Сорные травы - Шнейдер Наталья "Емелюшка" - Страница 23

• Предыдущая
• 23/75
• Следующая

Я протолкался к краю и, когда начали закапывать могилу, попросил лопату у незнакомого мне паренька — то ли родственника, то ли коллеги Лены. Земля липла к черенку, оставляла жирные разводы на блестящем лезвии. И с каждым брошенным комком ко мне возвращалась боль. Как будто выдавливалась из ямы каждой новой порцией черной земли. Как там, в школьном курсе физики? При погружении в жидкость тело вытесняет объем жидкости, равный собственному? Так и здесь. Чем больше земли оказывается внизу, тем больнее становится оставшимся наверху.

Рядом со мной встал Вадим и, перехватив у кого-то хозяйственный инструмент, начал помогать. Все отошли в сторону, мы с Деменко мерно и молча засыпали могилу. Отдавали нашу подругу и любимую земле. Да, любимую — я понял это, когда боль подступила к сердцу и под веками резанул колкий песок.

— Иван? — Вадим приостановился и глянул на меня исподлобья.

— Любил… — пробормотал я, снова набирая полный ковш, — любил… Без всяких «не».

Вадим кивнул.

Всего через десять минут темный холмик высился над землей. Мы подровняли края, чуть утрамбовали рыхлый жирный чернозем. Сверху вместе с отцом Лены поставили тяжелый деревянный крест. Женщины украсили могилу бумажными цветами и венками. Потом будет все — и хороший памятник, и клумба. А пока так. Временно. Словно оставляя шанс на то, что смерть передумает и отпустит девушку.

Гости почти все разошлись. Только священник стоял невдалеке и что-то шептал Лениной маме. Молился? Успокаивал? Уговаривал?

Вадим дернул меня за руку:

— Пойдем, познакомлю с другом. Это он помог с местом.

Священник обнял на прощание женщину и благословил. Повернулся к нам, кивнул Вадиму и протянул мне широкую, мощную ладонь.

— Иерей Иоанн Ресин.

— Иван Корнилов.

— Тезка, значит. Рад знакомству.

— Спасибо вам, отче, за помощь. Без вас бы не справились.

— Да ладно вам, — неожиданно смутился иерей.

Вадим кивнул:

— Иоанн, мы бы не смогли организовать все так быстро. Удивительно, но сейчас самое дорогое — это могилы. Дефицит.

Я глянул в сторону — в отдалении две группы людей спорили за место. Раньше и представить такое было сложно — остервенело бранятся за могилу, того и гляди в драку полезут. Стало совсем тошно. Определенно, мир сошел с ума.

— Самое дорогое — люди. А перекупщики этим пользуются. Время бедствий, — спокойно проговорил Иоанн, внимательно изучая меня пронизывающим, цепким взглядом. — Година печалей. Нужно верить.

Я поморщился. Вот только проповедей мне сейчас не хватало.

— Верить? В кого? На все воля Господа, святой отец? Это его воля? — я широко повел рукой. Непонятно откуда у меня взялся этот сарказм. Вроде не такой уж я атеист, как Машка. А ведь вырвалось.

Священник еле заметно поморщился. Движение губ скрыла небольшая бородка. А вот яркие серые глаза на мгновение сузились — то ли в гневе, то ли в усталом отрицании.

— Не вам судить. И даже не мне… И я не святой. Если не знаете, как называть, можете отец Иоанн.

— Иоанн, прости, — вмешался Вадим. — Ивану плохо. Он с Леной был близок. — И уже мне: — Извини, Иван, что рассказываю о твоей личной жизни, но отец Иоанн не виноват в несчастьях нашего мира и в твоих тоже. Он помог нам.

Я до боли сжал кулаки — неприятно признаваться в глупости, даже если осознаёшь ее. И мрачно кивнул:

— Простите, отец Иоанн. Я и вправду повел себя грубо. Время такое. Некуда девать злость и усталость. И боль.

Священник кивнул:

— Да, сложно сейчас. Люди ищут ответы, люди ищут виноватых. И удобнее всего винить того, в кого веришь.

— Если веришь…

— Если, — согласился отец Иоанн, с прищуром всматриваясь в меня. — Вы — коллега Вадима?

— Да, точнее, почти. Я хирург.

— Хорошая специализация. Вадим оперирует душу, вы — тело. И вам, и ему будет много работы в ближайшее дни.

И совсем неожиданно Иоанн благословил меня:

— Пусть Господь помогает тебе в славном труде твоем, Иван.

— Спасибо, — оторопело ответил я. Такое отношение человека, которому я только что нагрубил, осознанно и глупо, поразило до глубины души. Он не только простил меня, что еще логично ожидать от священника, но и благословил искренне. Порой люди удивляют. Хорошо хоть иногда — приятно.

Мы, не сговариваясь, не спеша направились к выходу с кладбища. Перед отцом Иоанном люди расступались, потому мы могли идти рядом, бок о бок и спокойно говорить.

— У вас асфодель на рукаве, — улыбнулся священник, указывая на мою рубашку. Опустив взгляд, я увидел несколько белых пятнышек — еле заметные ворсинки на лепестках уцепились за плотную ткань.

— Простите, как вы сказали? — Название показалось мне смутно знакомым и в то же время чуждым.

— Asphodelus, — повторил он. — Особый цветок. Древние греки высаживали его на могилах, чтобы мертвым было чем питаться. В клубнях растения много крахмала и сахара.

— Не знал, что такие цветы у нас растут, — удивился я. Даже Вадим заинтересовался и сорвал шишковидное соцветие.

— Не растут.

— Тогда откуда вы знаете, что это за цветок?

— В бытность мою военным человеком по делам миротворческим занесло меня в Южную Европу. Там этот цветок не редкость… — Священник помолчал и задумчиво продолжил: — Когда асфодели зацветают на лугах, кажется, будто все покрыто снегом. Только снежинки с крохотными пурпурными полосками.

— То-то я думаю, что название знакомо. Наверное, с биологии помню.

— Или с мифологии. — Священник взял у Вадима соцветие, размял, как я полчаса назад, и понюхал смятые лепестки. — Эллины верили, что эти цветы растут только в Аиде, царстве мертвых, а семена к нам попадают с посланцами смерти. Потому так часто асфодели зацветают на кладбищах.

— Вы же говорили — на лугах?

— То, что сейчас луг, вполне возможно, когда-то было местом упокоения.

Я осмотрелся окрест — везде, куда ни кинь взгляд, белели колоски асфоделей. И ни тысячи ног, ни грязь — ничто не могло нанести им вред. Казалось, что цветы нематериальны, неподвластны грубому миру живых.

— Странно. Откуда они здесь? Где мы, а где Греция?

— Сейчас много странного, Иван. И асфодель не так меня пугает, как повсеместное торжество смерти.

Вадим мрачно хмыкнул, но смолчал.

Разговору не суждено было продолжиться. Мы находились почти у выхода с кладбища — до кованой решетки ворот и редких перекрытий забора оставалось всего чуть-чуть, — когда невдалеке разыгралась безобразная сцена. Несколько вездесущих бабок-клонов ожесточенно дрались между собой — шипели, яростно ругались и вырывали друг у друга цветные листки-агитки. Прямо на наших глазах к ним подключилось пятеро молодых людей в одинаковых темных костюмах и белых рубашках. Все в округе остолбенели от удивления и шока. Все-таки в наше время такие склоки — редкость, а уж когда молодежь вперемешку со стариками — и подавно.

Во все стороны летели синие и зеленые листки. Похоже, адепты «Свидетелей» и «Адвентистов» не поделили территорию. Еще никогда я не видел, чтобы пастыри сражались за души настолько открыто и буквально.

Первым опомнился отец Иоанн — бросился в кучу-малу, выдернул оттуда одну бабку, вторую, выпихнул парня в костюме. Следом включились мы с Вадимом, потом и мужики из толпы очнулись от ступора. За пару минут мы разняли дерущихся, оттащили и придержали самых активных. Постепенно накал страстей стал спадать. Казалось — все, угомонили.

Но когда отец Иоанн отпустил самую шуструю и громогласную старуху, та обернулась и вдруг как ошпаренная отскочила шага на два, взвизгнув:

— Руки убери, нехристь поганый!

И плюнула под ноги священнику.

Отец Иоанн остолбенел. А через секунду рядом расхохотался Вадим. Следом за ним не выдержал я, а там грянули и прочие свидетели невиданного побоища. Смех странно звучал на пороге кладбища — слишком гулко, слишком звонко. И неуместно. Казалось, что от нашего островка расползалась тишина — замолкал плач и разговоры, стихали шаги и шорохи одежды. Смех был лишним здесь. Но никто из нас не мог остановиться. Даже у отца Иоанна появились морщинки в уголках глаз, а бородка дернулась из-за с трудом скрываемой улыбки.

• Предыдущая
• 23/75
• Следующая