезиды (илл. Г. Калиновского) (сборник) - Гуревич Георгий Иосифович - Страница 33

• Предыдущая
• 33/46
• Следующая

И все-таки письмо было отправлено — почти официальное поздравление ко дню рождения. (Просто поздравление, — говорил я себе, — это ни к чему не обязывает.) Но через два дня вы могли встретить Аллэна перед географической картой — он подсчитывал, через сколько дней может прийти ответ.

Когда почтовый пароход пришел в Сан-Франциско, я воткнул в карту красный флажок. День на разборку почты. Экспресс на восток отходит вечером. Чем ближе к городу небоскребов, тем больше усиливалось мое волнение. Отрываясь от проб и таблиц, я думал, улыбаясь про себя: "Сейчас мое письмо в Скалистых горах… сейчас оно в прериях… а сейчас поезд пересекает Миссисипи, под ним гудят пароходы, тянутся бесконечные плоты и желтое дно просвечивает сквозь воду".

Но вот письмо дошло до цели. Сколько нужно девушке времени, чтобы написать ответ? Скажем, неделю. Но, обманывая себя, я уже через день вышел навстречу почте. Ведь Милли могла ответить телеграммой.

Через неделю флажок двинулся обратно. Он пересек средний Запад, миновал дымное Чикаго, прерию и горы, спустился к Золотым воротам, пересел на пароход…

С почти суеверным чувством я ждал почтальона в тот день, когда флажок остановился в Пальмтауне и как же я был зол, когда мне вручили конверт, на котором вразброд лепились кособокие буквы, надписанные рукой тети Берты.

Я ждал, постепенно теряя надежду, утешая себя, придумывая причины задержки. Я ругал себя за сдержанный, почти официальный тон. Милли получила такое письмо, на которое можно ответить через полгода. Я написал вторично, испортив пять черновиков, потом решил не посылать письма, пропустил пароход, а через день послал авиапочтой.

Снова истекли сроки — и добавочные, и самые последние. Ответ не пришел. Я понял, что вчерашний день не воротишь, что разбитое сердце не склеивается, что гордость есть не у меня одного, и не я один умею забывать.

В тот день, когда я окончательно решил забыть о Милли навсегда, почтальон принес телеграмму:

"Встречай "Уиллелу" Пальмтауне"

Твоя Милли.

Три точки, три тире, гри точки. Три точки, три тире, три точки. СОС! СОС!

В уютной, хорошо освещенной комнате вы сидите в кресле возле радиоприемника. За окном ночь, дождь стучится в окна, и деревья низко кланяются порывистому ветру. Ветер хлопает ставнями, громыхает на крыше, но в комнате тихо, тепло, и голубые кольца сигарного дыма безмятежно подымаются к потолку. На электрической плитке кофейник. Приемник подмигивает своим зеленым глазком — он обещает потешить вас за ужином и вы неторопливо крутите верньер, выбирая передачу по вкусу.

Эфир переполнен. В комнату входят голоса, иногда по два сразу, обрывки музыкальных фраз, пение, бой часов, скороговорка футбольных радиокомментаторов, частый писк служебных раций, протяжные свистки помех, невнятное бормотание, бульканье, клекот. И вдруг…

— Ти-ти-ти, та-а, та-а, та-а, ти-ти-та. Три точки, три тире, три точки! СОС! Сигнал Обреченного Судна. СОС! Спасите От Смерти!

СОС! Тревожная весть из далекого неблагоустроенного мира. Где-то там, в темноте, в бушующем океане гибнут люди и вот над темными волнами, над угрюмыми хребтами, над городами и селами, через тучи и косые потоки дождя пришел к вам крик о помощи:

СОС! Спасите От Смерти!

Только что все было совершенно спокойно. По случаю ненастной погоды в салоне собралось множество пассажиров, гораздо больше, чем обычно. Здесь было шумно, тепло, ярко горело электричество и никому не хотелось выходить на палубу в густой ядовитый туман, от которого першило в горле.

"Уиллела" шла в открытом море. Тяжелые серые валы молча выкатывались навстречу ей из молочной мглы. Пароход резал их надвое острым носом, кряхтя взбирался на гребень, подминал волну под себя и, перевалившись через нее, брызгая, шлепался в воду. Океан, не сдаваясь, выдвигал из тумана следующий вал, пароход преодолевал его, а море присылало еще один, упрямо продолжая ту же игру, словно надеясь, что "Уиллела" устанет раньше. И неведомо было, сколько еще валов в запасе у моря, сколько спрятано их в тумане за горизонтом, сколько тысяч раз придется пароходу влезать на водяные горы и нырять с них, прежде чем море утихнет.

Просторная каюта была заполнена табачным дымом и сдержанным гулом разговоров. В общем гуле, как в плеске воды, выделялись выкрики картежников: беру! дама! пасс! за вами сто двадцать.

Молоденькая мисс с кудрявыми волосами сидела у пианино, исполняя по заказу своей мамаши этюды, сонаты и рапсодии. Мисс с размаху била по клавишам с такой яростью, как будто музыка была ее личным врагом (а может быть это так и было), а мамаша, сидя в отдалении, восхищалась вслух: Какая экспрессия! Какая сила удара!

Группа дельцов (все толстые, лысые и краснощекие) солидно обсуждала биржевой бюллетень…

— Пакистан ненадежен, — сказал один из них, — лично я вкладываю только в оружие.

И все остальные закивали головами:

— Да, да, в наши дли стоит вкладывать деньги только в оружие. Все остальное ненадежно…

— Не только любовь и смирение, но и строгость, разумная строгость, говорил пожилой проповедник, подчеркивая каждое слово плавными жестами профессионального говоруна, — Азиатские народы — младшие дети цивилизации и, как всякие дети, они нуждаются не только в ласке, но и в справедливом наказании.

Полная дама в очках с седыми буклями слушала ею, кивая после каждого слова, и восторженно шептала:

— Да, да, справедливое наказание. Ах, как тонко! Ах, как мудро!

Милли сидела в самом дальнем углу, забравшись в кресло с ногами и укрыв платком колени. Милли чувствовала себя в своей стихии. Кругом было много людей, она старалась следить за всеми, вылавливая из общего гула слова, и одновременно поддерживала разговор с молоденьким помощником штурмана — представителем новой для нее профессии.

— А бывают все-таки происшествия на море? — опрашивала она. Какие-нибудь крушения, столкновения?…

Но она сама понимала, что задала несерьезный вопрос. Туман и волны были где-то снаружи, а здесь даже качка не чувствовалась. Стальной корпус уверенно разрезал волны — от мощных движений машины чуть вздрагивал корпус. Что может случиться с этим пловучим кусочком Америки, где сотни пассажиров могут, так же как на суше, играть в карты, болтать и слушать болтовню, делать дела, барабанить по клавишам?

— Высокая техника, — напыщенно сказал помощник штурмана, — обеспечивает нам полную безопасность.

— А жаль, — легкомысленно заметила Милли, — я бы хотела, чтобы мы потерпели крушение. Это должно быть занимательно.

В этот самый момент и произошло непредвиденное.

Позже Милли вспоминала, что все началось с яркой вспышки света, такой яркой, что многие оглянулись на окна. Затем раздался страшный грохот. Как будто десяток орудий выстрелил в упор, и палуба, такая надежная и прочная, встала дыбом, сбивая с ног элегантных дам и деловых людей.

На Милли обрушилась полная мама музыкальной дочки. Она кричала басом, как пароходная сирена. Три дамы, занятые туалетами, визжали оглушительно и тонко, широко и старательно раскрывая рты. И Милли со своей стороны не без озорства присоединилась к хору.

Красноречивый проповедник боролся с седой восторженной дамой, стараясь вырвать у нее спасательный круг. Толстый, деловой человек, покупающий только "оружейные" акции, протискивался на палубу через окно, хотя рядом была открытая дверь.

Смятение продолжалось полминуты, не больше. Затем пол принял прежнее положение и, заглушая крики перепуганных пассажиров, заговорил рупор громкоговорителя:

"Леди и джентльмены, соблюдайте спокойствие. "Уиллела" получила незначительные повреждения, которые будут исправлены. Просьба к пассажирам разойтись по каютам, чтобы не мешать судовому персоналу".

• Предыдущая
• 33/46
• Следующая