Пепел Бикини - Петров Лев - Страница 25
- Предыдущая
- 25/32
- Следующая
Да, Мотоути приходилось признать, что знает он очень и очень мало.
Впрочем, не отличались развитием и все его сверстники в Коидзу, и их отцы, и отцы их отцов. События, творившиеся в мире, имели для них значение лишь постольку, поскольку вызывали изменения в налогах, ценах на тунца и на продукты. Помнится, Мотоути вместе с компанией друзей издевался над приехавшим из Токио агитатором — чахоточным юношей в очках. Юноша что-то невнятно рассказывал об империализме и оккупации, употреблял массу непонятных, иностранных слов, и слушали его плохо. Под конец Мотоути во всю глотку затянул веселую песню и ушел с митинга. Конечно, в те времена (какими далекими они сейчас казались!) механику ив голову не пришло бы заниматься вопросами политики. Заводила портовой молодежи, Мотоути целыми вечерами топтался у входа в кинотеатр, щеголяя выпущенным на глаза чубом и залихватской манерой курить, держа окурок сигареты прилипшим к нижней губе. Он балагурил с девушками, приставал к прохожим, всегда готовый вынуть из карманов натруженные кулаки, чтобы «хорошенько вздуть» первого попавшегося под руку. Верхом удальства он считал скорчить при всех рожу в спину прижимистому Нарикава, лучшим времяпровождением — распить с приятелями несколько бутылочек сакэ, а затем спеть старую традиционную песню пьяниц:
Домбури батти уйта-уйта!
Иой докуса-но доккой-са!
Нет, Мотоути и сейчас .не считал, что занимался глупостями. Просто его деятельная натура не могла смириться с положением больного, пригвожденного к постели, и он старался не тратить времени даром. Ломать голову над политическими вопросами, конечно, не дело для простого рыбака, но ведь не заниматься же и тем, чем с утра до ночи занят старый дурак сэндо, — подсчетом барышей с своей собственной шкуры!
Месяц назад государственный секретарь Андо потребовал от США уплаты двух с половиной миллиардов иен в возмещение убытков за ущерб, причиненный Японии взрывом на Бикини. И с тех пор Тотими старается подсчитать, сколько же достанется ему и что можно будет сделать на эти деньги. Вот он лежит на койке, опухший, небритый, шевелит губами и загибает забинтованные пальцы. Деньги для него — все. Мотоути и раньше не очень уважал начальника лова, а теперь, проведя с ним в одной комнате полгода и присмотревшись к нему поближе, окончательно возненавидел его. Из всех четверых Тотими был наименее пострадавшим, но стонал и жаловался так громко и нудно, что доводил своим нытьем до бешенства спокойного и застенчивого капитана Одабэ. Даже Хомма, пятнадцатилетний мальчишка, и тот спрашивал себя, как это можно было слушаться и уважать такую скотину.
А что касается самого Мотоути… Ах, если бы он мог подняться с постели!
Дверь тихонько скрипнула. Мотоути скосил глаза и увидел Умэко, старшую дочь Кубосава, подругу своей сестры. Вот уже месяц, как девочка жила в госпитале, ухаживая за отцом. Врачи считали, что ее присутствие благотворно действует на состояние его здоровья. Умэко хорошо знала Мотоути и часто навещала его. Бледная, осунувшаяся, отчего глаза ее стали еще больше и потемнели, в белом больничном халатике, она казалась совсем взрослой.
— Ну что, Умэ-тян? — вполголоса спросил механик.
На соседней койке, что-то бормоча и всхлипывая во сне, тяжело и часто дышал Одабэ. Хомма, читавший какую-то растрепанную книжку, приветствовал девочку взмахом руки. Сэндо прекратил свои вычисления и повернулся на бок, чтобы удобнее было слушать.
Умэко на цыпочках подошла и присела на край постели Мотоути.
— Папе опять плохо, — прошептала она. — Совсем плохо. Опять потерял сознание. Я слышала, как врачи говорили между собой, что надежды мало. Неужели он умрет?
Глаза ее налились слезами, она опустила голову, перебирая дрожащими пальцами завязки на халате.
Мотоути закусил губу и промолчал.
Хомма спросил тихо:
— А что говорит Удзуки-сан?
— Не знаю… — Голос девочки задрожал. — Его там не было. Но все равно, другие врачи тоже что-то понимают, не правда ли? Неужели он умрет?
— Понимать-то они, конечно, понимают, но в этих делах лучше всего разбирается профессор Удзуки, — прохрипел сэндо. — Американцы тоже понимают, но от них ничего не узнаешь. Они трещат на своем языке так быстро, что ничего невозможно разобрать…
Он с ожесточением взбил подушку, перевернул ее другой стороной, чтобы было прохладнее, и снова лег.
— Ничего, Умэ-тян, — сказал Мотоути. Его костлявая рука легла на плечо девочки. — Ничего. Не надо так… отчаиваться. Ведь Кубосава-сан не впервые теряет сознание, правда?
— У него теперь желтуха. Они говорят, что такой желтухи никто… никто… — Она всхлипнула и прижала рукав к глазам. — Простите, что я плачу. Вам ведь тоже очень плохо. Вот, смотрите, это мне дал господин студент из хиросимского отделения.
Умэко вытянула из-за пазухи свернутый в трубку журнал. На большой, во всю страницу, фотографии Мотоути увидел нечто, напоминающее исполинский одуванчик или круглый ком ваты, поднявшийся над облаками на корявой черной ножке. Подпись под фотографией гласила: «Огненный шар, образовавшийся после взрыва водородной бомбы. Диаметр шара около восьми километров».
— Дрянь какая! — сказал Мотоути. — А что это за черный столб?
— Господин студент говорил, что это и есть куча пыли, которая поднялась от взрыва. «Пепел Бикини». Он говорил, что шар уходил все выше вверх и тянул ее за собой. А потом… она рассыпается вокруг.
— Дрянь какая! — проговорил Мотоути и вернул журнал.
— Ну зачем это было нужно? — вырвалось у Умэко. — А теперь вот папа… и господин сэндо… и Мотоути-сан, и Хомма…
Она закрыла лицо ладонями и выбежала из палаты.
Журнал остался на полу возле койки механика. Некоторое время все молчали. Сэндо Тотими угрюмо таращил крохотные острые глазки. Хомма подозрительно засопел, уставившись куда-то в угол.
— Вот если бы этих умников посадить в нашу шкуру… — отрывисто сказал он. — Знали бы тогда, как мучить невинных людей. Подумали бы тогда, как испытывать водородные бомбы. То-то завертелись бы!
— Какой в этом толк? — зло отозвался Мотоути. Он все еще смотрел на дверь, за которой скрылась несчастная девочка.
— «Толк, толк»… Нет, их нужно заставить платить! — хрипло выкрикнул сэндо. — Пусть-ка они раскошелятся… Самое главное — деньги с них содрать!
Механик чувствовал, как слепая, бешеная ярость овладела им, сжала горло, перехватила дыхание.
— Послушай, ты, сэндо, — свистящим шепотом проговорил он, сжимая кулаки, — старый мешок с дерьмом…
Хомма испуганно прижался к стене. Тотими вобрал голову в плечи и вытянул ладонями вперед забинтованные руки. Мотоути с трудом спустил ноги с постели…
В этот момент вошел служитель и объявил, что с ними хочет поговорить господин Эйдзо Вякасо.
— Дрянной ты человек, сэндо! — Мотоути снова лег.
— Так как же? Примете его? — спросил служитель.
— Ох, черт бы их всех побрал! — простонал проснувшийся Одабэ. — Когда, наконец, они оставят нас в по-кое?
— Кто он такой? — спросил Мотоути сердито.
Служитель не успел ответить. Из-за его спины раздался неторопливый, негромкий голос:
— Я обеспокою вас ненадолго, друзья мои. Прошу прощения! — И в палату протиснулся «невысокий человек средних лет в европейском костюме с портфелем под мышкой.
Не обращая внимания на любопытные взгляды, устремленные на него, он уселся на стул, положил портфель рядом с собой на пол и вытер лицо цветистым шелковым платком.
— Дождь… — пояснил он, вытирая шею и затылок. — Промок насквозь.
Затем он аккуратно сложил платок, сунул его в карман и сказал:
— Здравствуйте, друзья мои! Я — Эйдзо Вакасо, преподаватель математики. Всех вас я уже знаю по фотографиям в газетах и по описаниям. Будем знакомы. Сразу же предупреждаю, что обременять вас выражениями сочувствия не стану, хотя сочувствую вам глубоко и искренне, как и всякий честный японец.
Больные заулыбались. Даже Одабэ скривил в улыбке серые, сухие губы.
- Предыдущая
- 25/32
- Следующая
