Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис - Страница 12

• Предыдущая
• 12/91
• Следующая

— И Фрунзе сожгли?! — приходя в себя, воскликнул я.

— И Фрунзе, — ответила Зина. — А затем пошло нечто невообразимое: пачками, по описи, отправляли книги в цензуру. А потом мы стали регулярно получать целые списки запрещенных книг. Вот так, очень быстро, и опустели полки, на которых красовались учебники, написанные нашими военачальниками и военными историками, переводы с немецкого, английского. Раньше учебники по военному искусству, стратегии, тактике, истории занимали тридцать шесть полок. А к началу войны все тридцать шесть оккупировали «Краткий курс истории ВКП(б)», несколько книг начальника Генштаба Шапошникова и труд Ворошилова «Сталин и Красная Армия». И тогда же, в тридцать восьмом, в одну ночь забрали все командование училища. Теперь командиров взводов назначили комбатами, командиров рот подняли повыше, ну и так далее. А ты спрашиваешь об учебниках! Где их теперь взять? Нет ни авторов, ни учебников. С того света еще никто не возвращался. Не только люди, но и книги. Так вот, курсант.

— Вы сказали о книге «Сталин и Красная Армия». Нас обязали ее прочесть.

— Кто обязал?

— Политрук.

— Ты прочел ее?

— Пока что нет. Но деваться некуда, прочту. Политрук обещал проверить.

Я понимал — разговор опасный; как могла она быть такой откровенной, ведь мы так мало знакомы! Конечно, то, что она рассказала, интересно, я не знал об уничтожении кадровых военных — наверное, коммунистов, основателей училища. О загубленных книгах и цензурных запретах. А наши командиры! Недоучки?.. Зина разглядывала меня, пытаясь оценить мою реакцию, я же молча пятился к двери, забыв даже взять с ее столика заказанную книгу.

— Вот какой ты смельчак! Чего испугался? Правды! А Стендаля, я поняла, ты не знаешь… — летели мне вслед резкие, обидные слова, и я с горечью их проглатывал.

Возвращался я в казарму в смятении, обеспокоенный, ругая себя последними словами: зачем, зачем я полез со своими идиотскими вопросами?! А Зина! Видно, давно искало выхода ее отважное сердце! Какая светлая девушка! Прямая, нетерпимая ко злу. Таких, как она, не любят, стараются от таких избавиться. Воистину: «Юность — время отваги»…

Больше я в библиотеку не ходил. Ни разу. Не потому, что обиделся на Зину или испугался за себя. Мне стало страшно за нее. Я не мог забыть жутких рыданий отца после возвращения. И не забыть мне этого до конца жизни.

В начале мая, когда необыкновенно ярко засияло сибирское солнце и волнующе запахло весной, нас всех ожидал сюрприз.

В тот день, как обычно, после завтрака стали собираться на стрельбище. Вдруг команда:

— Отставить! Батальон, строиться на плацу!

Появилось все начальство. Вперед вышел полковник, начальник училища, без предисловий обратился к строю:

— Товарищи курсанты! Получен приказ срочно отправить вас на фронт. Мы посылаем лучший батальон и уверены: тюменские курсанты не посрамят чести училища. После первого же боя всем вам присвоят командирские звания.

Еще несколько напутственных слов, и мы вернулись в казарму. Кто-то проронил: «Вот так новость!» Курсанты молчали. Ждали команды, что делать дальше. Что будет? Когда? Куда нас направят?..

Вечером ко мне подошел дневальный:

— Какая-то девица в военной форме вызывает тебя на лестницу.

Нетрудно было догадаться, кто это.

Зина ждала меня. Я с трудом узнал ее. Бледная, с грустными глазами, куда исчезла ее всегдашняя чуть ироничная, но радостная улыбка? Я сразу понял: она чем-то очень взволнована.

— У нас мало времени, — начала Зина. — Мне нужно сказать тебе важное. Разреши мне поговорить с начальником училища. Тебя оставят здесь, переведут в батальон, который не отправляют на фронт. Ты нормально закончишь училище и поедешь воевать младшим лейтенантом.

Вот это да!

— Спасибо! Спасибо… — повторял я, но уже отрицательно мотнул головой.

— Ты понимаешь, курсант, что с тобой произойдет на фронте? Ты должен знать: солдат на передовой живет неделю, а в наступлений — один-два дня, каким бы он ни был героем.

— Разве командир взвода живет дольше? — резко спросил я.

— Не знаю. Но у командира всегда есть хоть минимальный выбор, а у солдата — нет выбора. Умоляю, позволь мне поговорить за тебя. Думаю, мне не откажут. Скорее всего, ты не знаешь: из вашего батальона забрали нескольких курсантов, школьников с золотыми медалями, доучиваться.

— А я в школе плохо учился. Не веришь — посмотри мой аттестат. — Опять не то. — Мы же дали присягу! Что подумают обо мне товарищи?

— Пойми, курсант, — ласково проговорила Зина, не обращая внимания на мои слова, — я не хочу, чтобы ты погиб. Понимаешь? Подумай о матери.

— Понимаю… — Я скисал, сменилось настроение; мне стала дорога эта девушка, но мы так мало встречались, и так все неожиданно вышло — зачем она обо мне печется, кто я для нее?..

Зина испуганно смотрела на меня, ждала ответа, а я молчал… Внезапно она всхлипнула и вдруг расплакалась:

— Дурак! Дурак! — Резко повернулась и быстро сбежала с лестницы.

Я понурил голову. Почему все так нелепо? Она такая милая, добрая… Может, это наша последняя встреча… Мы даже не попрощались!..

Все же я увидел Зину еще раз, когда нас провожали.

Узнав об отправке на фронт, я послал маме телеграмму с внешне невинным текстом. Она все поняла и сразу же приехала. Сняла комнату недалеко от училища, попросила Ковальчука, и наш ротный на сутки отпустил меня из училища.

За то короткое время, что мы провели вместе, на меня вылилось море материнской ласки. Я же в ответ нес какую-то чепуху: что нам обещали после первого же боя присвоить командирские звания, сколько нам станут платить… Понимал ли я маму в тот день? Она-то, наверно, думала совсем о другом — останется ли сын в живых после того первого боя, о котором так легкомысленно говорит. Она вскипятила целое ведро воды и всего меня вымыла в глубоком корыте, как в детстве, одела в чистое домашнее белье, целовала лицо, руки, ноги, плакала, вероятно, сокрушаясь — не последняя ли это встреча?..

Мамин приезд вызвал воспоминание о Наташе. Наташа попала в Кыштым случайно, вместе со знакомым из Киева, преподавала математику в железнодорожном училище, неплохо рисовала; мама рассказала, что, когда я уехал в армию, Наташа по фотографии нарисовала мой большой портрет и подарила ей.

Мы знали ее драматичную историю. В первый день войны «юнкерсы» за несколько минут превратили полевой аэродром, где служил ее муж-летчик, в кладбище людей и машин. Муж погиб, а всех жен и детей летного состава отправили в Киев.

Когда мы познакомились, Наташа была беременна. Мама предложила ей переехать из общежития в наш дом. Она поблагодарила, но отказалась. Прощаясь, я указал ей:

— Если выживу, усыновлю твоего ребенка.

— Мой рыцарь! — рассмеялась Наташа. — Спасибо тебе за доброту и искренность, поживем — увидим. Война не скоро кончится, ты еще не знаешь, что это такое, не понимаешь, что теперь ты не принадлежишь себе, — теперь, Боренька, ты солдат.

Слова Наташи оказались пророческими, больше я никогда ее не видел.

Мама рассказала, что некоторые знакомые уже получили похоронки. Она очень хотела остаться и проводить меня, но я попросил ее вернуться домой.

Когда она уезжала, нам разрешили проститься.

У всех нас собственная жизнь. Но есть события, когда судьбоносный момент твоей личной жизни оказывается таковым сразу для многих. Тогда людей объединяют не только время и место события, но и общее чувство — многократно усиленный единый порыв, и это оставляет неизгладимый след в душе и памяти человека. Таким событием для нас, курсантов, стал последний вечер перед отправкой на фронт.

Весь батальон собрали в клубе. Пришли командиры. Сцену украшало широкое полотнище: «До свидания, училище! Спасибо!». Перед торжеством мы помылись в бане, надели все чистое, заменили худые гимнастерки, брюки, сапоги на все новое. Вкусно пообедали и поужинали. Наш искусный повар угостил нас на прощание аппетитными булочками. Написали письма домой, собрали вещи в дорогу.

• Предыдущая
• 12/91
• Следующая