Сильвия и Бруно. Окончание истории - Кэрролл Льюис - Страница 25

• Предыдущая
• 25/53
• Следующая

 — Я знаю! — воскликнул Бруно, который внимательно всё слушал. — Я хотел бы жить на малюсенькой-малюсенькой планете, чтобы только хватило места для Сильвии и меня.

 — Тогда вам пришлось бы стоять на её противоположных сторонах, — сказал Майн Герр, — и ты бы вообще никогда не увидел своей Сильвии.

 — И она не задавала бы мне уроков, — обрадовался Бруно.

 — Вы же не хотите сказать, что экспериментировали и в этом направлении? — спросил я Майн Герра.

 — Не то чтобы экспериментировали... Не стану утверждать, будто мы создаём планеты. Но один мой учёный друг, который совершил несколько путешествий на воздушном шаре, клялся мне, что посетил планету столь малую, что мог обойти её вокруг за двенадцать минут! Там произошла великая битва, как раз перед его прилётом, которая закончилась весьма необычно: разбитая армия бежала со всех ног и через несколько минут оказалась лицом к лицу с победившей армией, которая возвращалась домой. Победители были так устрашены, думая что оказались меж двух огней, что сразу сдались. Из-за этого они проиграли битву, хотя на самом деле убили всех солдат противоположной стороны.

 — Убитые солдаты не могут бегать, — со знанием дела заметил Бруно.

 — «Убили» — это просто так говорится, — ответил Майн Герр. — На той маленькой планете, о которой я рассказываю, пули делаются из мягкого чёрного вещества, которое пачкает всё, чего ни коснётся. Поэтому после битвы остаётся только подсчитать, сколько солдат с каждой стороны было «убито», то есть запачкано сзади, поскольку запачканные спереди не считаются [54].

 — То есть они не считают убитыми тех, кто не побежит, — пояснил я.

 — Мой учёный друг придумал кое-что получше. Он указал, что если выстреливать пулями в обратную сторону, они будут поражать врагов в спину. А потому худшие стрелки считались лучшими солдатами, и самый худший получал Первый Приз.

 — А как вы определяли самого худшего?

 — Очень просто. Лучший из всех выстрелов — это попадание в то, что находится прямо перед вами, так что худший из всех — этот попадание прямо в то, что за вами.

 — Странные люди живут на этой планете! — не удержался я.

 — Несомненно, странные! А что страннее всего, так это их образ правления. На этой планете, как мне говорили, Нация состоит из множества Граждан и одного Короля, но на той маленькой планетке, о которой я рассказываю, Нация состоит из множества Королей и одного Гражданина!

 — Вы сказали, что вам «говорили», как обстоят дела на этой планете, — перебил я. — Не следует ли из этого, что сами вы — гость с какой-то другой планеты?

 Бруно подскочил и захлопал в ладоши.

 — Так вы — тот Человечек... ну, с Луны! — закричал он и в ответ на недоумённый взгляд Майн Герра принялся тараторить известный стишок:

 — Мы знаем, что там дальше, — поспешил вмешаться я [55], видя, как смутился Майн Герр.

 — Я не с Луны, дитя моё, — уклончиво промямлил старичок. — Но вернёмся к тому, о чём я говорил. Я полагаю, что их образ правления должен устраивать всех. Понимаете, Короли ведь будут издавать Законы, противоречащие один другому, так что Гражданин никогда не будет осуждён: что бы он ни сделал, он обязательно поступит в соответствии с каким-нибудь законом.

 — И что бы он ни сделал, он обязательно поступит вопреки какому-нибудь Закону! — воскликнул Бруно. — Так что его всегда нужно будет наказывать.

 В эту минуту мимо проходила леди Мюриел; она услышала последнее слово.

 — Здесь никто никого не собирается наказывать! — сказала она, подхватив Бруно на руки. — Это Дом Свободы! Уступите мне детишек на минутку?

 — Дети всегда нас покидают, — сказал Майн Герр, когда она увела их, — так что давайте уж мы, старики, будем держаться друг друга. — Он вздохнул. — Да уж. Это мы сейчас старики, но когда-то я и сам был ребёнком; я, по крайней мере, на это надеюсь.

 Не очень-то похоже — не мог я отделаться от мысли, глядя на эти косматые седые волосы и длиннющую бороду, — что он когда-либо был ребёнком.

 — А молодёжь вам нравится? — спросил я.

 — Юноши, — ответил он. — А дети не очень. Мне приходилось обучать юношей... много лет назад... в моём милом Университете!

 — Простите, не расслышал его названия, — намекнул я.

 — Я его и не называл, — спокойно заметил старичок. — Но если бы и назвал, оно было бы для вас незнакомо. Удивительные вещи я мог бы порассказать вам обо всех передрягах, которые случились там на моих глазах! Но боюсь, это вас утомит.

 — Вовсе нет! — возразил я. — Умоляю, расскажите! Что за передряги?

 Но старичок, по-видимому, не имел охоты отвечать на вопросы; ему больше нравилось задавать их.

 — Растолкуйте мне, — попросил он, от волнения кладя свою руку поверх моей, — растолкуйте мне кое-что. Я ведь чужак на вашей земле, и я так мало знаком с вашими методами обучения; но что-то говорит мне, что мы дальше вас продвинулись в вечном круговороте развития, и что множество теорий, которые мы испытали и признали негодными, вы также испытаете и даже с ещё более неистовым задором, чтобы обнаружить их негодность, только с горшим отчаянием!

     Странно было видеть, как его черты, пока он говорил и слова его текли всё более свободно, образуя нешуточные периоды красноречия, начали светиться внутренним светом, а весь его облик на глазах преобразился, словно бы в единый миг он стал лет на пятьдесят моложе.

 Наступившую тишину нарушил голос юной музыкантши, которая уселась рядом с нами, продолжая начатый ранее разговор с одним из новоприбывших гостей.

 — Скажите! — внезапно произнесла она пренебрежительным и одновременно удивлённым тоном. — Оказывается, нам предстоит что-то новенькое по музыкальной части!

 Я обернулся, желая узнать, о чём речь, и был столь же изумлён, как и та девица: Сильвия, не кто-нибудь, приближалась к роялю (леди Мюриел вела её за руку).

 — Не надо стесняться, моя милая, — говорила леди Мюриел. — Ты прекрасно справишься.

 Сильвия отыскала взглядом меня. В её глазах сверкали слёзы. Я попытался изобразить на лице ободряющую улыбку, но было заметно, что нервы ребёнка слишком напряжены от этого первого появления на публике, поэтому девочка растеряна и напугана. Но тут проявилась одна замечательная черта её натуры: она твёрдо решилась пожертвовать собой, чтобы постараться ради леди Мюриел и её друзей. Сев за инструмент, девочка тут же начала играть. Чувство ритма и выразительность, насколько можно было оценить, были безупречны, но она с такой невероятной легкостью касалась клавишей, что поначалу в продолжающемся гуле голосов невозможно было различить ни одной ноты.

• Предыдущая
• 25/53
• Следующая