Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить! - Горбачевский Борис - Страница 62

• Предыдущая
• 62/91
• Следующая

— Слышал, но знаю о ней мало. Наша дивизия в ней не участвовала, не положено интересоваться.

— Вот как?! — удивился Семен Захарович. — Так вот, слушай. В июле — августе сорок первого Новосибирский обком партии обратился к товарищу Сталину с просьбой разрешить сформировать добровольческий сибирский корпус. Сталин дал согласие. В Новосибирске сформировали дивизию, а в Красноярске, Омске, Тюмени и Барнауле — четыре отдельные стрелковые бригады. Так возник Шестой добровольческий Сибирский корпус, костяк его составили коммунисты и комсомольцы.

Пойдем дальше. Так получилось, что с первого дня после выгрузки под Селижарово добровольцы попали в беду: почти сорок тысяч человек забыли поставить на довольствие. Семь дней они добирались до переднего края, не получая никакой регулярной пищи. Командование 41-й армии выдавало из резерва по 400–500 граммов хлеба в сутки — и все! Последствия оказались катастрофические. Сотни больных, многие не выдержали и умерли, не дойдя до передовой. Когда корпус прибыл в назначенный пункт, пришлось срочно, с помощью медиков, приводить обессилевших людей в норму.

Потрясенный, я молча слушал Семена Захаровича.

— Пойдем дальше, — продолжал полковник. — 25 ноября сорок второго корпус бросили в бой в той самой операции «Марс». Руководил операцией первый заместитель наркома обороны маршал Жуков. Задачу поставили: прорвать оборону противника. Какое там! Солдаты слабо обучены, полно дистрофиков. В общем, кончилось все страхолюдством: за несколько дней боев корпус потерял почти семьдесят процентов своего состава. С потерями разбирается Ставка, лично Верховного интересует главное: дознаться, кто не поставил сибиряков на довольствие. Интенданты обвиняют командиров, те — интендантов: мол, и звонили, и сообщали устно. Но заявки я так и не обнаружил. А без бумажки, известно, и на фронте никак нельзя. Так?

— Вроде бы так.

— Тебя, конечно, интересует, зачем я тебе все это рассказываю? Видишь ли, старший лейтенант, мне важно знать, что думает о таком факте не только высокое начальство, их речей я наслушался досыта, но и полковое звено.

Высказался я осторожно:

— Согласен, что заявка необходима. Но бывает, и заявка есть, и подана вовремя, а солдату от этого не легче, потому что исполнения не дождешься.

Семен Захарович насторожился:

— Может, ты и прав, но обсуждать сие публично, как ты точно заметил, «не положено».

Вот так, даже мой пионерский ответ его разозлил.

Сегодня я ответил бы полковнику иначе: не делайте из Сталина наивного человека! Верховный все знал — и об ужасающих потерях, и о тяжкой солдатской жизни на фронте, и о том, где подали заявку, а где нет и кто в этом виноват. Известно, что Сталин получал подробную информацию с фронтов по трем каналам. Командующие фронтами и командармы врали: что-то приукрашивали, что-то перекрашивали. Политорганы — болтуны. Полностью доверял Иосиф Виссарионович одному ведомству, курировал это ведомство Лаврентий Павлович Берия.

Выпили еще по стаканчику, помянув сибиряков по предложению Семена Захаровича, что делало ему честь, и полковник повернул разговор:

— Давай, старший лейтенант, поговорим о делах мирных. Я — прямой человек и в других уважаю честность. Так что отвечай все по правде. Женат?

— Нет.

— Дети есть?

— Нет.

— Бабу на фронте имеешь?

— Нет.

— Не прилип к бутылочке?

— В пределах «наркомовских» ста граммов.

— Выходит, чистенький, как стеклышко. Вывод: перспективный жених! Видишь ли, старший лейтенант, у меня взрослая дочь. Романтическая натура — «Цветочек», так я ее называю. Учится в художественном училище. Не дурнушка. Ухажеров полно, но никто ей пока не нравится. Живем без матери, Прасковья Ивановна, царство ей небесное, умерла год назад. Я волнуюсь за дочь. Давай конкретно, мы взрослые люди, поймем правильно друг друга. Станешь моим зятем — заберу тебя с фронта в Москву. Сделаешь, парень, приличную карьеру, поступишь в военную академию. Лет через десять наденешь генеральские погоны. Цветочек нас встретит, так что увидишь мою Людочку и сам решишь, как поступить.

Я оказался в затруднительном положении. Каков папаша! Решил проявить сдержанность, а там видно будет:

— Спасибо, Захар Семенович. Как-то неожиданно, извините… Может, поспим, а то я и прошлую ночь не спал.

— Звезды считал?

— Нет, о маме волновался.

Поезд пришел в Москву рано утром. Белорусский вокзал сверкал в лучах весеннего солнца. Проверка документов, и мы двинулись к выходу. Появилась Люда, симпатичная курносая девчонка, волосы разбросаны по плечам, в кепи, какая-то немыслимо яркая куртка, — прямо футуристка двадцатых годов. Внезапно в голове пронеслось: эх, Цветочек, а если санитаркой на поле боя?.. Полковник представил меня:

— Человек с фронта. Приехал в Москву на несколько дней к больной матери. Присмотрись, перспективный парень.

— Папа, ты всегда в лоб, — повертев носиком, перебила Люда.

— Кстати, — обратился ко мне Иванькин, — где лежит твоя мать?

— В больнице на улице Дурова.

— Вот как, — рассмеялся полковник. — Совсем рядом с роддомом, где появилась на свет Людушка. Мы тебя подбросим на моей машине.

Через четверть часа я входил в больницу.

Какое счастье — жива! Об этом я узнал сразу же в справочном бюро. Из маминой палаты, когда я подходил, вышла молодая женщина в белом халате. Пристально взглянув на меня, она улыбнулась:

— Вы сын Евгении Борисовны?

— Да, а вы…

— Да, я лечащий врач Евгении Борисовны. Зовут меня Роза Яковлевна.

— Как мама?

— Она сейчас спит, на несколько минут я заберу вас к себе.

Мы зашли в квадратную комнатку-кабину, устроенную в центре второго этажа на стыке двух коридоров, стенами служили матовые стекла. Как я понял, это был пункт дежурного врача, внутри уместились только столик с настольной лампой и два стула. Я сел напротив Розы Яковлевны и стал слушать.

— Евгения Борисовна попала к нам в тяжелом состоянии. Почти неделю лежала в реанимации. Сразу не смогли установить диагноз, — скорее всего, это серьезная инфекция, она перенесла переливание крови. Мы посчитали необходимым вызвать вас. Сейчас кризис миновал, но ваша мать еще очень слаба. Если ничего не произойдет, выпишем ее дней через десять, заберете ее домой.

— Простите, доктор, — вежливо остановил я, — меня отпустили с фронта на несколько дней. Я очень тронут вашей заботой о маме. Вы разрешите мне повидать ее?

— Разумеется. Когда ваша мама пришла в себя, она тотчас заговорила о вас, много рассказывала о вашей жизни, показывала фотографии, читала ваши письма. Она очень гордится вами.

Я тихонько вошел в палату, сел на стул рядышком и стал терпеливо ждать. На меня смотрели семь пар глаз женщин, лежавших в палате. Наверное, мама почувствовала мое появление, открыла глаза, но сразу не смогла осознать, несколько раз провела рукой по глазам…

— Сыночек, родной… — она потянулась ко мне. — Как ты очутился здесь?

— Мамочка! Сначала расскажи, что тебе приснилось, тогда и я раскрою тайну.

Мама расплакалась, стала целовать мои руки, то были слезы нахлынувшей радости.

— Мне приснилась золотая рыбка, я просила помочь перед смертью увидеть сына.

— Вот видишь, я с тобой! Зачем умирать? Живи, мамочка!

— Мой бравый офицер! Кажется, теперь вас так величают? Какое счастье видеть тебя живым, здоровым, крепким!

Мы проговорили больше часа. Я рассказывал о себе, своих товарищах, шутил. Нашу встречу прервала вошедшая Роза Яковлевна.

— А вот и наш ангел, Роза Яковлевна, моя юная спасительница! Она обо всех заботится.

— Евгении Борисовне пора отдыхать, — сказала доктор.

Я подчинился. Прощаясь, мама спросила:

— Папа знает о твоем приезде?

— Нет еще. С вокзала я прямо к тебе. Приду завтра. Что-нибудь принести? Чего тебе хочется?

— Спасибо, сыночек, ничего не нужно.

Когда я выходил, все семь женщин вдруг зааплодировали в мой адрес. Вышло неожиданно и трогательно. Я отдал честь всей палате. Какие удивительные соседки у мамы: ни одна не задала мне вопроса о своих, а ведь наверняка у многих на фронте мужья, сыновья… — с такими мыслями я вышел на улицу.

• Предыдущая
• 62/91
• Следующая