Партитура Второй мировой. Кто и когда начал войну - Нарочницкая Наталия Алексеевна - Страница 88

• Предыдущая
• 88/104
• Следующая

Впрочем, политическим противникам России этого мало и они настойчиво сетуют по поводу того, что одновременно с секретным протоколом к советско-германскому договору о ненападении от 1939 г. Съезд народных депутатов СССР в 1989 г. не осудил и «советскую аннексию Прибалтийских государств в 1940 г.»[465]. Но почему съезд должен был это сделать? Советско-германские договоры 1939 г. не повлияли на легитимность договоров, заключенных впоследствии СССР с Прибалтийскими странами в условиях начавшейся мировой войны и позволявших на согласованной с этими государствами основе размещать на их территории советские военные объекты и контингенты войск. Что же касается определения сфер интересов Советского Союза и Германии, то инструменты обеспечения этих интересов в протоколе определены не были. Поскольку же для обеспечения своих интересов в Прибалтике Советский Союз к ведению военных действий не прибегал, поскольку дополнительные контингенты его вооруженных сил вводились в Латвию, Литву и Эстонию с согласия их высшего государственного руководства, а в самих этих республиках на протяжении всего периода с июня 1940 г. и до их выхода из состава СССР действовали национальные органы власти, то и говорить об их оккупации нет оснований[466].

Давая в своих воспоминаниях оценку политики, проводившейся в тот период самими Ригой и Таллином, Уинстон Черчилль писал: «В тот же день, 31 мая (на самом деле, 7 июня 1939 г. — М. Д.), Эстония и Латвия подписали с Германией пакты о ненападении. Таким образом, Гитлеру удалось без труда проникнуть в глубь слабой обороны запоздалой и нерешительной коалиции, направленной против него»[467]. И еще одна цитата У. Черчилля, на этот раз из выступления британского премьера 1 октября 1939 г.: «Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, эта линия существует и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть…»[468].

А вот что вспоминал эстонский ветеран-антифашист, Герой Советского Союза Арнольд Мери: «22-й территориальный корпус эстонской армии был преобразован в корпус Красной армии и вплоть до зимы 1941 г. воевал в прежней, «буржуазной» форме. Бои начались 6 июля и продолжались до 4 октября — наш корпус отступил на 120 километров… Из 6–7 тысяч человек нашего корпуса после двухмесячных боев осталось в живых 640 человек… Вы можете назвать второй подобный пример в истории, когда армия «оккупированной территории» так ожесточенно сражалась бы за дело «оккупантов»?»[469]. Так что если бы в 1940 г. имела место действительно агрессия против Эстонии со стороны СССР с целью ее оккупации и у эстонской армии был бы приказ отражать вторжение, она это, видимо, с честью бы сделала.

Обратимся теперь к часто упоминаемому в данном контексте термину «аннексия». В преамбуле договора между РСФСР и Литвой «Об основах межгосударственных отношений» от 27 июля 1991 г. (его оценка на предмет соответствия законодательству тогда еще общего союзного государства СССР — предмет отдельного исследования), действительно, содержится ссылка на важность «устранения Союзом ССР нарушающих суверенитет Литвы последствий аннексии 1940 г.». Этот термин — «аннексия» — появился в данном документе сугубо в результате волюнтаристского решения политиков, его подписавших, поскольку общепринятой или хотя бы устоявшейся международно-правовой квалификации на данный счет не существовало и не существует. Речь, в любом случае, идет в договоре о политической констатации присоединения без его квалификации как незаконного действия. Присоединение стран Прибалтики к СССР в 1940 г. не было односторонним актом, осуществлялось на основании соответствующих обращений их высших органов государственной власти и, таким образом, не противоречило международному праву того времени. Как не противоречило ему и присоединение к территориям стран Антанты отошедших им в результате итогов Первой мировой войны территорий Германии и ее союзников, которое также было осуществлено с согласия присоединяемого государства. Кстати, одним из последствий вхождения Литвы в СССР стало закрепление за ней территорий, обретенных при прямой поддержке Москвы в октябре 1939 г. (Вильнюс, Вильнюсский край, присоединенные в октябре 1920 г. к Польше) или возвращенных в 1945 г. (Клайпеда, Клайпедский край, оккупированные нацистской Германией 23 марта 1939 г.).

Итак, события июня 1940 г. в Прибалтике согласно хорошо известным историческим фактам и действовавшим в тот период нормам международного права (пусть и весьма зыбким) под определение оккупации не подпадали. В качестве недопустимого метода международных отношений угроза применения силы была приравнена к ее фактическому применению лишь в Уставе ООН и других документах этой организации[470]. На рубеже 1930-1940-х гг. Советский Союз действовал в русле тех «правил игры», которые в то время практиковали Великие державы[471].

Можно критиковать методы советских представителей в этих странах в переходный (июнь — август 1940 г.) период и обсуждать степень легитимности проведенных там выборов, однако делать это надо на основе единых подходов. Позиция сил, находящихся сегодня у власти в Латвии, Литве и Эстонии (выборы 1940 г. нелегитимны, так как предвыборная кампания и сами выборы происходили в условиях присутствия иностранных войск и вмешательства иностранных представителей во внутренние дела страны), не соотносится ни с трактовкой их собственного обретения независимости, которая, как известно, провозглашалась именно в условиях иностранной оккупации и отнюдь не демократически избранными органами, ни с их же позицией по Ираку, о которой говорилось выше. Если, конечно, не следовать принципу «цель оправдывает средства».

Осуждение же сталинских массовых репрессий, прокатившихся по всему Советскому Союзу и затронувших Прибалтику в 1940–1941 и 1949 гг., было осуществлено еще во времена СССР, и возвращаться сегодня в России на официальном уровне к переоценкам этих страниц истории нет никакого смысла.

Не вызывает сомнений, что исследование международно-правовых и исторических обстоятельств событий 1939–1940 гг. в Прибалтике, как и в Европе в целом, будет продолжаться. Ясно и другое: подходы России, с одной стороны, и официальных властей Латвии, Литвы и Эстонии, с другой, если, конечно, в этих странах не произойдет демократических изменений, вряд ли существенно сблизятся. Дело в том, что, как становится все более очевидно, речь в данном случае идет не о научном, а о политическом споре. Взятой ими на вооружение концепцией «оккупации» прибалтийские политики и официозные историки не просто стремятся «защититься» от давящего груза собственной истории, не просто пытаются оправдать усилия по развалу СССР, не просто стимулируют поддержку Запада в становлении своих государств. Главное, чему служит концепция «оккупации», — это оправдание дискриминации нетитульного населения, лишения политических и социально-экономических прав значительной части постоянных жителей Латвии и Эстонии с целью закрепления власти и собственности в этих странах за определенными этнократическими элитами. Таким образом, содержавшаяся в упомянутом постановлении Съезда народных депутатов СССР установка на то, что «осознание сложного и противоречивого прошлого» призвано «обеспечить каждому народу Советского Союза возможности свободного и равноправного развития», сработала с точностью до наоборот. Впрочем, иначе, с учетом политической позиции тех, кто инициировал это постановление, и быть не могло.

• Предыдущая
• 88/104
• Следующая