Мятежная совесть - Петерсхаген Рудольф - Страница 24
- Предыдущая
- 24/67
- Следующая
– А мы тут предавались воспоминаниям, – обратился к нему Альтрихтер. – Вспомнили и о нашем уважаемом шефе – генерал-полковнике фон Секте. Между прочим, он тоже ценил хорошие отношения Германии с Советским Союзом, – сказал Альтрихтер почти благоговейно. – Монархист Сект был таким реалистом, что его не шокировали «красные».
– Это, пожалуй, самое правильное, – сказал Брейер. – В любом случае – вчера, сегодня или завтра – мы были, есть и будем соседями колоссального русского государства.
Он начертил на песке карту:
– Обратите внимание: по размерам вся Западная Европа – просто карликовый довесок к этому огромному массиву. А если добавить сюда и Азию, то смехотворный аппендикс. Убей меня бог, я не коммунист. Но каждый, кто стоит обеими ногами на земле, придет к тому же: Германия может существовать, лишь поддерживая хорошие отношения со своим восточным соседом. Все остальное нереально и опять приведет к краху. Интересы нации, прежде всего экономические, требуют дружеского или, по крайней мере, разумного сотрудничества с Советским Союзом.
Мы спорили долго и пришли к выводу, что Потсдамское соглашение облегчает осуществление разумной политики мира, а политика «с позиции силы» определенных кругов Америки и Германии противодействует этому.
– Но семьдесят миллионов немцев могут в конце концов проявить собственную волю, как нация! – сказал я.
– Да их просто-напросто морально растлят, – процедил Брейер вымученно, словно ему стало не по себе.
– Мне кажется, среди нас, бывших офицеров, найдутся патриоты, которых не ослепят ни доллары, ни высокие должности, – возразил я. – Мы уже достаточно за все поплатились.
– Вообще-то, пожалуй, так. Но офицерский корпус выпестован привилегированным сословием и предан ему, – сказал Альтрихтер. – Правда, падение монархии лишило его политической силы, но полководческим искусством владеет только он. Ведь это свойство исключительно представителей высшего сословия.
Я не мог с этим согласиться и напомнил о руководителях Красной Армии – большей частью это выходцы из рабочего класса и крестьянства, но силу и мощь советских войск мы испытали на собственной шкуре.
– Да, что и говорить, – пробормотал Альтрихтер. Когда я напомнил о генералах Наполеона, которые в начале французской революции были фельдфебелями, парикмахерами, актерами и разносчиками, этот начитанный, образованный человек рассердился на самого себя. Он взглянул на меня серьезно, почти грустно:
– Действительно, за деревьями не видишь леса. Ситуация похожа на 1789 год. Мы переживаем становление иного мира. Наступает новая эра. Как бы то ни было, даже если ты принадлежишь к старому времени и не любишь нового, оно все-таки наступило. И с этим приходится считаться!
Зенфт фон Пильзах все больше втягивался в изучение религиозных вопросов. Его настольной книгой стал «Новый завет». Со времен Сталинграда он перенес немало, но по-прежнему верил в светлое будущее и был всегда спокоен. Добрый товарищ. От политики он отошел. Ему казалось, что счастье человечеству принесет только истинно христианский дух.
– Но нельзя же использовать религию в политических целях, – вставил я.
– Само собой разумеется. Это предпосылка. Я и в период гитлеризма стоял на стороне «Приверженцев церкви»{20}.
– Значит, вы признаете, что разделение церкви и политики вовсе не так уж естественно. Иначе не существовало бы «Приверженцев церкви». Ведь противилась же она использованию религии в политических целях так называемыми «немецкими христианами».
– Естественное стремление каждого истинного христианина, который все это пережил, – заявил Зенфт.
Он считал, что христианство может преодолеть все разъединяющие людей политические преграды.
– А вот в лагере заметно противоположное настроение.
– Вы имеете в виду недоразумение с командованием лагеря?
– Да не только это.
Случай произошел следующий. При распределении помещений командование лагеря в первую очередь всегда обеспечивало культурные мероприятия. Наших верующих возмутило пренебрежение к религии, и они пожаловались советскому коменданту. Он заметил, что культурные мероприятия посещают все военнопленные лагеря, а церковные – лишь небольшая группа. Гораздо демократичнее отдавать, предпочтение интересам большинства.
Теперь «христиане», пожаловавшиеся коменданту на своих немецких товарищей, что было несовместимо с национальным достоинством, втихомолку ругали разумное решение коменданта.
«Дядя Густав», долголетний староста Красногорского лагеря, должен был все брать на себя. Густав Коппенхаген, начав службу унтер-офицером, дослужился до подполковника. Он принадлежал к пяти первым, получившим золотой знак отличия за участие в ближнем бою. Храбрец на фронте, «дядя Густав» и здесь воевал вовсю. Изо дня в день он много лет нес нелегкие обязанности немецкого коменданта лагеря, спокойный, рассудительный, справедливый.
Однажды, прохаживаясь по склону, где были сложены дрова, Зенфт стал рассказывать мне о своей молодой жене. Он женился незадолго до сталинградской катастрофы и больше не видел ее.
– Шестидесятая дивизия в полном составе, – пошутил Альтрихтер, увидев нас, бывших полковых командиров, своей целиком погибшей 60-й моторизованной пехотной дивизии.
– Присоединяйтесь к нам, а то у нас недостает командира дивизии!
– Мило с вашей стороны, дорогой Петер. Кстати, мне кажется, что пора, наконец, рассказать нам о Грейфсвальде.
– Об этом он упорно молчит, – поддержал его Зенфт.
– Почему? Вы жалеете о своем поступке? – спросил Альтрихтер.
– Нет, не в этом дело. Самое важное вы знаете: Грейфсвальд остался цел и население перенесло куда меньше горя, чем в других городах. А остальное не столь важно.
Была в лагере номер 27 и попытка бегства. Группа военнопленных после многомесячной кропотливой работы прорыла подземный ход под забором с колючей проволокой. Начало хода было укрыто от взоров госпитальным бараком. Там шел ремонт, и никто не обращал внимания, что военнопленные залезают с инструментами под барак. Выход устроили по ту сторону забора, точно между двумя вышками.
Глубокой ночью беглецы, как кроты, проползли по подземному ходу и вышли из него. Несмотря на новолуние, ночь была очень ясная, звездная. И когда беглецы попытались незаметно переплыть озеро, часовые обнаружили их.
После этого режим в лагере, естественно, стал более строгим.
Регулярно читая газеты, мы узнали о предложениях Советского правительства по поводу мирного договора с Германией. Антифашистский актив собирал подписи под резолюцией, одобрявшей эти предложения. Большинство военнопленных охотно подписало резолюцию, в том числе и майор авиации Граф, награжденный «Рыцарским крестом». Он сделал это добровольно, без всякого нажима. Это была очень деятельная натура. Граф не уставал рассказывать, как и сколько самолетов он сбил, как солдаты армий западных держав-победительниц разграбили и разгромили его квартиру и так далее. Вернувшись из советского плена в Западную Германию, воздушный ас утверждал, будто его вынудили подписать резолюцию; в воздухе он проявлял, видимо, больше мужества.
Бурные дискуссии вызвало объединение в тогдашней восточной зоне коммунистической и социал-демократической партий в Социалистическую единую партию Германии. Те из офицеров, которые обычно подчеркивали, что ничего не смыслят в политике, вдруг поняли значение этого события и весьма определенно выразили свое отношение:
– В наших западных зонах мы этого ни в коем случае не допустим, да и добиться этого, вероятно, будет не так уж трудно. Руководителей социал-демократии мы подкупим, как это сделали в свое время с Эбертом, Носке и другими. Коммунистов же постараемся отстранить от дела, а лучше всего – совсем убрать. Придет время – будем знать, как действовать.
И они самодовольно ухмылялись, уверенные в успехе. А затем продолжали утверждать, будто «ничего не смыслят в политике», а тем более о ее «продолжении иными средствами». Об этом здесь говорили много, пожалуй, даже слишком много.
- Предыдущая
- 24/67
- Следующая
