Письма - Святогорец Паисий - Страница 21

Монахи, живущие в монастыре, благодаря братской взаимопомощи, находятся в большей безопасности, чем исихасты [75], которые живут в уединении, но это при условии, если между ними нет ссор (и они не едят друг друга), потому что при меньшем самоотречении они могут преуспеть духовно. А исихасту нужно иметь большое самоотречение, чтобы вырыть себе сначала могилу, а затем с великим смирением и рассуждением начать свой духовный подвиг, непрестанно трезвясь и молясь.

Новоначальный, который убегает от безопасности киновии и, движимый эгоизмом, затворяется в келлии (хочет быть затворником), похож на человека, которого запирают в сумасшедший дом. Если он к тому же по своей природе склонен к унынию и замкнут, то его начинают душить помыслы и внутреннее беспокойство. Если у него есть хотя бы немного смирения, то он возвращается в киновию и спасается, а если упорствует — погибает.

Естественный путь для монаха — сначала подчинить себя наставнику, пройти обучение и подвизаться всегда с большим смирением, испрашивая с благоговением милости Божией. Таким образом монах постепенно восходит на Голгофу, распинается, а затем духовно воскресает и начинает радоваться ангельской радостью, славословя Бога подобно ангелам.

Те же, которые живут духовной жизнью по–мирски, то есть если у них постоянно Пасха и они не переживут сначала великой четыредесятницы и распятия, не могут духовно воскреснуть и возлюбить Христа, потому что сами не пострадали, чтобы ощутить Христовы страдания, которые Он претерпел ради нашего спасения, и затем насладиться любовью Христовой и духовно обезуметь от божественной любви, будучи всецело поглощенными небом.

Итак, когда человек не продвигается по естественному пути духовной жизни через распятие к воскресению, чтобы пережить небесное пасхальное духовное состояние, он еще более несчастен, чем мирские люди. Ибо последние еще могут что–то понять, если с ними заговорят о божественной любви [76], тогда как те, которые отправились в путь к небесной любви и высшим радостям, но взирают и на мирские радости (безгрешные), останавливаются на середине дороги, подобно жене Лотовой [77], а потому их сердце бесчувственно, как камень, и они соблазняются самим словом «божественная любовь», когда читают о ней в книгах нашей Церкви.

Такие люди больше всех нуждаются в молитве, чтобы Бог сотворил чудо: превратил их сердца из каменных в человеческие, духовные, для того чтобы они могли любить Бога, ибо только Бог может от камения… воздвигнуты чада Аврааму [78], как говорит Евангелие.

Богословие есть слово Божие, которое воспринимают лишь чистые, смиренные и духовно возрожденные души, но не красивые рассудочные слова, составляемые с помощью филологического искусства и содержащие в себе юридический или мирской дух.

Искусственные слова ничего не говорят душе человека, как не может разговаривать красивая статуя, разве что если слушатели очень мирские и удовлетворяются просто красивыми речами.

Богословие, которое изучается как наука, обычно исследует предметы с исторической точки зрения, и потому понимает их внешне и, поскольку при этом отсутствуют подвижничество в святоотеческом духе и внутренний жизненный опыт, наполнено сомнениями и вопросительными знаками, ибо никто не может умом постигнуть божественную благодать, если сначала не будет подвизаться, чтобы ее ощутить и чтобы она начала в нем действовать.

Тот, кто думает, что сможет познать тайны Божии с помощью внешнего научного умозрения, подобен безумцу, который хочет увидеть рай в телескоп.

Подвизающиеся по–святоотечески, благодаря посещению благодати Святого Духа, становятся богословами–практиками. Если кто–нибудь из них, кроме внутреннего образования души, имеет также внешнюю образованность, то может описывать божественные тайны и правильно их истолковывать, как это делали многие святые отцы.

Однако если человек не сроднится душой со святыми отцами и пожелает перевести что–нибудь из их творений или написать о них, то из–за своего духовного помрачения нанесет оскорбление и святым, и себе самому, и миру. Также неверно поступает человек, который богословствует, используя чужое богословие, потому что он похож на бездетного человека, который усыновляет чужих детей, а затем выдает их за своих, представляя себя многодетным отцом. Святые отцы выносили из своих сердец божественное слово или свой опыт из духовной брани против зла и огня искушений и смиренно его исповедовали или описывали, чтобы помочь последующим поколениям. Они делали это из любви, которую никогда не приписывали себе самим, признавая также, что их смирение и все их дарования — от Бога.

Те, которые выдают дарования Божии за свою собственность, являются самыми бесстыдными и самыми несправедливыми людьми в мире, потому что несправедливо относятся к Богу, но еще хуже — к самим себе. Ибо они сами являются причиной отнятия божественной благодати, которую Бог у них забирает, чтобы они не оказались еще более неблагодарными и не пали из–за своего великого тщеславия.

Те, которые за все благодарят Бога и постоянно со смирением следят за собой, а также, богословствуя, с добрым душевным расположением созерцают создания Божии, становятся самыми истинными богословами. При этом они могут быть даже неграмотными, подобно простым пастухам, которые день и ночь следят на пастбищах за погодой и благодаря этому становятся хорошими метеорологами.

Те, которые живут просто, с добрым душевным расположением и добрыми помыслами, и стяжали внутреннюю простоту и чистоту, даже вышеестественные вещи видят очень просто, как естественные, потому что у Бога все просто и Он не применяет большей силы для вышеестественного, а меньшей — для естественного, но одну и ту же силу для всего. Потому что у Бога все очень просто, как и Сам Он прост, что и явил нам Его Сын на земле Своей святой простотой.

Если человек стяжал чистоту, за которой следует простота со своей горячей верой и благоговением, то в него вселяется Святая Троица, и тогда, с помощью божественного просвещения, он легко находит ключи к божественным мыслям, имея возможность изъяснить богодухновенные слова очень простым и естественным образом, не ломая голову.

Люди толкуют слова святых соответственно чистоте или лукавству своего душевного расположения и соответственно этому приносят себе и другим пользу или вред. Часто человек приносит вред по неопытности, хотя и имеет доброе расположение. Например, кто–то не знает, что на свете, кроме красного вина, есть еще и белое, и потому бросает в него красную краску, чтобы оно якобы стало хорошим, но оно после этого вызывает у людей отравление. Если же человек и не неопытен, и не лукав, но живет человеческой логикой и справедливостью, то опять–таки оскорбит Дух Божий, а также себя самого и других.

Человеческой логикой и справедливостью живут евангельские делатели первого и третьего часа [79], которые вступают в спор с хозяином, считая, что с ними поступили несправедливо. Однако сердцеведец Бог, со всей точностью Своей божественной справедливости, заплатил даже за томительное ожидание, в котором находились работники одиннадцатого часа, пока не нашли себе работу. Хотя по Своей божественной справедливости, которая полна милосердия и любви, Он мог дать работникам одиннадцатого часа еще большую плату, потому что они, несчастные, сильно страдали душой и устали больше других работников, которые устали телесно, трудясь большее время. Но как мы, окаянные люди, можем вместить нашим ограниченным умом эту Его божественную справедливость, равно как и своей ограниченной любовью Его беспредельное милосердие? Поэтому любовь Божия ограничилась тем, чтобы всем дать одинаковую плату, которая им была обещана, для того чтобы не соблазнить еще больше тех, которые себя любили больше, чем других. И когда Он говорил им: «Я не обижаю вас, не за такую ли плату мы договорились?» — то хотел сказать: «Я хозяин с щедрой любовью и божественной справедливостью, которую вы не можете понять», — а не: «Я хозяин, и ни с кем не считаюсь», потому что Бог — наш Отец, а мы — Его чада, и все люди знают Его Отеческую любовь, потому что Он был распят, чтобы спасти нас и вновь ввести в рай.